– Постарайся ею не шевелить. Так, снимай штаны! Сестра, наколдуй нам тепло, пожалуйста.

Лебелия отвернулась и принялась бормотать заклинания. Воздух на глазах начал теплеть. Когда тепла было достаточно, Эстор вместе с Бернаром стянули с Арчибальда штаны, и Эстор быстро пробежал пальцами по левой ноге.

– Сильный вывих, – кратко констатировал он, а вторую ногу они с Бернаром тщательно растёрли мазью, и она постепенно начала розоветь. И попытался с помощью Бернара вправить ногу. Арчибальд, сжав зубы, стерпел сильнейшую боль. Затем они одели его обратно.

Закончив осмотр, Эстор отошёл, критически оглядывая своего пациента. Затем он набрал снега и подогрел его в железной кружке с помощью волшебства.

– На, пей!

Но Арчибальд отвёл его руку.

– Не буду.

Тогда Эстор вытащил из вещевого мешка лепёшку и протянул её моряку.

– Не буду, – упрямо повторял тот.

– Нет, это тебе придётся съесть. Ты же шесть дней ничего не ел. Не понимаю, как ты ещё на ногах устоял.

Наконец горец сдался. Отщипнув от лепёшки маленький кусочек, он проглотил его и понял, как голоден. Вскоре несколько лепёшек было съедено и выпита несколько кружек горячей воды. После этого Эстор попытался его уложить, но он воспротивился. Он всеми силами пытался выбраться из‑под одеяла, но Эстор не дал ему подняться.

– Запомни, тебе нужно лежать. И вообще, куда ты сейчас с такими ногами пойдёшь?

– Не пойду, так поползу. Я полдороги прополз и сейчас смогу.

– Не говори глупостей! Лежи!

Руперт откровенно смеялся, а на темнокожем лице стоящего рядом Бернара играла широкая белозубая улыбка.

– Лучше не противься. Если наш Эстор сказал, значит так и будет.

– Вот именно. Однажды я одного такого упрямца успокоил. Правда, его это всё равно от смерти не спасло, – добавил он со вздохом, вспомнив приятные черты Эдвина, а Арчибальд тут же подумал о Геллиоте, и ему вспомнились его слова: «Ты не можешь умереть СЕЙЧАС. Ты нужен там, на земле». И свой вопрос: «Кому? Кому я нужен?» Теперь он знал ответ. Он знал, что он нужен этим людям, которые сейчас стоят возле него и с тревогой ожидают. Он доберётся домой и всё будет хорошо. И ему вдруг почудился голос Геллиота: «Не противься, Арчибальд. И знай, всё будет хорошо!»

«Да, ты прав, друг» – мысленно ответил ему Арчибальд.

Он, наконец, успокоился. И тут ему в голову пришла не самая приятная мысль, что он должен вот так лежать, беспомощный, укутанный, словно кукла, и ждать, ждать… А чего ждать, неизвестно. Наверное, смерти. Он вспомнил история о моряке с северных островов, который погиб где‑то на крайнем севере. У того бедняги отказали ноги, потом речь. «Но я, по крайней мере, ещё не утратил разум, как это случилось с ним. И, надеюсь, что я избегну его плачевной судьбы». Он вспомнил одинокую заброшенную могилу безвестного моряка на безлюдном, заносимым снегами острове, грубо забросанную камнями, и ему стало холодно. «Вот так и я умру среди этих вечных снегов, среди гор, и лишь холодный западный ветер будет знать, кто лежит под этим грубым камнем. В честь него хоть залив на этом острове назвали, а в мою честь что назовут?»

Но от этих мрачных мыслей его отвлёк Эстор, сказав:

– А теперь спи.

– Как вы мне надоели, – проворчал по‑декартски Арчибальд. И, вообще, никогда я не думал, что мне, горцу, придётся принимать помощь от колдуна.

– Зачем же так не почтительно, – улыбнулся Эстор на ломанном декартском, склонившись над больным

Тот от удивления раскрыл глаза.

– Ты знаешь мой язык?

– Да, он у нас полиглот, правда, Эстор. Хотя я и не понимаю, когда ты успел его выучить? – вмешался Бернар.

– Нет, – игнорируя реплику друга, ответил Эстор, – Это язык клана Яроми, но ваши языки очень похожи. И, к тому же, я могу сказать на нём всего несколько фраз.

Арчибальд закрыл глаза, а через несколько минут сонным голосом спросил:

– Чем ты меня напоил? Так спать хочется.

– Конечно, не спать шестеро суток.

Но Арчибальд его уже не слышал, он погрузился в глубокий сон, и ему грезились родные зелёные пастбища, стада коз, кривые тропинки, по которым они с братьями часто бегали, вереск на камнях и отчий дом, мать на крыльце и братья.

Ночью он начал бредить. Он метался в жару под одеялом и бормотал фразы на своём языке. Эстор даже начал бояться – не забыл ли он их язык. Отдельные фразы он мог перевести.

– Он говорит о своей семье, разговаривает с братьями и матерью.

Все спали. Только лишь иногда сонную тишину нарушало бормотание Арчибальда. Эстор не спал. Он вышел из палатки, к скучающему на часах Руперту, когда вдруг услышал тихое всхлипывание. Оно доносилось из угла, где лежала Лебелия. Он сразу оказался возле неё.

– Что случилось, сестра? – встревоженным голосом спросил он.

– Мне страшно, брат. Я видела в сон.

– Ты веришь снам?

– Нет, но здесь, мне кажется, какое‑то предзнаменование. И не очень хорошее предзнаменование.

– Напрасно ты доверяешь сновидениям. Это никогда до добра не доводило.

– Выслушай меня, Эстор.

– Я тебя внимательно слушаю, сестра.

– Я видела себя в какой‑то мрачной пустыне. Я шла, такая грустная, подавленная. И вдруг слышу шёпот: «Помоги. Помоги, королева!» и голос такой низкий, знакомый. Я подошла, а это Витовт в разбитых латах. Всё лицо в крови. Он тянет ко мне руки и так жалобно глядит на меня. Я протянула ему руку, а он как сожмёт её и начал подниматься. И мне вдруг так стало страшно. А потом всё пропало, и я проснулась.

– Успокойся, сестра. Ведь, это всего лишь сон.

Эстор опустился возле неё на колени и погладил по шелковистым волосам. А Лебелии вдруг вспомнилось, что уже два года подряд к ней во сне приходил голубоглазый красавец. Она долго не могла вспомнить кто это. Но потом вспомнила – дениянский посланец, граф Витовт фон Веберг…

Волосы её растрепались, выбившись из‑под капюшона. Лицо пылало и по нему градом катились горячие солёные слёзы. Эстор смотрел на неё, не отрываясь, и вдруг не выдержал: наклонился к ней и поцеловал в сочные алые губы. Она задрожала и закрыла лицо руками.

– Что ты делаешь! Это же грех. Я теперь буду тебя бояться.

– Извини, не сдержался. Просто ты очень красивая!

– Ну, тогда всё в порядке, – улыбнулась сестра.

Эстор обнял её за плечи. Она дрожала под его сильными тёплыми руками.

Так они и просидели, чуть ли не до рассвета, пока Эстора не привлёк стон Арчибальда.

Он метался в бреду, вскрикивал, шептал что‑то пересохшими губами на своём наречье. Эстор с трудом, но понимал его, он сам обучил его своему языку. Однажды в бреду Арчибальд схватил здоровой рукой Эстора за руку и, притянув её к губам, прошептал:

– Не оставляй меня. Помоги мне, помоги мне!

И Эстор понял, что сейчас как никогда нужен этому суровому, неразговорчивому жителю гор, что только он может помочь ему в такие тяжёлые для него дни. Ведь только он стал ему настоящим другом после бедного Геллиота. И уже в продолжении всей ночи не отходил от него ни на шаг. Слушая эти бессвязные бормотания и вскрикивания больного, удерживая его искалеченную руку, когда тот начинал метаться, Эстор с содроганием вспоминал тот другой день и того другого человека, которому тоже была нужна, как воздух необходима его помощь. Тот знойный пыльный день в пустыне под палящим солнцем, когда он стоял, обливаясь потом, и вглядывался, беспрестанно вглядывался в колышущиеся ослепительное марево, и ждал, ждал без конца… ждал где‑то одиноко бредущего потерянного для всего мира странника – северянина Эдвина, который, может быть, давно уже лежал где‑нибудь мёртвым, и никто не знал об этом. Вспоминал также Эстор как потом увидел его, усталого, медленно бредущего в знойном воздухе без плаща в промокшей насквозь от пота и крови рубахе. Вспомнил он, как нёс Эдвина на руках весь остаток дня к спасительной палатке в освежающей тени леса, вспомнил, как Эдвин умолял его, чтобы он позволил ему идти самому и как у него тут же подкосились ноги, и он упал прямо на руки друга, вспомнил, какими умоляющими глазами смотрел на него Эдвин, когда он нёс его на руках через пустыню. Он вспомнил эти затуманенные беспамятством глаза, и ему сделалось жутко. Вспомнил он и худое измождённое голодом и страданиями лицо Эдвина, его иссохшие, искусанные в кровь губы, его ввалившиеся щёки, заострившиеся нос и скулы и глаза, непомерно большие на исхудалом лице. Он вспомнил, как затекли и болели руки, державшие Эдвина, вспомнил его ужасные раны на спине и как он заставлял Эдвина выпить приготовленный для него отвар. Но ничто не могло сравниться с тем чувством радости, когда Эдвин впервые открыв глаза, прошептал: «Мы уже дошли» и улыбнулся. Тогда настоящая волна радости затопила сердце Эстора, и пусть ни к нему, а к Бернару был обращён проясняющийся взгляд, он знал, что Эдвин никогда не забудет его и того, что они оба пережили в тот памятный день в зыбком колышущимся мареве. Ох, Эдвин, Эдвин, неужто не суждено тебе больше скакать по дорогам Кадорна и любоваться осенними красками. И вот теперь, сидя возле беспамятного Арчибальда, Эстор вдруг ясно и отчётливо понял, что он нужен, нужен здесь и сейчас, а ни где‑то там в чужих краях, нужен этому суровому гордому человеку, сейчас он нуждался в нём, и он, Эстор, не мог обмануть его ожидания.

И Эстор только теперь отчётливо осознал, что его призвание – лечить, давать жизнь и радость другим. Он должен посвятить этому всю жизнь! Он понял это толь ко теперь, сейчас, в горах, когда здесь была нужна, просто необходима его помощь, и никто, кроме него не мог помочь.

Когда горец очнулся, был уже день, но Эстор по‑прежнему держал его за руку. Арчибальд не заметил ни просветлевшего неба, ни солнца над самой палаткой, которое уже начинало невыносимо припекать, он и этого не заметил. Остекленевшим взглядом он уставился в брезентовый потолок.

– Эй, друг, ты живой?

Он медленно повернул голову и встретился глазами со встревоженным Эстором, державшим на коленях его искалеченную кисть. У Арчибальда жутко ломило всё тело, его мутило и ему казалось, что он умирает.