Вконец расстроенная, она вошла в будку. И опять невольно была поражена тем, что увидела. Эта будка настолько отличалась от той, какую она видела у Горшкова, что ни в какое сравнение не шла: полы, стены и потолок покрашены белой масляной краской, на окнах чистые занавесочки, на столе — скатерть и клеенка, по-домашнему тикают стенные ходики — чисто, уютно, светло и тепло. Помещение перегорожено на две неравные половины, меньшая — кабинет мастера. В кабинете стоит аккуратно заправленная койка, стол накрыт зеленой скатертью, на столе — телефон, в уголке радиоприемник, на стенах прибиты геолого-технический наряд, график выполнения плана бурения, список бригады, график выхода вахт на работу. Во всем, даже в мелочах, чувствовалась властная хозяйская рука мастера.

Буровики уже заканчивали свой скромный обед, неторопливо вертели из газетной бумаги цигарки. Анохин отдавал указания:

— Сгрузите долота на мостки. Осмотрите шарошки и опоры. Не бросать на пол!..

Галина поздоровалась. Анохин оценивающим взглядом маленьких глаз осмотрел ее с ног до головы и медленно, как бы с трудом отделяя слова, ответил:

— Добрый день, товарищ Гурьева. — И продолжал говорить буровикам: — Я видел сломанный черенок у совковой лопаты. Не знаю, кто сломал, но чтобы черенок сегодня был поставлен новый. Проверю. Идите.

Буровики угрюмо потянулись к выходу. Глядя на их медлительность, в которой сквозила подавленность, даже какая-то непонятная обреченность, Галина возмутилась: «Ну и ну… Словно барин своим работникам приказывает. И угрожает:«Проверю…» Стараясь не выдать волнения, Галина попросила:

— Подождите минутку, ребята… — Буровики остановились и нерешительно затоптались у порога. Галина улыбнулась, кивнув им головой, и продолжала:

— Хочу познакомиться с вами. Я новый начальник участка — инженер Галина Александровна Гурьева… Не спешите, пожалуйста… — И обратилась к Анохину: — Мне можно позвонить по телефону?

— Можно, — буркнул Анохин, и густые кустистые брови его сошлись над переносьем.

Галина вызвала 82-ю. Ответил Горшков. Даже на расстоянии Галина почувствовала в его голосе полнейшую растерянность.

— Антон Иванович, — как можно ласковее спросила она, — как ваши успехи?

— Плохо, Галина Александровна… Плохо, стало быть… Долот не дали. Перерасход, говорят, у вас. Вот так, стало быть…

— А чем же думаешь бурить?

Горшков помолчал и тихо ответил:

— Не знаю, начальник…

Галина неслышно вздохнула и, подумав, сказала:

— Продолжайте работу по нашему плану. Я сама привезу долота.

Галина повернулась к буровикам. Те выжидающе стояли у порога.

— Слышали разговор, ребята? — обратилась к ним Галина.

— Слышали, — ответил кто-то неуверенно. — А при чем тут мы?

— У Горшкова нет долот, какие вам привезли. Сможете вы поделиться?

Наступило молчание.

— Что ж вы молчите?

— Вы забываете о мастере, — сказал Анохин, не глядя на Галину.

— Я спрашиваю и вас, мастер. Я спрашиваю всех.

Анохин ответил ей в тон:

— Так вот, как мастер, я отвечаю: ни одно долото с моей буровой неиспользованным не уйдет.

— Но я видела у вас на мостках такие же долота и… — Галина хотела сказать про склад, но почему-то промолчала.

— Это не имеет значения. Запас кармана не тяготит. — И, повысив голос, обратился к молчавшим буровикам. — Вы слышали мой приказ? Можете идти.

Галина больно закусила губу. Буровики виновато посмотрели на нее и вышли.

— Я не понимаю ваших действий, Анохин, — сказала она, когда захлопнулась дверь.

— А я не понимаю ваших, — ответил мастер. — Вы человек новый, еще не знаете наших условий.

Галина села за стол напротив Анохина.

— Вас, кажется, Василием Митрофановичем зовут?

— Совершенно верно.

— Так вот, Василий Митрофанович, давайте условимся сразу: я буду уважать вас как мастера, а вы меня как начальника участка, то есть как вашего непосредственного начальника, — согласны?

— Согласен.

— Так вот, я вам приказываю, я подчеркиваю, приказываю отправить все эти долота на восемьдесят вторую. Идите и распорядитесь, чтобы не пришлось грузить долота снова, — людей нужно уважать, Василий Митрофанович.

Длинное худое лицо Анохина судорожно сморщилось, собралось у глаз, у крыльев носа, около уголков толстогубого большого рта в мелкие складочки.

— Этого приказа я не могу выполнить.

— Почему? Вы не привыкли подчиняться? Но подчиняются же вам рабочие.

Анохин усмехнулся:

— Пусть-ка попробуют не подчиниться. Они знают, что я не умею бросать слова на ветер.

— Беспрекословное выполнение разумного приказа — это очень хорошо, Василий Митрофанович. Но когда приказ становится для человека палкой-погонялкой, то это дикость, произвол, если не хуже… Впрочем, об этом мы поговорим с вами поподробнее в минуту досуга, если вы не будете возражать, а сейчас идите и выполняйте приказ.

Анохин быстро взглянул в лицо Галины и тут же опустил глаза, прикрыв их своими мохнатыми бровями.

— Хорошо, — сказал он, подумав. — Я не знаю, к какой категории вы относите свой приказ — к разумному или к палке-погонялке, — но я подчиняюсь. Однако, — он тихо хлопнул ладонью по столу, — однако я вынужден буду написать докладную главному инженеру…

Галина поняла намек, вспыхнула. Сдержавшись, холодно бросила:

— Это ваше право.

— Прекрасно. — Анохин поднялся, шурша плащом, и вышел.

Через несколько минут Галина увидела в окно, как машина отошла от буровой и, переваливаясь на неровностях дороги, словно огромная утка, скрылась из глаз. Галина с теплотой подумала: «Вот старичок мой обрадуется!..» — и тут же посерьезнела: Анохин возвращался. Шел он, сутуло горбясь, длинный, нескладный, но непреклонный. Эта непреклонность чувствовалась и в том, как он держал руки за спиной, и в выдвинутом вперед упрямом подбородке.