Скоро на хуторе зацветут синяя сон-трава, горицвет, а затем степные тюльпаны. Домой! Может, зрение еще вернется, и он увидит цветущий терновник в Терноватой балке и туманные голубые леса миражей? А не вернется, так что ж... Об этом трудно думать.
- Летун, хочешь размяться? - спрашивает Охрименко и дает лопату.
Вот сугроб. Снег слежался, хрустит, срывается с лопаты и падает неизвестно куда. Макарий снова вонзает лопату и медленно поднимает ее с невидимым грузом. Но только отводит для броска, как груз сваливается прямо на ногу, набивая снегом галошу.
- Эх ты! - вздыхает Охрименко.
В галоше сразу делается мокро, Макарий скидывает ее, отряхивает носок и шарит по стертой стельке, выскребая снежную кашу. Земля под ним наклоняется, он подпрыгивает на одной ноге и, чтобы не упасть, наступает необутой ногой в сугроб.
- Бр-р! - усмехается Макарий. - Не жарко!
- Пошли, летун, - говорит Охрименко.
Макарию хочется жить, а дело идет к тому, что жить труднее, а застрелиться легче.
Через несколько дней Охрименко сказал, что в Петрограде беспорядки и дело доходит до стрельбы. В его голосе звучало осуждение стрелявших и предложение Макарию тоже их осудить. Но Макарий промолчал.
Охрименко еще дважды подступался к нему, чтобы склонить к возмущению правительством, и оба раза Макарий не отвечал.
- Не пойму тебя, Игнатенков! - сказал Охрименко - Ты не кадровый, война тебе ничего не дала, только побила - покалечила. Я тебе твержу... - И он сказал о бездарных царских генералах, немецких шпионах в штабах, императрице-шпионке и развалившемся хозяйстве, которое, несмотря на все старания военно-промышленных комитетов и Земгора, не может снабдить фронт и тыл.
Он сказал все то, о чем говорилось на фронте, писалось в газетах и что отчасти было правдой. Но Макарий, будучи авиационным разведчиком и истребителем и общавшись с армейской интеллигенцией, догадывался, что в российском обществе идет борьба за власть, что кому-то выгодно, чтобы армия, стратегически не утратившая своей силы даже во время великого отступления пятнадцатого года, уступившая территорию, но нигде не разгромленная, теперь разваливалась.
В Макарии заговорило патриотическое чувство. Он вспоминал разговор в штабе Брусилова о поражении в Восточной Пруссии, когда армия Самсонова была разбита; но тем не менее мы обязаны были пойти на эту жертву для спасения Франции, ибо с выбытием ее из строя русские оказались бы в безвыходном положении. Это было мнение самого Брусилова, и Макарий сказал о нем Охрименко, добавив, что на войне надо воевать, а не искать послаблений.
- Вшей бы тебе покормить в окопах! - бросил Охрименко - Поди, окопы только сверху и видел?
- Не понимаю тебя, - сказал Макарий - В первый год выбыло из строя много кадровых офицеров... Но ты ведь все равно русский офицер! Откуда же это злорадство о бездарных генералах? Армия в прошлом году показала, на что способна. - Способна-то способна, - продолжал Охрименко. - А кругом предательство. Царица - шпионка, военного министра обвиняют в измене, снарядов нет... А армия, ясное дело, способна!
Его едкая насмешливость сделалась совсем неприятна. Что толку говорить с таким недоброжелателем и непатриотом?
К ночи госпиталь затих и раненые в снах вернулись на позиции. Они стонали и вскрикивали, добавляя тревоги в госпитальную ночь.
Через проход от Макария лежал прапорщик, участвовавший в мартовских боях у озера Наречь. Ему снилось, что он стоит в окопе по колена в воде и боится выглянуть за бруствер, ибо отовсюду в него летят снаряды и пули.
Левее от прапорщика лежал другой прапорщик, которому снилось, что он складывает из трупов ложе и укладывается на него отдохнуть.
Третьему снилась неприятельская атака, и он вставал из окопов, вытаскивал шашку и шел в контратаку с незажженной папиросой во рту, ведя за собой солдат, и во сне испытывал стыд за свое фанфаронство, неопытность, глупость.
В ночной тишине госпиталя над грязными, промерзшими окопами с режущими и хрипящими звуками неслись тяжелые снаряды, вздымались столбы земли, огня и дыма, разъединялись части человеческих тел и разбрасывались по дымящимся полям.
Макарию тоже снился бой. Он сопровождает на тихоходном "Вуазене" такой же "Вуазен", который фотографирует переднюю линию, а на подопечный самолет налетает последний сбитый им "Альбатрос". Макарий дергает тросик пулемета и понимает, что погиб, от черно-белого "Альбатроса" ему не уйти. И тотчас же немец, благодаря громадному преимуществу в скорости и маневренности, влетает в мертвое пространство макариевского "Вуазена", подходит сзади почти вплотную и расстреливает его. А фотограф, что с ним? - думает Макарий и не знает, удалось ли ему его спасти.
Сны. Под сухой рокот барабанов и пронзительный вой медных рожков шли в атаку сомкнутые колонны немцев прямо на пулеметы, вырывающие из колонн шерегу за шеренгой, шли и, привыкшие к дисциплине, не могли наступать рассыпным строем, карабкались по трупам павших и падали под пулеметные очереди, увеличивали вал из человеческих тел.
Сны. В госпитальной ночи мать подходила к раненому сыну, и открывалось синее небо, и хотелось оправдаться перед матерью за огромную войну. Во сне кричали громко, отчетливо:
- Осторожней! Слева, бей!
- Опомниться, опомниться не давай!
- Мадам, вы в своем уме?
Известие о революции Макария потрясло.
Охрименко доволен: наконец-то власть перешла к тем, кто умел делать дело, кто сумеет наладит жизнь и победить в войне.
Может быть, и Охрименко и все остальное снится ослепшему летчику? Скоро приедут с хутора и заберут Макария. Тогда не будет воскресшего из мертвых штабс-капитана, наступит покой.
Среди говорящих Макарий начинает различать новый голос, ему все возражают, а он твердит: войну надо кончать.
Охрименко говорит:
- Россия свободна. На ее заводах и полях трудится много толковых работников. Они выработали большой опыт управления в земствах, кооперативах, профессиональных союзах, военно-промышленных комбинатах. Только победа укрепит завоеванную свободу!
Он уже забыл, что несколько дней назад с презрением вспоминал окопы.
Макарий как будто защищает тихоходного товарища на "Вуазене" и вмешивается в спор невидимых бойцов.
- Разве здесь среди раненых офицеров есть враги России? - кричит он.
Но его не понимают. Врагов России нет, но есть враги друг другу. Он кричит, а его не слышат.
В самой же России, судя по газетам, все перевернулось. В Киеве на заседании Совета офицерских депутатов постановлено удалить портреты лиц бывшей династии Романовых из общественных учреждений. В Баку по улицам дефилируют разоруженные полицейские с красными лентами на руках. В Одессе воспрещена продажа вина и шампанского. Передовая статья в "Утре России" заканчивалась призывом воздвигать опору радостной родины, ибо все теперь вольные каменщики. Из Ставки Временному правительству послана телеграмма о преисполнении всеми частями намерения довести войну до победного конца. Духовенство обращается с воззванием: "Не губите междоусобиями великого отечества, да победим скорее немцев!" В Средиземном море потоплен подводной лодкой французский броненосец "Дантон". В селе Ясная Поляна собралась огромная толпа крестьян и рабочих, пела "Вы жертвою пали в борьбе роковой". В Таганрогском округе - наводнение, много жертв.
Из напечатанных писем читателей до Макария доходили обрывки переворачиваемой жизни. Порой невозможно было разобрать, где правда, а где выдумка. Самарские священники заявили, что веками духовенство находилось в рабском подчинении у правительства и вынужденно молчало даже там, где попиралась Божья правда. У харьковских же промышленников появились новые лозунги: удешевление товаров; понесем убытки для счастья родины!
Напечатана Декларация прав солдата, отменена смертная казнь.
На Лубянской площади, Сретенке, Покровке, Арбате отдельные личности собирали большие толпы и призывали прекратить войну, но едва уносили ноги, так как возмущенные обыватели грозили самосудом.