— Хвала имени Его, — вторил Эбенизер.

— И зло будет выкорчевано! — Скэммелл поднял брови, подчеркивая свои слова. Он рассказал, что нашли двух римско-католических священников, мужчин, которые прокрались в Лондон с континента, для помощи крошечному тайному сообществу католиков. Их пытали, потом повесили. — Огромная толпа пуритан смотрела!

— Аминь, — повторил Мэтью Слайт.

— Правда и ещё раз правда, — Сэмюэл Скэммелл неловко кивнул головой. — Я тоже был инструментом истребления зла.

Он замолчал, ожидая расспросов. Спросил Эбенизер, а Скэммелл снова ответил, повернувшись к Смолевке:

— Это жена одного из моих перевозчиков. Неряшливая женщина, прачка, я нашёл повод навестить их дом и что, вы думаете, я обнаружил?

Она покачала головой.

— Не знаю.

— Портрет Уильяма Лода! — значительно сказал Скэммелл. Эбенизер ахнул. Уильям Лод, заключенный в тюрьму архиепископ Кентерберийский, ненавидимый пуританами за убранство, которым он украсил церкви и его приверженность к роскошным церемониям, копирующих римские. Скэммелл сказал, что портрет освещали две свечи. Он спросил её, знает ли она, чей это портрет, она ответила, что знает, и более того, заявила, что Лод прекрасный человек!

— Что вы сделали, брат? — спросил Эбенизер.

— Её язык прижгли раскалённым железом, а саму её поместили на день в колодки.

— Хвала Господу, — сказал Эбенизер.

Вошла Хозяйка и поставила на стол огромное блюдо.

— Яблочный пирог, хозяин!

— О, яблочный пирог! — улыбнулся Мэтью Слайт Бэггилай.

— Яблочный пирог! — Сэмюэл Скэммелл сцепил руки, улыбаясь, затем хрустнул костяшками пальцев. — Я люблю яблочный пирог! Правда и ещё раз правда!

— Доркас? — напомнил отец, что обслуживать должна она. Себе она положила крошечный кусочек, Хозяйка, увидев, неодобрительно фыркнула, ставя зажжённые свечи на стол.

Сэмюэл Скэммелл быстро уничтожил две порции, накинувшись на них, будто не ел всю неделю, жадно запив легким пивом, которое подавали в этот вечер. Мэтью Слайт никогда не ставил крепких напитков, только воду или разбавленный эль.

Пирог был съеден без дальнейших разговоров и затем, как и ожидала Смолевка, разговор пошёл о религии. Пуритане разделились на многочисленные секты, не соглашающиеся по тонкостям теологии и обеспечивающие мужчинам, таким как её отец и брат Скэммелл, великолепную почву для гнева и осуждения. Эбенизер присоединился к ним. Он изучал пресвитерианство, религию Шотландии и большинства членов английского Парламента, и раздражительно критиковал её. Разглядывая его тонкий профиль в свете свечей, Смолевка подумала, что в нём есть что-то фанатичное. Он беседовал с Сэмюэлом Скэммеллом.

— Они отрицают нашего Господа, спасительную благодать Иисуса Христа, брат! Они спорят об этом, но какое другое решение мы можем предложить?

Скэммелл кивнул.

— Правда, и ещё раз правда.

Чернильная темнота неба за окнами стала отступать. В оконные стекла бились мотыльки.

Сэмюэл Скэммелл улыбнулся Смолевке.

— Ваш брат убежден в Господе, мисс Слайт.

— Да, сэр.

— А вы? — он наклонился вперёд, вонзившись в неё маленькими глазками.

— Да, сэр, — услышав такой неуместный ответ, отец зашевелился, подавливая гнев, но Скэммелл достаточно удовлетворенный откинулся назад.

— Хвала Господу. Аминь, аминь.

Разговор, слава Богу, переключился от состояния её души на последние злодеяния католиков в Ирландии. Тема распалила Мэтью Слайта, гнев давал крылья его словам, а Смолевка пропускала мимо себя грохот его фраз. Она заметила, что Сэмюэл Скэммелл постоянно украдкой смотрит на неё, а, поймав один раз её взгляд, улыбнулся, и ей это не понравилось.

Тоби Лазендер говорил, что она красива. Она подумала, что сейчас он делает в Лондоне, нравится ли ему «очищенный» пуританами город, которых он так не любит. Три недели назад она спросила Чэрити, был ли в церкви посетитель, и она подтвердила. Крепкий молодой мужчина, сказала она, с рыжими волосами, горланил громким голосом псалмы. Смолевке стало грустно. Наверняка Тоби подумал, что ей не хочется его видеть. Она заметила, что Сэмюэл Скэммелл опять рассматривает её, и этот взгляд напомнил ей, что таким же взглядом на неё смотрели другие мужчины, даже, хотя в это трудно поверить, Преподобный Херви. Ей казалось, что Скэммелл разглядывает её как бык корову.

В ночи проухала сова, охотившаяся среди буков.

Сэмюэл Скэммелл, извинившись, вышел из-за стола и пошёл по выложенному камнями проходу, ведущему к огороженному помещению.

Отец подождал, пока его шаги затихли, и посмотрел на дочь.

— Ну?

— Папа?

— Тебе нравится брат Скэммелл?

Если отец спросил, то ответ очевиден.

— Да, папа.

Скэммелл не закрыл дверь, и она слышала, как он мочился в каменную лохань, звучало очень похоже на лошадь, мочившуюся на конном дворе. Казалось, звук длится вечность.

Эбенизер нахмурился, глядя на свечи.

— В своих верованиях он кажется здравомыслящим, отец.

— Так и есть, сын, так и есть, — Мэтью Слайт наклонился вперёд, с мрачным лицом уставился на остатки яблочного пирога. — Бог благословил его.

Все ещё слышался плеск струи. Наверное, у него мочевой пузырь как у быка, подумала Смолевка.

— Он здесь для того, чтобы читать проповеди, папа?

— По делам. — отец вцепился в столешницу стола и, казалось, размышлял. На лбу у него пульсировала жилка. Звук мочи прекратился, затем начался снова, затем затих. Смолевку затошнило. Она почти ничего не съела. Ей хотелось уйти из-за стола, хотелось лечь в кровать и мечтать о мире, находившемся по другую сторону высокой тисовой изгороди.

Послышались шаги Скэммелла. Мэтью Слайт моргнул, затем натянул дружескую улыбку на лицо.

— А, брат Скэммелл, вернулись.

— Правда и ещё раз правда, — он помахал коротенькой и пухлой ручкой в сторону прохода.

— Хорошо дом оборудован, брат.

— Хвала Господу.

— Правда и ещё раз правда, — Скэммелл стоял возле стула, ожидая прекращения взаимной хвалы богу. Смолевка увидела темное влажное пятно на его штанах. Перевела взгляд на стол.

— Садитесь, брат, садитесь! — отец добавил веселости в голос, тяжеловесной, искусственной, которой пользовался при гостях. — Ну?

Скэммелл подтянул штаны, отложил пальто в сторону и подвинул со скрежетом вперёд стул.

— Правда.

— И?..

Смолевка встревожено посмотрела из-за непонятности фраз. Нахмурилась.

Скэммелл улыбнулся ей, ноздри как пещеры. Потер руки, затем вытер их о своё пальто.

«Кто найдет добродетельную жену? Цена её выше жемчугов. Уверено в ней сердце мужа её и он не останется без прибытка. Она воздаст ему добром, а не злом, во всей дни жизни своей».

— Аминь, — сказал Мэтью Слайт.

— Хвала Господу, — сказал Эбенизер.

— Правда и ещё раз правда, — сказал Сэмюэл Скэммелл.

Смолевка промолчала. Внутрь неё проник холод, страх в самое сердце.

Отец посмотрел на неё и процитировал из той же главы Притчей.

«Миловидность обманчива и красота суетна; но жена, боящаяся Господа, достойна хвалы»

— Аминь, — сказал брат Скэммелл.

— Аминь, — сказал Эбенизер.

— Ну?.. — спросил Мэтью Слайт.

Сэмюэл Скэммелл облизнул губы, улыбнулся и похлопал себя по животу.

— Я почитаю за честь ваше предложение, брат Слайт, и я изложил перед Господом его в молитве. Горячо верю, что должен принять его.

— Аминь.

Скэммелл посмотрел на Смолевку.

— Мы должны соединиться как муж и жена, мисс Слайт. Счастливый день, правда и ещё раз правда.

— Аминь, — сказал Эбенизер.

Скэммелл посмотрел на него.

— Мы будем братьями, Эбенизер, в семье, как в Боге.

— Хвала Ему.

Она чувствовала, чувствовала, но не смела признаться в этом. Страх сжигал её, слезы кололи глаза, но она не могла плакать перед ними. Отец улыбался ей, но не от любви, а как враг, смотрящий на унижение своего противника.

— Брат Херви будет оглашать о бракосочетании, начиная с шаббата.

Она кивнула, бесправная, чтобы сопротивляться. Через месяц её выдадут замуж. Она вечно будет Доркас. Доркас Слайт станет Доркас Скэммелл и никогда не будет Смолевкой.

— Аминь, аминь, — сказал Сэмюэл Скэммелл, — счастливый день!