На Викентии Михайловиче был английский френч с большими карманами, узкий в талии, и темно-синие брюки, заправленные в сапоги. По сравнению с ним Виктор в своем шерстяном синем костюме и свитере выглядел очень буржуазно. Рылов оглядел его и спросил Москаля:
- Кто кого перевоспитал? За кем победа? Помнишь, ты предлагал ему и покойному брату идти с нами? А они? Пошли?
- Вы думаете, мы будем все время воевать? - сказала Анна Дионисовна. После всего, что пережил мальчик? Нет, нет, Викентий Михайлович... Весь израненный, измученный... представляете, в Болгарии было восстание, и Витю хотели расстрелять как революционера... А он строил дорогу как простой рабочий.
- Не такой уж я несчастный, - заметил Виктор.
- Видите, Анна Дионисовна? - спросил Рылов. - А вы говорите !
И Виктор почувствовал, что Рылов нисколько ему не верит и даже хочет разворошить огонь войны, чтобы проверить, чем дышит бывший беляк.
- Я угощение приготовила, - сказала Анна Дионисовна. - Для вас старалась.
- Вы считаете, я вешал, резал, расстреливала? - спросил Виктор с усмешкой. - Давайте оставим... Это неумно.
- Неумно, неумно, - кивнул Рылов. - Только не набрасывайтесь на меня с ходу. Хорошо? Я не питаюсь раскаявшимися. Я бы мог поручиться за тебя, как Иван Платонович. - Он положил руку Виктору на плечо. - Раскаявшиеся всегда надежны. Согласен? Только ежели они не слукавили, да?
- Я не лукавил, - ответил Виктор. - Там за одно желание вернуться могли убить...
Рылов пожал плечами, как бы говоря, что зверские повадки белогвардейцев у него не вызывают сомнений, и отвернулся от Виктора.
Анна Дионисовна подала жареные пирожки из пресного теста с мятой картошкой и чай.
Когда-то, еще при жизни Макария, поздним декабрьским вечером Рылов и Москаль приехали на хутор из поселка, Хведоровна их кормила ужином, а Макарий вдруг стал спорить с Рыловым. И сейчас Виктору вспомнился тот спор: брат говорил, что они разрушили Россию, а Рылов отвечал, что разрушали ради ее же спасения.
Виктор посмотрел на Рылова. Тот жевал, на впалых висках быстро двигались кости.
- Как, вкусно? - спросила, приятно улыбаясь, Анна Дионисовна. - Вот бы вам еще рюмочку...
"Он победил, - подумал Виктор. - И держава Российская осталась. Нравится он мне или не нравится, а держава осталась, и теперь мы должны быть вместе..."
Москаль стал рассказывать историю из русско-японской войны о том, как наши солдаты в японском плену гнали у себя в казарме самогонку и каждый вечер напивались допьяна, смеясь над устраиваемым озадаченными сторожами дополнительным оцеплением.
Анна Дионисовна с любовью поглядывала на Виктора, как будто спрашивала: "Неужели ты вернулся?"
Рылов поднял вверх замасленный палец и спросил Виктора о настроениях белоэмигрантов, потом спросил, где Нина.
О ней Виктор ничего не знал.
- Значит, пропала, - сказал Рылов. - Против народа пошла. Они все там сгниют, никто их здесь не вспомнит. Ты согласен? - Он требовательно посмотрел на Виктора.
- Не знаю, - ответил Виктор.
- Может, тебе жалко? - спросил Рылов. - Представим, вдруг они вернулись - что тогда?.. Молчишь? Вот то-то и оно!
- Что "оно"? - удивилась Анна Дионисовна. - Что вы заладили, Викентий Михайлович? По-моему, нам всем пора перестроиться на новый лад, привыкать к новой свободе. Вы не бойтесь моего сына, он вас не укусит!
- Да я ничего против вашего сына не имею, - сказал Рылов. - У него вся жизнь впереди, надо решительно переходить на нашу сторону, без всяких шатаний, с пролетарской прямотой. Мне бояться его нечего, любезная Анна Дионисовна. Я не его, а за него боюсь. Чтобы не увлекли либеральные настроения да не сбили с толку нэповские вольности... Если кто надеется, что мы переродимся, то это глупости. Это надо бросить, пока не поздно.
Рылов говорил не грозно, а спокойно, почти добродушно, словно вмешательство Анны Дионисовны подействовало.
Виктор присмотрелся к нему и увидел, что тот уже не прежний безжалостный борец. Нет, желание быть добродушным нелегко дается Викентию Михайловичу и не так просто ему сидеть рядом с бывшим добровольцем-первопоходником. А сидит, даже советы дает, как приспособиться к новой действительности, как избежать обольщения нэпом, ведь нэп рано или поздно кончится, черт его побори...
Выходит, сочувствовал Виктору.
- Вот вам горяченьких, с-под низу, Викентий Михайлович! - ласково предложила Анна Дионисовна, радуясь мирной обстановке чаепития. - Берите, берите... Ну мало ли что сыты! Сделайте одолжение.
Рылов снова стал угощаться, беседа прервалась.
Анна Дионисовна нашла в шкафу книгу древнегреческих мифов и показала Рылову надпись на ней: "Ученику четвертого класса Виктору Игнатенкову за отличные успехи и отличное поведение".
Сохранила! Тысяча лет пролетела с той незабвенной поры, и ничего не исчезло, хотя множество людей ушло.
- У Ланге тоже было чем похвастаться, - заметил Рылов. - Ты, Виктор, больше не принадлежишь себе... Если ты с нами, ты принадлежишь великому делу. И тебя я хотел бы сберечь.
- Вы помните мифы? - спросил Виктор. - Я вспомнил Беллерофонта. Помните?
- Думаешь, мне больше нечего помнить? - ответил Рылов. - Ну дай-ка подумать... Хотя нет, помню! - улыбнулся он. - Помню! Он победил амазонок, у него был крылатый конь Пегас, он возгордился и хотел взобраться на Олимп...
Виктор никогда не видел, как улыбается Рылов. Воспоминание о гимназических годах осветило его суровое лицо, приоткрыло щелочку к его прошлому, когда он был ребенком, у него были отец и мать...
- Хотел взобраться, - подхватил Виктор, - а боги напустили на Пегаса овода, и Пегас сбросил героя...
- Ты совсем молодой, - сказал Рылов. - А я все забыл. Сказки все это... Вот говорю тебе: нужно уехать куда-нибудь подале от поселка, чтобы никто тебя не знал.
- Уехать? А я так соскучился. - Виктор тряхнул книгой. - Я живой, я дома. - Он посмотрел на Москаля: - Я кому-то мешаю?
- Кому ты можешь мешать, сынок? - вымолвила Анна Дионисовна. - Ты дома. Будешь жить, женишься, деток нарожаете. Так жизнь и наладится.
Москаль взял книгу, стал листать, морща в переносице свой утиный нос, и произнес как бы про себя:
- Вообще-то положение не простое...
- Почему ты так говоришь? - спросила она. - Кому он мешает? Ты же сам поручился!
- Дело не во мне, - сказал Москаль. - Но Виктора все считают беляком.
- Уехать куда-нибудь на другой рудник, - повторил Рылов. - Ты что, разве не воевал против нас? А сотни демобилизованных красных воинов разве это забыли? Что там твой Беллерофонт! Жалкий одиночка!..
- Да, я воевал, - сказал Виктор.
- И помалкивай теперь. Делай, что тебе велят. - Рылов с каждым словом окаменевал. - Ты под Орлом был? Двадцатого октября, когда был штыковой бой? Мы вычистили вас метлой. Ваших офицеров. Беллерофонтов.
- Нет, - возразил Виктор. - Беллерофонт разбился, сделался калекой и умер нищим. Он здесь ни при чем... И мертвых лучше не трогать. Бой ведется сердцем... Война кончилась.
- Война не кончилась, мы во вражеском окружении... Когда в станице Чирской казаки взорвали мост, тысячи человек пошли под огнем с камнями в руках будить Дон. Инженеры говорили: нужно полтора месяца. А мы за сутки... Ты готов стать в нашу цепь и раствориться в общем деле без остатка?
Рылов чего-то требовал. Клятвы? Или самосожжения? Виктор тоже носил камни в долине слез и смерти, на памятник павшим. Поэтому он мог твердо ответить, что не боится стать в цепь, но он ответил иначе:
- Не знаю.
- Хочешь быть лучше других? - нахмурился Рылов. - А нам не надо лучших. Будь как все. Работаешь для всего народа, для социализма.
Москаль опустил книгу, негромко сказал:
- Теперь нам нужны разные.
- Что? - спросил Рылов.
- Потому что теперь социализм и отечество должно стать единым целым, продолжал Москаль, хлопая книгой по краю стола. - Не надо противопоставлять. Царской России больше нет, есть наша Россия. И ни одной крохи ее богатства и культуры мы не отдадим.