Глава 35

Сойер

— Энцо Витале? — спрашивает один из береговых охранников с другого конца лодки, осматривая раны Энцо. — Вас искала большая поисковая группа, но они не смотрели в эту сторону. Вы далеко от австралийского побережья.

Я не слышу, что Энцо бормочет в ответ, но, как обычно, он выглядит очень раздраженным.

Я снова обращаю внимание на берегового охранника, обрабатывающего мои раны, как раз в тот момент, когда он заканчивает накладывать шину на мое запястье.

— Спасибо, Джейсон, — говорю я.

Энцо нашел ключи от наручников на трупе Сильвестра, но ярко-красные кольца раздражения остались, вместе с рваной раной на моей руке.

— Мы доставим тебя в больницу, чтобы тебя как следует обработали, — отвечает он.

Он уже заметил татуировку на моей ноге, но мы с Энцо решили, что попытка скрыть ее покажется подозрительной. Если они не увидят ее сейчас, то, скорее всего, увидят в больнице.

Мы решили сказать, что это был акт бунта против Сильвестра, и, учитывая, что это определенно не профессионально, в это можно поверить. Я никогда не была так рада, что мою первую татуировку сделал мужчина на автобусной остановке.

Моя тревога взяла верх, и я замолчала. Чувствуя мое беспокойство, Джейсон все время разговаривал со мной. Рассказал мне все о своей больной собаке дома и о том, как он восстанавливается после операции, в результате которой ему удалили рак из уха.

— Вы оба должны будете отправиться в участок сразу после лечения.

— Хорошо, — говорю я, вкладывая в свой тон столько уверенности, сколько могу. Желание убежать все еще сохраняется, но я отгоняю его. Я не хочу больше трусить и прятаться.

И это будет последний раз, когда нам с Энцо придется лгать во имя выживания.

— У тебя есть фамилия, милая? — спрашивает женщина-полицейский, озабоченно прищурив брови.

У нее сильный акцент, но голос успокаивает. Это пожилая женщина с белыми волосами, нежными карими глазами и мягкими руками. Не знаю, почему я это помню... Это было единственное, на чем я смогла сосредоточиться, когда она взяла меня за руки и сказала, что теперь я в безопасности.

В безопасности.

Это то, что я никогда не чувствовал раньше. До Энцо, когда мы с ним были против Сильвестра, а затем снова, когда офицер Бэнкрофт держала мои ладони между своими.

Мне становится только хуже от того, что я лгу ей.

Мой рот открывается, затем закрывается. На самом деле я не знаю ответа на этот вопрос.

Мы в полицейском участке Порт-Валена. Весь вчерашний день мы провели в больнице, где на мое запястье наложили гипс, а меня лечили от вдыхания дыма. Энцо тоже лечили от дыма, а также от сотрясения мозга. У него синяки на лице от удара пистолетом, а также на спине и правом плече, предположительно от того, что Сильвестр сбросил его в яму.

Они разрешили нам обоим остаться там на ночь, прежде чем отправить нас в участок для допроса сегодня утром.

— Я не уверена, — слабо говорю я, кровь приливает к щекам.

Офицер Бэнкрофт может предположить, что это смущение, но на самом деле это потому, что я ужасно боюсь, что все испорчу. Все это не укладывается у меня ни в голове, ни в желудке. Дочери Сильвестра заслуживают признания за то, что им пришлось пережить, и вот я здесь, эгоистично уничтожаю одну из них ради собственной выгоды.

Меня от этого тошнит.

— Хорошо, — мягко говорит она. — Можешь рассказать мне немного о том, что произошло, когда Энцо только приехал?

Я прочищаю горло, оглядываясь по сторонам, как будто собираюсь найти ответ, написанный на стенах.

— Мой... мой отец увидел его лежащим на пляже без сознания. Он сказал нам спрятаться, потом вытащил батарейки из портативной рации и стал ждать, когда появится Э-Энцо.

Единственное, что хорошо в том, что я так чертовски нервничаю, это то, что взросление в изоляции на острове привело бы к социальной неловкости, а у меня она проявляется в полную силу. Это неловко только потому, что на самом деле я не выросла на крошечном острове, но, по крайней мере, она этого не знает.

— Ты знаешь, почему он вынул батарейки?

Я неловко сдвигаюсь, лениво почесывая руку, просто чтобы дать рукам занятие.

— Когда я смогу увидеть Энцо? — спрашиваю я. Я не очень доверчивый человек, но единственный, с кем Тринити чувствует себя в безопасности, это Энцо. Она также не решается говорить о своем отце. Он — все, что она знает.

— Ты скоро увидишь его, дорогая. Мне просто нужно, чтобы ты ответила на несколько вопросов, хорошо?

Я оглядываюсь через плечо на дверь, бормочу:

— Хорошо, — и одновременно думаю, разрешат ли они мне уйти прямо сейчас и найти его.

— Ты можешь...

— Он ведь не в беде, правда? — вклинилась я.

— Они просто задают ему несколько вопросов, — мягко заверила она.

От моего внимания не ускользнуло, что она не ответила на мой вопрос.

— Ты можешь сказать мне, почему твой отец вынул батарейки? — повторяет она, сохраняя мягкий и терпеливый тон.

Она должна жертвовать на благотворительность и по выходным работать добровольцем в суповой кухне — эта женщина просто святая. Я бы уже потеряла терпение.

— Папа беспокоился, что он найдет нас с сестрой, и не хотел, чтобы у него был доступ к рации на случай, если он это сделает.

— Ты знаешь, почему он не хотел, чтобы у Энцо был доступ?

Я пожимаю плечами, снова почесывая руку.

— Он любит иметь друзей.

Офицер кивает и что-то записывает в блокнот.

— Сколько друзей было у твоего отца?

Я пожевал губу, не желая отвечать на этот вопрос. Может, Тринити и не хочет сдавать своего отца, но, честно говоря, я понятия не имею, сколько тел было похоронено в подвале.

— Ты ведь знаешь, что он больше не может причинить тебе вред? — спрашивает Бэнкрофт, наклоняя подбородок вниз, чтобы поймать мой взгляд.

— Да... — я запнулась, переместившись на свое место. — Он не позволил мне увидеть их всех. Я не... Я не знаю. Я не знаю.

— Ладно, ладно, — успокаивает она, чувствуя мою панику. Мое сердце колотится, пот выступает вдоль линии волос, а бусинки медленно стекают по спине.

— Так твой отец прятал вас обоих все время, пока Энцо был там, или только Кейси?

— Сначала это были мы обе.

Когда я больше ничего не говорю, она спрашивает:

— А потом?

— Потом... однажды ночью папа разрешил нам с Кейси пойти в океан, чтобы подышать свежим воздухом и немного помыться. Э-Энцо увидел меня через окно, и на следующий день он начал допытываться, кто я такая. Папе пришлось выпустить меня на следующий день и сказать ему, что он не чувствует себя комфортно, когда его дочь находится рядом с незнакомым мужчиной.

— А Кейси? Он видел Кейси?

Я качаю головой, сильнее почесывая руку. Офицер Бэнкрофт тянется через стол и хватает меня за руку, останавливая меня. У нее такие мягкие руки.

— Ты сделаешь себе больно, милая.

Я высвобождаюсь из ее хватки, и она легко отпускает меня.

— Продолжай. Теперь ты в безопасности, — повторяет она.

Спорно.

Прочистив горло, я продолжаю:

— Кейси была слишком близко к двери и вне поля зрения, я думаю. Энцо никогда не упоминал, что встречался с другой девушкой, и папа ни за что не позволил бы Энцо увидеть, что он с ней сделал. Ему повезло, я думаю... — я прервалась.

— Тринити, — начинает офицер, потом делает паузу, кажется, что ей трудно подобрать слова. — Почему Сильвестр изуродовал Кейси так, как он это сделал, а не тебя?

Я смотрю вниз, дискомфорт стучит в моих костях.

— Я нравилась ему больше, — задыхаюсь я, кривя лицо от намека. — Он... предпочитал... я ему нравилась по-другому. Поэтому он... наказывал нас по-разному.

Ее лицо опускается, отвращение и ярость смешиваются в ее глазах. Но она быстро опускает взгляд, скрывая свою реакцию на что-то ужасное и уродливое, и, черт возьми, это не моя история.

Офицер Бэнкрофт делает пометки в блокноте, и мне кажется, что крошечные жучки пилят мои нервы, становясь все агрессивнее, чем дольше она пишет.

Неужели я сказала что-то другое, чем Энцо? Неужели она нашла брешь в моем рассказе и пишет, какая я лгунья?

Однако она заканчивает и поднимает голову, улыбаясь мне не иначе как с добротой.

— Ты упомянула, что в подвале было захоронено несколько тел. Ты знаешь, кто эти люди? — спрашивает она. Она возвращается к вопросам о найденных людях, и моя паника снова усиливается.

Я смотрю вниз, чувствуя почти головокружение от того, насколько ключевым является этот единственный вопрос. Мы с Энцо долго думали над этим после того, как ответили на звонок по радио, — над тем, чтобы наконец убить Сойер Беннет. Я знала, что если я хочу жить дальше, не оглядываясь через плечо, она должна умереть.

— Энцо был не первым, кто потерпел кораблекрушение в этих водах. Их было несколько. И отец... он не позволил им уйти. Нас прятали от них, так что я никогда их не видела, но... одна дала о себе знать.

Бэнкрофт наклоняется вперед, внимательно слушая.

Сглотнув, я объясняю:

— Она плохо адаптировалась, и он подумал, что мое присутствие может помочь. Думаю, в какой-то степени это помогло, но я не стала менее несчастной...

Я провожу пальцами по губам, прерывая себя.

— Все в порядке, — уверяет Бэнкрофт. — Тебе можно так говорить.

Я киваю.

— Ее звали Сойер. Сойер Беннет. Мы были... были друзьями, я думаю. Она много рассказывала мне о своей жизни. Но она... она всегда плакала и кричала, чтобы ее отпустили. Однажды ночью все прекратилось, и я больше никогда ее не видела.

Слезы наполняют мои глаза, и моя нижняя губа дрожит. Хотя причина моих слез надуманная, я действительно чувствую, что убиваю себя и того, кем я была раньше. Это эмоция, которой я не могу дать название.

Горе, я полагаю.

Может быть, и облегчение.

Я фыркаю, сжимая руки, чтобы унять дрожь.

— Папа не сказал нам, что случилось, но у меня сердце разрывалось от того, что я потеряла ее, поэтому я стала рыться в его вещах, чтобы выяснить причину, — пролепетала я, мой голос был хриплым от непролитых слез. — Я... нашла это.

Я сдвигаюсь и лезу в задний карман, достаю письмо и дрожащей рукой протягиваю его офицеру.