«Ну почему я не остался там, с Геллиотом? Зачем он послал меня обратно?.. Нет, мне нельзя раскисать» он вспомнил истории о северных моряках, которых точно также не слушались ноги, потом язык, они отказывались идти и умирали. «Нет, со мной не должно повториться то же, что и с ними. Я во что бы то ни стало должен дойти! И я дойду! Дойду!.. Моряки не сдаются!.. А горцы тем более. Но как это тяжело – идти, вернее, ползти, вперёд. Я бы отдал все сокровища мира, чтобы только остаться здесь и не двигаться». Но ему вдруг вспомнились слова Геллиота: «Своей матери, своим братьям. Тем, с кем ты сейчас идёшь через эти горы».

«А им‑то я зачем понадобился? Они и сами без меня отлично справятся. Карту я им нарисовал, а дальше…»

Что будет дальше, он не решил. Ему с поразительной ясностью вспомнился родной дом, старшие братья‑близнецы, высокие и статные, в отличие от него, его мать, вечно стоявшая на крыльце в ожидании сыновей с ближайшего пастбища, его отец‑охотник, всегда с луком и в штанах из козьей шерсти. Родной дом! Разве он имеет право раскисать, имеет право огорчать мать своей смертью. Но тут же он с горечью подумал:

«А разве они меня ещё помнят. Тридцать с лишним лет, как я скитаюсь по чужбине. Разве эта долгая разлука не будет равносильна смерти? Нет, они не могут меня забыть. Я должен! Должен добраться до дома! О моя свобода! Да будь ты проклята, свобода. Тридцать лет я не видел родных берегов, тридцать лет я скитаюсь по чужбине. Зачем нужна такая свобода, раз нет у тебя родины?»

Размышляя таким образом, Арчибальд продолжал ползти вверх. Ему, наконец, повезло – скала начала подниматься вверх широкими уступами, на которых можно было передохнуть. Он останавливался почти на каждом уступе. Солнце давно уже перевалило горизонт и сейчас уже почти склонилось до самого западного края неба, а Арчибальд всё полз и полз…

Наконец, уже в сумерках он добрался до вершины скалы и попытался встать. То, что он испытывал раньше, не шло ни в какое сравнение с той болью, что нахлынула на него откуда‑то из глубины. Он закричал, в глазах у него помутилось, голова закружилась, и он упал на снег. Немного отдышавшись, он сунул правую руку под плащ, чтобы немного согреть, левая по‑прежнему не желала слушаться, а когда он пытался ею пошевелить, резкая боль пронзала всё тело. «Неужели мне суждено здесь замёрзнуть, как тем матросам в северных морях. У, проклятый гранит» и он со всей силы ударил рукой по корке льда, на которой лежал. Но у него не было сил подняться. Он долго смотрел в синеющее над ним высокое небо и думал: «Всё это сказки, что орлы вытаскивают из ущелий людей. Такого не бывает. Надо выбираться самому». Он закрыл глаза и не заметил, как уснул.

Резкий утренний свет разбудил его. Он попробовал пошевелиться: тело поддалось, и он стал медленно подниматься. Превозмогая боль, он поднялся на ноги и сделал первый шаг. Невыносимая боль пронзила всё тело, зашумела в ушах, он зашатался и рухнул, как поваленное бурей дерево. Вцепившись сведёнными судорогой пальцами в мёрзлый камень, Арчибальд заплакал, зарыдал так, как не плакал ещё никогда. Слёзы потоками струились по щекам, причиняя ещё большие страдания и без того разбитому в кровь, исхлёстанному ветром лицу. «За что, за что, – снова и снова повторял он, – за что я должен терпеть всё это? Разве я не молил богов избавить меня от мучений ещё много лет назад там, на пиратском боте, за что теперь мне эта боль, эта безнадёжность, это одиночество? Разве не молил я вас о смерти, о боги, за что вы гневаетесь на меня, что не даруете столь желанной награды? Меня никто не ждёт, кому я теперь такой нужен? Зачем я родился, зачем жил?!». Он прикрыл глаза и затих. Но вскоре он медленно, очень медленно поднялся на распухшие ноги и сделал шаг, потом ещё и ещё. Мир закружился, заколыхался в глазах, но Арчибальд стиснув зубы, чтобы не закричать от боли, продолжал упорно продвигаться вперёд… «Не сдамся! – шептал он, – Не позволю себе замёрзнуть здесь, среди этих каменных стен». И он шёл тяжело, задыхаясь, слёзы ручейками струились из глаз от невыносимой боли, но он всё шёл и шёл вперёд!

* * *

Маленький отряд продвигался медленно. Без Арчибальда было как‑то невесело. Бернар не понимал, почему, но ему тоже не хватало этого угрюмого молчаливого человека, который мог часами не говорить ни единого слова. Все ещё надеялись, что он выжил и вернётся. Но надежда с каждым днём таяла. Теперь впереди шёл Бернар с картой. Без молчаливого горца было нелегко – тот знал дорогу почти наизусть и редко заглядывал в карту, а Бернару приходилось часто останавливаться, чтобы свериться по компасу с картой. Так с частыми остановками в глубоком молчании они шли вперёд. Надеясь на возвращение Арчибальда, они шли медленно, чтобы тому было легче найти их в горах.

«Почему, когда успеваешь привыкнуть к человеку и полюбить его, он исчезает. Так Эдвин, теперь Арчибальд». Горец чем‑то сумел расположить к себе всю компанию. Хотя женщины и мало общались с ним, но им было как‑то уютно за этим коренастым надёжным человеком. Больше всех по Арчибальду грустил Эстор. Его молчание, казалось, не угнетало, а таинственным образом сопровождало всех. Теперь без него стало как‑то неуютно, пусто… шёл уже шестой день после того, как Арчибальд рухнул с уступа. И вот сейчас они шли, не разговаривая, впереди были лишь белые горы, ослепительное солнце и постоянный вечный холод. В такой обстановке даже всегда весёлый Эстор приуныл. Но

– Эй, господа воители, оглянитесь!

Шедшие позади Эстор с Рупертом мгновенно остановились и вскинули руки с кинжалами.

– Опустите оружие, – сказал подошедший к ним человек.

Лицо пришельца было закрыто капюшоном, но хриплый голос сразу подсказал, кто перед ними. У Руперта мгновенно вытянулось лицо, а у Эстора пропал дар речи, и в его карих глазах Арчибальд уловил суеверный ужас, сменившийся за тем каким‑то обескураженным выражением. Глядя на него, Арчибальд хрипло расхохотался.

Услышав голоса, остальные тоже остановились, но ещё не спешили подходить ближе.

– Не бойтесь, я не призрак и не мертвец, вставший из могилы. Вы уже меня похоронили, ну‑ка признавайся Эстор!

До Эстора постепенно начал доходить смысл происходящего, но из всего словарного запаса у него остались лишь местоимения и предлоги.

– У… А… Ты… живой?!

– Можешь потрогать, – улыбнулся горец.

И тут до него дошло.

– Арчибальд! Ты жив! – и он бросился обнимать друга – Бернар, идите сюда, Арчибальд воскрес из мёртвых.

– горца окружили. Женщины засыпали его вопросами, как ему удалось выжить, но тут сквозь собравшихся протиснулся Бернар. Он подошёл к Арчибальду и молча пожал ему руку. Сильно было пожатие воина, но пожатие горца оказалось сильнее, так что Бернар долго ещё потом растирал запястье.

– Но что у тебя с лицом? – обеспокоено спросил Эстор.

И, правда, было о чём спрашивать: губы у Арчибальда были разбиты, и он поминутно сплёвывал в снег кровь, через всё лицо пролегали багровые полосы, из носа то и дело капала кровь.

– Тише, тише, – заворчал он, – У меня сейчас голова разболится.

– Ну, что, идёмте? – спросил Руперт.

Все пошли вперёд. И тут Эстор заметил, что Арчибальд идёт как‑то нетвёрдо, тяжело, прихрамывая на левую ногу, а правую, словно куль, волочет за собой. Предварительно приказав Бернару ставить палатку, он подошёл к горцу.

– Что у тебя с ногами? – спросил он.

– Не знаю. Левую вывернул, наверное, отмёрзла. Я её совсем не чувствую.

– Гляди, они же у тебя распухли. В таком состоянии нельзя идти… А что у тебя с рукой?! – воскликнул он, обратив внимание на его руку, которую моряк всё время держал за спиной,

он безуспешно пытался скрыть искалеченную руку в складках плаща.

– Да, это ничего.

– Покажи руку!

И Арчибальду пришлось повиноваться. Со вздохом он протянул руку другу.

Увиденное повергло Эстора в шок. Царапины и разбитое в кровь лицо не шли ни в какое сравнение с тем, что увидел Эстор. Кровоточащие ссадины на обеих ладонях Арчибальда, вздувшиеся кровавые волдыри и мозоли – всё это просто не поддавалось описанию. Левая ладонь была сплошным кровавым месивом, – Арчибальду приходилось волочить её весь свой тяжёлый подъём по скалам по шершавому, раздирающему руки в кровь льду, потому, что боль не давала ему спрятать руку за спину, – два пальца были вывернуты, а от мизинца остались лишь раздробленные суставы. Кисть была вывернута ладонью вверх, а в районе локтя рука не сгибалась, потому что при падении повредились сухожилия. Правая его ладонь пострадала меньше, но тоже была стёрта в кровь, ведь ему приходилось цепляться единственной рукой за острые выступы и режущий кожу лёд. Когда Эстор, наконец, опомнившись от увиденного, он посмотрел на его ноги. Левая нога сильно распухла.

– Как же ты с такими ногами шёл?

– А что же делать, так и шёл, вернее сказать, полз.

– нет, в таком состоянии тебе идти нельзя. Руперт, Бернар помогите мне его уложить.

Те тут же подбежали на зов. Протестующего Арчибальда взяли под руки Руперт и Эстор, а Бернар помогал ему идти. Упирающегося Арчибальда буквально втащили в палатку и как куклу завернули в его одеяло. Эстор склонился над ним. Быстрыми руками лекаря он ощупал рёбра и ноги моряка. И, насколько он смог понять, два ребра были сломаны, а одно из них почти полностью раздроблено. Внимательные глаза горца следили за его движениями.

– Ну, что, плох я?

– Да, не в лучшем состоянии. Но мы это вылечим и не с таким справлялись. Затем он занялся рукой. Наложив шину на локоть, он попытался вправить искалеченную кисть, но Арчибальд не смог сдержать громкого стона, и Эстору пришлось отказаться от этой безнадёжной затеи.

– Ну, что, мне ампутируют руку.

– Возможно, кисть ампутируют. Но не стоит думать сейчас о плохом.

Затем он крепко притянул руку Арчибальда к телу.