— Брат Херви?

— Эбенизер! Дорогой Эбенизер! — Преданный-До-Смерти с трудом встал на ноги. — Я горячо молился Господу!

— Аминь и аминь! — они посмотрели друг на друга, сощурившись от яркого света, и уселись, открыв страницы Писания с одинаковой злостью в сердце.

Смолевка мечтала о бегстве, которое было невозможно. Она думала о рыжеволосом мужчине, который смеялся, стоя в реке, лежал на траве возле неё, разговаривал с ней, как будто они были давними друзьями. Тоби Лазендер был в Лондоне, и она не знала, помнил ли он её. Она думала убежать, но куда? У неё не было ни денег, ни друзей и, если в отчаянии она думала написать Тоби Лазендеру, она не знала никого, кому могла доверить отнести письмо в Лазен Касл.

Каждый уходящий день напоминал о неотвратимости судьбы. Хозяйка Бэггилай одобряла её брак.

— Человек хороший, хвала Господу, и хороший кормилец. Женщине больше нечего желать.

На следующий день, слушая имущественный список Хозяйки, где что хранится, она слышала другую часть запланированного для неё будущего.

— А тут хорошие пеленки и кроватка, они были твоими и Эбенизера, мы сохранили их на случай, если ещё кто родится, — «мы» в устах Хозяйки всегда относилось к ней самой и матери Смолевки: две озлобленные женщины, соединенные дружескими отношениями. Хозяйка критически осмотрела Смолевку.

— У тебя будет ребенок, следующий год не успеет закончиться, хотя с твоими бедрами, я точно говорю, это будет трудновато. Откуда они у тебя, понятия не имею. Эбенизер худой, но широк в бедрах. Твоя мать, упокой Господи её душу, была крупная женщина и отец не узкий в пояснице, — она фыркнула. — Воля Господа, видно.

Преданный-До-Смерти Херви огласил имена первый раз, потом второй и наконец третий раз. Назначенный день приближался. Она никогда не будет Смолевкой, никогда не познает любовь, но она так тосковала по ней.

«Ночами в своей постели и искала того, кого любила моя душа». И ночами в своей постели Смолевка металась в муках мрачных предчувствий. Скэммелл будет с ней как бык с коровой? Она съеживалась от воображения, слыша его хрюканье и чувствуя нависающий вес его огромного тела, когда он взгромоздится на неё. Она представляла его толстые губы сзади на своей шее и беспомощно вскрикивала в своей постели. Во сне шевелилась Чэрити.

Смолевка представляла свою смерть во время родов, капающее скользкое кровавое месиво, как она видела у отелившихся коров. Иногда она думала, что было бы проще умереть до свадьбы.

Отец только один раз поговорил с ней о свадьбе и то лишь за три дня до церемонии. Он наткнулся на неё в кладовой, где она сбивала масло в подходящие бруски для стола. Он не ожидал увидеть её, и поэтому уставился на неё.

Она улыбнулась:

— Папа?

— Ты работаешь?

— Да, папа.

Он поднял муслин, который закрывал банку с маслом, скрутил его в огромных ручищах.

— Я воспитывал тебя в вере. Я хорошо делал, — она почувствовала, что его нужно подбодрить.

— Да, папа.

— Он хороший человек. Человек Господа.

— Да, папа.

— Он будет надежной опорой. Да. Надежной опорой. И ты будешь хорошо обеспечена.

— Спасибо, папа, — она видела, что он собирается уходить, поэтому прежде чем он распутал муслин со своих пальцев, задала вопрос, который мучил её с того самого момента как Скэммелл сказал ей под буками. — Папа?

— Дочь?

— Что такое Ковенант, папа?

Его тяжелое лицо окаменело, уставившись на неё, судорожно взвешивая в уме её вопрос. На виске запульсировала жилка.

Она навсегда запомнила этот момент. Единственный случай, когда она видела, что её отец лжет. Мэтью Слайт, при всей своей злости старался быть честным, старался быть искренним со своим суровым Богом, но в этот момент она понимала, что он лжет.

— Приданое, не более. Для твоего мужа, конечно, поэтому не твоя забота.

Муслин разорвался в его руках.

Мэтью Слайт молился в ту ночь, моля о прощении, прощении греха лжи. Он застонал при мысли о Ковенанте. Он дал ему богатство сверх всех его ожиданий, но в придачу дал Доркас. Он старался сломить её дух, сделать достойной слугой строгого Господа, но страшился за неё, если она как-нибудь узнает об истинной природе Ковенанта.

Она могла быть богата и независима, и без усилий получить то счастье, которое Слайт чувствовал в ней и боялся как дьявольской метки. Деньги Ковенанта не предназначались для счастья. Этими деньгами Мэтью Слайт рассчитывал увеличить страх грешного мира перед Господом. Он молился, чтобы Доркас никогда, никогда не узнала правды.

Его дочь тоже молилась. Неизвестно как, но она поняла, что отец солгал. В ту ночь и следующую она молилась, чтобы Господь избавил её от ужаса брака с Сэмюэлом Скэммеллом. И как всегда она молилась ради счастья и любви, обещанной Господом.

В канун свадьбы, казалось, Господь обязательно должен услышать.

День был прекрасный и солнечный, разгар лета, и в первой половине дня умер отец.