3

— Ты должна быть счастлива, — перед завтраком заявила Хозяйка Смолевке. Слова прозвучали как приказ.

— Я так счастлива за вас, — мрачно сказала Чэрити, страстно желая выйти замуж.

— Восхваляй, Доркас, — сказала Мертл, коровница, и, возможно, Мертл была единственным счастливым человеком в Уирлатонн Холле, поскольку была слабоумной.

— Ты достойна своего суженого, — сказал Эбенизер, его тёмные глаза были непроницаемы.

Она понимала, что не имела права быть несчастной. Она всегда знала, что она крепостная, которой распоряжаются, как желает отец. Это были отношения отцов и дочерей, и она не ждала ничего другого. Но даже в самом мрачном настроении она не мечтала о брате Сэмюэле Скэммелле.

После утренней молитвы, когда она повернулась к двери, чтобы пройти в сыроварню, отец остановил её.

— Дочь.

— Папа.

— Ты теперь помолвлена.

— Да, папа.

Он стоял, большой и властный, возле аналоя, Скэммелл в нескольких шагах позади. Свет от лестничного окна косо падал на темное и массивное лицо Мэтью Слайта.

— Тебе больше не надо работать на сыроварне. Ты должна готовиться к свадьбе.

— Да, папа.

— Тебе нужно ознакомиться с домашними расходами, — он нахмурился. — И теперь ты можешь гулять до деревни с братом Скэммеллом.

Она стояла, низко склонив голову.

— Да, папа.

— Этим утром ты пойдешь с ним на прогулку. Я дам тебе письмо, которое ты передашь брату Херви.

Они шли по рощице полной купыря и крестовника, удаляясь от Уирлатонн Холла вниз по склону, где росли таволга и луговой салат. По другую сторону реки, где берег поднимался к буковым деревьям, Смолевка увидела розово — красное сияние цветущих смолевок. При виде них она чуть не расплакалась. Теперь она навечно Доркас, мать детей Сэмюэла Скэммелла. Ей стало интересно, сможет ли она любить детей, у которых будут такие же мясистые губы, такие же глупые лица и такие же зияющие ноздри.

Шагая по камням, пересекающим речку у брода, Скэммелл протянул ей руку.

— Можно мне помочь вам?

— Я могу справиться сама, мистер Скэммелл.

— Сэмюэл, моя дорогая, называйте меня Сэмюэл.

Прозрачная вода быстро бежала между камней, устремляясь на север, она взглянула вверх по течению и увидела темное очертание рыбы. Место было то самое, где она плавала. Она почти пожалела, что не утонула, чтобы её тело, покачиваясь над длинными водорослями белым и голым трупом, плыло к замку Лазен.

Дорога поворачивала на юг, пересекая конец высокой живой изгороди. Это был уже другой жаркий день с белыми далеко на западе облаками, и длинные юбки Смолевки заметали следы на пыльной дороге.

Скэммелл шёл тяжело, наклоняясь вперёд при каждом шаге.

— Я хочу, чтобы ты знала, моя дорогая, что ты сделала меня очень счастливым мужчиной.

— Так вы просили в молитвах, мистер Скэммелл.

— Очень счастливым мужчиной. И теперь моё намерение, чтобы счастливы были мы.

Она ничего не ответила. Слева краснело маками пшеничное поле, и она невидящим взглядом неотрывно смотрела на них. Она знала, что это произойдет, что отец выдаст её замуж за того, кого выберёт сам, и удивлялась, что он ждал так долго. Он говорил, что будет ждать, пока она не проявит в себе признаки искупительной милости Христа, но не думала, что это единственная причина. Наследником Мэтью Слайта был Эбенизер, но никто не был уверен, что Эбенизер выживет. Он вечно был слабым, болезненным и хромым, и она понимала, что, скорее всего, наследником Уирлаттон Холла станет мужчина, которого выберёт отец ей в мужья. Она полагала, что Мэтью Слайту требовалось время, чтобы подыскать верного благочестивого торговца.

Скэммелл прочистил горло.

— Замечательный день, моя дорогая. Правда и ещё раз правда.

— Да.

Она всегда знала, что это случится, что её детство сменит замужество и рождение детей, так почему, думала она, от этой перспективы ей так печально и страшно? Кроме её собственных хрупких грез у неё не было никакой альтернативы, но откуда эта внезапная скорбь по судьбе, которую она так долго ждала? Она взглянула на Скэммелла, спровоцировав у него нервную улыбку, и не могла поверить, что выйдет за него замуж. Она отогнала эту мысль. Её ощущение отличия, основание её видений, предало её. Она не была ни особенной, ни иной, просто дочерью, которую надо выдать замуж.

В конце изгороди, где дорога сворачивала на север, было затенённое место с поваленным стволом под огромными буками, полным старых опавших листьев, поскольку буковые листья разлагались медленно. Скэммелл завернул в тень.

— Можем мы передохнуть, моя дорогая?

Она остановилась на краю дороги.

Носовым платком Скэммелл вытер пот с бровей, затем зачистил гладкий без коры ствол упавшего дерева и жестом пригласил присесть. Она видела, что он планировал сесть близко к ней, очень близко, и поэтому покачала головой.

— Я постою, мистер Скэммелл.

Он затолкал носовой платок в рукав.

— Я желал бы поговорить с Вами.

Она ничего не ответила. Стояла на краю дороги, на ярком солнце, отказываясь подойти к нему под зеленую тень. Он улыбнулся своей маслянистой улыбкой. Солнце было позади неё, и ему трудно было на неё смотреть. Он неловко стоял.

— Будет радостно снова иметь семью. Моя дорогая матушка, Господь благословил её душу, умерла в прошлом году и её похоронили рядом с отцом. Да, правда, — он улыбался, но она не отвечала. Он двинулся, переваливаясь с одной толстой ноги на другую. — Поэтому видите, я совсем один, моя дорогая, а значит, моя радость удвоится, когда я соединюсь с вашей дорогой семьей, — он уселся, раскачиваясь большим задом вверх и вниз на упавшем дереве, будто демонстрировал удобство гладкого ствола. И медленно утих, понимая, что предложение уйти с пыльной дороги не привлекает её. — Правда и ещё раз правда, — казалось, он вздохнул.

Я могла бы убежать сейчас, думала она, убежать по пшеничному полю и макам к большим дубам, граничащим на юге с отцовской землей и ещё дальше. Это была мысль из её сна, дикая как олень, который изредка приходил к реке напиться, но она понимала, что не убежит. Она никого не знала вне Уирлатонна, она никогда не уезжала дальше четырёх миль от дома, у неё не было ни денег, ни друзей, ни надежды.

Скэммелл наклонился вперёд, локти на коленях, руки сомкнуты как в молитве. Он взмок на жаре в своей черной тяжелой одежде.

— Ваш отец предложил мне поговорить с вами о будущем.

Она опять ничего не ответила.

Он ободряюще улыбнулся.

— Мы будем жить в Уирлаттоне с вашей драгоценной семьей, поэтому вам не придётся покидать дом. Правда, нет. Ваш отец, увы, не становится моложе и хочет иметь помощника в своих делах. Конечно, когда дорогой Эбенизер — я уже думаю о нем как о брате — будет совершеннолетним, тогда наша помощь может не потребоваться и тогда, вероятно, мы сможем вернуться в Лондон, — он кивнул, будто удовлетворенный собой.

— Мы уже все изложили в молитве к Владыке, моя дорогая, поэтому можно быть уверенным, что это самый умный вариант.

Внезапно он нахмурился, задом заерзав по стволу. Он оставался сосредоточенно хмурым и, молча, наклонился вперёд. До неё дошло, что он пустил по ветру и громко рассмеялась.

Он отклонился расслабившись.

— Ты счастлива, дорогая?

Она понимала, что не нужно смеяться, но появился сильный соблазн быть с ним жестокой. Он ждал её ответа, и она отозвалась тихим скромным голосом.

— У меня есть выбор, мистер Скэммелл?

Он смутился, стал несчастным и снова нахмурился. Казалось, смысла отвечать не было. Он снова улыбнулся.

— Ваш отец чрезвычайно, чрезвычайно щедрый в брачном соглашении. Правда и ещё раз правда. Чрезвычайно, — он подождал ответа, но она стояла неподвижно на солнечном свете и молчала.

Он моргнул.

— Вы знаете о Ковенанте?

— Нет, — против воли ей стало любопытно.

— Да? — удивленно протянул он. — Вы являетесь счастливой женщиной, дорогая, Господь благословил вас богатством и смею сказать, красотой, — он хихикнул.

Богата? Ковенант? Она хотела знать больше, но не решилась расспрашивать. Если ей придётся выйти замуж за этого человека, тогда так и будет, у неё нет выбора, но она не может заставить себя показывать счастье и нетерпение, которое не испытывает. Она не поддалась искушению быть с ним жестокой, и может любовь ещё появится, но сейчас она чувствовала, как слезы жгут ей глаза, так как она смотрела поверх его головы на солнечные лучи, прорезающиеся сквозь преждевременно пожелтевшие листья буков. К тому моменту, как упадут листья, она будет замужем, деля постель с Сэмюэлем Скэммеллом.

— Нет! — она не собиралась говорить вслух.

— Дорогая? — он напряженно посмотрел на неё.

— Нет, нет, нет! — теперь она чувствовала, как щиплют слезы и заспешила, надеясь, что речь удержит их, поскольку её решение с тихим достоинством подчиниться сломалось почти сразу же, как только родилось.

— Я хочу выйти замуж, сэр, и хочу выйти замуж по любви, и детей иметь в любви и воспитывать их в любви, — она перевела дух, слезы текли по щекам, она понимала тщетность своих слов, нереальность, а в голове пульсировало от ужаса, что ей придётся выйти замуж за этого вяло — губого, брызгающего мочой и пускающего по ветру человека. Она злилась, нет, не на него, а потому что он увидел её слезы. — Я не хочу этой свадьбы, я не хочу никакой свадьбы, я лучше умру…. - она остановилась. Она лучше умрёт, чем будет воспитывать детей в доме Мэтью Слайта, но она не может сказать так из-за страха, что эти слова дойдут до него. Несмотря на нелогичность и слезы, она кипела от злости на Скэммелла.

Он был ошеломлён. Он хотел этой свадьбы, он хотел её с того самого момента, как Мэтью Слайт предложил ему этот брак, потому что женитьба на Доркас Слайт превращала Сэмюэла Скэммелла в очень богатого человека. Затем, прошлым вечером он увидел её и захотел жениться ещё больше. Мэтью Слайт не описывал свою дочь, и Скэммелл был поражен её красотой.