– Что угодно, но не топить меня! – вскочил Миша.

Я думала, он их убьёт!

– Сядь! Сядь! Да… если учесть, – жалобным голосом вскричал Юлий Геронимус, – что нам спустили директиву!..

– Кто?.. – делано изумился Миша, шатаясь, словно пьяный, и плюхнулся на место.

Но и так было ясно, кто: тайные подпевалы великого. Яснее не бывает, а его имя боялись произнести всуе.

– Известно, кто! – ушёл от ответа Юлий Геронимус, давая понять, кто из них троих идиот.

– Секретный отдел ОГПУ! – крикнул петушиный голосом Дукака Трубецкой и некстати блеснул зубами. – Вот кто!

– Молчи, дурак! – оборвал его Юлий Геронимус, испуганно оглянувшись по сторонам.

– Никто ничего не услышит, – насмешливо приободрил их Миша. – Это старинный особняк. Здесь стены полтора аршина.

– Всё равно светиться не надо, – резонно заметил Юлий Геронимус, одарив Мишу тяжёлым взглядом бывалого человека. – И у стен есть уши!

– Да уж… – иронично согласился Миша, – дожились!

– Будешь пить? – настырно спросил Юлий Геронимус.

– Буду, только не ваш палёный коньяк, а вино! – заявил Миша.

– Вольному воля, – как показалось мне, хитро согласился Юлий Геронимус.

Я поняла, что за эти годы Юлий Геронимус естественным образом потерял зависимость от Булгакова и стал втройне опасен. Но Миша был беспечен, как всякий настоящий мужчина.

Вдруг Дукака Трубецкой повёл носом и объявил, ввинчивая палец в потолок:

– Женщиной пахнет!

Юлий Геронимус вопросительно скосился на Мишу:

– Ты прячешь Белозёрскую?..

– Никого я не прячу! – нервно возразил Миша, невольно бросив взгляд в сторону спальни и выдав себя с головой.

– Не может быть! Это точно она! – решительно поднялся Юлий Геронимус, как слон в посудной лавке.

Мне пришлось выйти. Я сделал вид, что спала.

– О! – удивился Юлий Геронимус, выпучив, кофейные, как у негра, глаза, и демонстративно поцеловал мне руку. – Почем такой бриллиант?..

– Не твоё дело! – оборвал его Миша и нехорошо посмотрел на меня, мол, теперь всё пропало.

Дукака Трубецкой сально засмеялся:

– Булгаков, как всегда, в ударе!

Миша заревновал:

– Иди сюда!

И усадил рядом с собой подальше от Дукаки Трубецкого и Юлия Геронимуса, налив мне белого вина.

– Не пей вина! – попробовала я. – Оно отравлено!

Я произнесла это чисто интуитивно, словно от «тихих мыслей» лунных человеков.

– Да что ты! – возразил Миша и нарочно сделал большой глоток, мол, я никого не боюсь!

Я вспомнила, что у него насморк и что он не чувствует запахов, однако вино явно пахло мышами.

Юлий Геронимус поднялся с надутым лицом:

– Вы что, намекаете на нас?!

Лицо у него превратилось в маску клокочущего возмущения.

– Нет, конечно! – вспылила я. – Но в этом вине плавала мышь!

– Не может быть! – закричал Дукака Трубецкой. – Оно из магазина!

– Мы уходим! Вы нас оскорбили! – К моему удивлению, заявил Юлий Геронимус.

Они вышли, словно верховный суд, не оглядываясь, полные важности, как падишахи. Мише стало плохо буквально через минуту. Он начал задыхаться и хватать ртом воздух.

– Надо вызвать скорую! – схватилась я за телефон.

– Не-е-е… на-до-о-о… Посмотри там… – попросил Миша, – справочник по растительным ядам... Найди словосочетание «запах мыши»…

– Это болиголов, – прочитала я.

– Посмотри антидот, – простонал он явно через силу.

– Молоко с марганцовкой!

– Делай! – велел он.

И выпил три стакана кряду. Ему сразу полегчало.

– Почему они меня ненавидят? – спросил он с облегчением, угнездившись на диване.

– Потому что не могут до тебя дотянуться! – ответила я ему.

– Как это? – наивно удивился он.

– У них планка по щиколотку, а у тебя – на тридцать три метра выше!

– И это повод?.. – удивился он, очевидно, полагая, что собратья по перу должны терпеть гениев просто так, из любви к литературе.

– Ещё какой! Их много, толпа, а ты один, вот они и сбиваются в стаи.

– Что же мне делать? – жалобно посмотрел он на меня, мол, я ни сном ни духом и не хочу быть причиной чьих-то душевных страданий.

– Ничего, – легкомысленно сказала я. – Пиши романы. Прихлопни их, как муху!

– Одним ударом семерых! – рассмеялся он.

Я подумала, что Юлий Геронимус который всю жизнь, по рассказам Миши, пытаться разгадать его тайну, перешёл к мелким пакостям в газетах.

Однако события развивались совсем не так, как мы предполагали. В конце ноября Рюрик без стука вошёл в мою комнату и сказал:

– Дарью я уволил!

– А как же обед? – удивилась я, но как только взглянула на него, всё поняла: на нём лица не было, оно было каменным, как у Гоголя в конце Пречистенского бульвара.

– Найдёшь другую прислугу! – резко ответил он и победоносно вскинул голову, словно вглядывался в дальнюю даль.

Я поднялась, запахивая его любимый розовый пеньюар:

– В чём дело?..

Хотя можно было и не спрашивать.

– Я пригрел на груди змею!

– Ах-х-х… вот, что ты имеешь в виду, – сказала я абсолютно спокойно, понимая, что он в бешенстве.

Его глаза метали молнии. А рот был перекошен, как будто от хинина.

– Ты воспользовалась моей бесконечной любовью к тебе!

-- Мы даже не спим вместе! – напомнила я ему, впрочем, весьма мягко, чтобы он не разбушевался, хотя я никогда не видела его в бешенстве.

– Тебя только это интересует! – отрезал он, полагая, что больно ущемит меня.

На больше, слава богу, он не был способен. Его польские корни приспособленца давали о себе знать.

– Если бы только «это»! – сказала я многозначительно, намекая на наше духовное охлаждение.

В этой жизни он любил только самого себя. Ему нужна была служба и тыл: дом, семья, красивая жена и умные дети. Единственно, чего у него не было, это полёта. Он был приземлён, как все вояки. Что требовать от человека, который привык жить по уставу?

– Ты воспользовалась моим бесконечным доверием к тебе! – снова начал он любить себя. – Я считал тебя маленькой девочкой… а ты!...

Я знала его слабую сторону. Он не был героем и видел во мне только свой собственность. Теперь этой собственности не было, поэтому он и сбесился.

– Представь себе, я уже давно выросла!

– Господи! – вознёс он руки, – если бы я только знал тогда…

– Когда?

– Когда женился на тебе!

Я поняла: он как взял одну ноту тогда, когда женился на мне, так и держал её, не замечая ничего вокруг.

– Прекрасно! – сказала я. – Я ухожу от тебя!

– К этому писателишке?!

– Не твоё дело! Я не твоя вещь!

– Хорошо!.. – холодно сказал он. – Уходи. Но детей ты не получишь!

– Ты не имеешь право!

– Я подам в суд и докажу, что ты асоциальна!

– У тебя ничего не выйдет!

– Выйдет! – заверил он меня. – И ты это знаешь!

Я поняла: из-за того, что он генерал и у него больше сил.

Он с хрустом развернулся на каблуках и вышел. Я услышала хорошо знакомые мне звуки, как он надевает на себя шинель, словно влезает в шкуру медведя.

– Ты куда?! – встревожилась я.

– Еду, чтобы застрелить мерзавца!

Он показал мне свой армейский пистолет.

– Ты этого не сделаешь! – загородила я ему дорогу.

– Я не хочу, чтобы моя маленькая девочка, попала в лапы этому подонку!

Я засмеялась. Кажется, истерически!

– Я люблю, как ты сказал, этого подонка!

– Давно?! – замахнулся он.

Я закрыла глаза.

– Очень давно, чтобы разобраться в своих чувствах!

– Люби на здоровье! – закричал он в исступлении. – Покойников тоже можно любить! – И, отшвырнув меня, выбежал из квартиры.

Я бросилась к телефону:

– Миша! Он убьёт тебя!

– Что он с тобой сделал?!

– Ничего! Я жива и здорова! У него пистолет! Он поехал к тебе!

– Ты ему сказала, что мы хотим пожениться?

Хотя всё было наоборот, мы даже поссорились на этой почве.

– Да! Но он не отдаёт детей!

– Надо подумать… – сказал Миша абсолютно спокойным голосом. – Такие вопросы в бухты-барахты не решаются!

– Ты уверен? – я тоже успокоилась.

– Разумеется! – ответил он. – Надо подождать! Ты сможешь ждать?

– Сколько? Год-два?

Кажется, я пала духом.

– Сколько понадобится! – ответил он так жёстко, что я даже обиделась. – Если наши чувства сильны, он проиграет в любом случае!

– Но он убьёт тебя!

– Можешь не волноваться! Не убьёт!

И я поняла, что лунные человеки и Герман Курбатов не допустят этого».

И действительно, начальник департамента «Л», главный инспектор по делам фигурантов Герман Курбатов, а по совместительству полковник Рабоче-крестьянской Красной Армии, немедля вызвал кураторов писателя Булгакова и поставил их по стойке «смирно».

Ради такого случая Ларий Похабов сменил правый стеклянный глаз на вполне живой и зрячий, ибо не было нужды пугать и вводить кого-либо в заблуждение.

– Где вы шляетесь?! – грозно спросил Герман Курбатов, угрожая им вивисекцией, трепанацией и диссоциативной фугой.

– Ваша честь, – скромно выступил вперёд Ларий Похабов, – мы в курсе дела предстоящего конфликта…

– Что-то незаметно! – молвил Герман Курбатов так, что господа инспекторы поёжились и стали быстренько вспоминать все свои прегрешения и заходы налево. – Мне всё время приходится исправлять ваши косяки!

На самом деле, Герман Курбатов испугался того, что Булгакова элементарно убьют, а он, между прочим, вообще ничего стоящего не написал, так что Елена Сергеевна вряд ли справится с его черновиками, и дело не выгорит. А этого допустить было никак нельзя, ибо в России, положа руку на сердце, на тот момент не было более подходящей кандидатуры мистического толка, чем Булгаков. Гоголь вот уже почти семьдесят восемь лет лежал в земле. Оставался один Булгаков. Все остальные русские писатели, занятые элементарным выживанием и политическими дрязгами, не то чтобы не тянули на эту должность, но даже не понимали сути проблемы, не говоря уже о литературном даре. Ближайший писатель такого же уровня, продолжатель Бунина, должен был появиться на свет не раньше середины века. Ждать не имело смысла. Надо было всеми правдами и неправдами доводить проект до конца. А никто не обещал, что будет легко, укорил сам себя главный инспектор по делам фигурантов Герман Курбатов, и взял себя в руки.

– Мы как раз… – робко сказал Ларий Похабов, оглянувшись за поддержкой на бледного-пребледного Рудольфа Нахалова, у которого от страха подгибались коленки, – собрались выдвигаться…