— Одну бригаду.
— Значит, пятнадцать?
— Дизелисты тоже занимались.
— Во, это хорошо. Дизелисты не только свои движки должны знать. — И повернулся к Алексею: — Как подготовил ребят? Не подведут? А то ведь я экзаменатор строгий…
Алексей развел руками.
— Не могу сказать.
— Хитришь? — Маленькие острые глазки Черныша, утонувшие в припухших веках, насмешливо блеснули. — Вижу, хитришь… Сознавайся напрямки.
Манера Черныша разговаривать с людьми располагала к откровенности, и Алексей, чувствуя его искреннюю, пусть немного грубоватую доброжелательность, ответил:
— Сознаюсь, старался… И не только я — все, кто вел занятия… Бригада моя, и мне, конечно, выгодно иметь грамотные кадры. Я уже принял от них экзамены…
— Ну-ка, ну-ка, — зашевелился Черныш на стуле.
— Можно сказать, двойные, тройные экзамены…
— Не совсем понятно.
Вмешался Вачнадзе, пояснил:
— Кедрин решил добиться взаимозаменяемости рабочих. Любой член бригады, по его мнению, должен заменить другого. Ну, скажем, верховой рабочий — помощника бурильщика, а бурильщик, при необходимости, — мастера…
— Вот поэтому я и прошу, — добавил Алексей, — экзаменовать каждого по всему комплексу бурения, начиная с монтажа бурового оборудования и кончая перфорацией колонны. Уверен, что мои ребята ответят на все ваши вопросы…
— Кхм… «мои ребята», «уверен»… Ну и хвастун же ты, Кедрин, как я посмотрю! — Черныш поморщился, словно собирался чихнуть, и шутливо добавил: — Засыплется кто — берегись! — И погрозил увесистым кулаком.
…— Я так волновалась, будто самой нужно было экзамены сдавать. Настенька меня успокаивает, а я не могу — выйдет кто-нибудь из ребят, а у меня сердце замрет, — Галина тихо засмеялась и поднесла к лицу веточку сирени. — Вот эту сирень мне Настенька дала, говорит: нюхай, это успокаивает. Хорошая она, Настя Климова. Пришла «болеть» за мужа, принесла целую охапку сирени. При всех поздравила дядю Ваню и поцеловала… Славная пара.
— Да-а, они крепко любят друг друга, — задумчиво отозвался Алексей. — Все время, пока он занимался в нашем комбинате, она обязательно приходила встречать его…
— Мы подружились с Настенькой, в гости приглашала, а я никак не могу сходить… Обязательно завтра схожу…
По улицам города неслышно разливался теплый майский вечер. Пахло цветущей черемухой и сиренью. В потемневшем небе мигали звезды, яркие и тоже теплые. Было легко, умиротворенно на сердце.
Алексей глубоко вздохнул, покосился на Галину, тихо сказал:
— Вот и остались позади все наши треволнения. И знаете, как-то грустно становится, как подумаешь об этом…
Галина повернула к нему голову, в темноте блеснули ее глаза, отразив то ли далекие звезды, то ли свет уличного фонаря.
— Почему же?
Ответил осторожной полушуткой:
— Может быть, потому, что провожаю вас последний вечер… Наш комбинат завершил свою работу, студенты получили аттестацию, закончились и мои нелегкие обязанности провожать вас после занятий до дома.
— «Нелегкие обязанности»… — помолчав, повторила Галина. — Да, конечно, я очень завидовала дяде Ивану, когда к нему приходила Настенька… А вот меня муж ни разу не встретил.
Шутка не получилась. Голос у Галины вздрагивал, звучал глухо. Алексей расстроился.
— Ну зачем вы так? Я же хотел просто пошутить…
Она не ответила. Подошли к знакомому подъезду.
— Вот и конец нашему пути… — Алексей зачем-то снял шляпу. — Мне осталось только поблагодарить вас, Галина Александровна, за вашу помощь. Без вас я, может быть, и не справился бы. Спасибо вам и от меня, и от всех ребят…
Галина смотрела ему прямо в лицо большими темными глазами и, казалось, что сейчас она скажет что-то такое, от чего весь этот теплый, напоенный ароматами цветов вечер, зазвучит чудесной музыкой, расцветится яркими, неповторимыми красками — и придет счастье!
Но Галина протянула руку и сказала:
— Я вам тоже за многое благодарна. До свидания.
И исчезла в подъезде.
В эту ночь Алексей вернулся в общежитие под утро. Ходил по пустынным, непривычно тихим улицам города, и перед его глазами неотступно стояло лицо женщины, так неожиданно вторгшейся в его жизнь.
…Алексей посмотрел на часы и снова взялся за перо.
«Сейчас за окошком сиреневое утро — таких утр ты не увидишь в городе. И я думаю: как хорошо было бы, если бы мы были сейчас вдвоем!»
Не ребята у Ибрагима, не простые смертные, а батыры! Сам он маленький, сухой, но крепкий, словно из железа выкован. Но ребята… Когда Ибрагим говорит о своей вахте, то закатывает под лоб черные, как ягоды смородины, глаза и звонко цокает языком от удовольствия. Вай, вай, какие батыры! Василь Клюев, помощник — самый первый батыр; Саша Смирнов, верховой рабочий — поменьше батыр; низовой рабочий Миша Рыбкин — еще поменьше батыр… Вай, вай, какие хорошие малайки! — и цок, цок языком…
Когда вахта Никуленко сдала смену и ушла с буровой, Альмухаметов подозвал ребят к себе. Молча посмотрел на своих батыров, как бы спрашивая взглядом каждого: «Не подведете?» Потом заговорил отрывисто и взволнованно:
— Разговор помните? Буровую подготовить хорошо надо… Правильно? Василь, смотри в два глаза за насосами. Чтоб, как часы, работали — тук-тук… Так?
Клюев кивнул. Он не отличался разговорчивостью. Широкоплечий, высокий, в тесной брезентовой спецовке, он молча повернулся и направился к насосам.
— Ты, Сашок, почисть желоба еще раз. И смотри за раствором, как за любимой женой. Не надо сердись, Саша, я шутил… Я видел твою жену… Тце, тце хорошая, красивая, как роза…
Саше Смирнову недавно исполнилось двадцать два. Год назад он женился. Но еще и теперь товарищи подшучивали над ним, а он терялся, краснел, не знал, что ответить.
— А ты, Миша, должен прибрать на буровой, чтоб каждый болтик свое место знал… Шуруй, малайка! — продолжал отдавать распоряжения Ибрагим.
Ровно в восемь утра Альмухаметов встал к лебедке. Посмотрев на молчаливого помощника, подмигнул, крикнул:
— Скоро известняк пойдет!.. Менять долото будем!.. Готовь!
Взревели моторы. Заработали, вращая огромными маховиками, насосы. Глинистый раствор серо-стеклянной струей двинулся по желобам. Альмухаметов плавно опустил инструмент на забой. Долото проходило через мощные отложения глины, и поэтому бурение шло легко.
И вдруг в буровую вбежал Саша Смирнов, Что-то сказав Клюеву, подошел к бурильщику.
— Ибрагим Алексеич! — крикнул Саша, стараясь перекричать гул моторов. — Раствор густеет!
Альмухаметов махнул рукой помощнику: Клюев подошел.
— Стой у рычага! — прокричал Альмухаметов. — Я раствор смотреть буду…
Бурильщик подошел к желобу. В движении раствора произошло резкое изменение. Он уже не бежал по желобу быстрой легкой струей, а выкатывался из устья скважины жирными округлыми волнами, густой, тяжелый. Альмухаметов наклонился, зачерпнул ладонью маслянистую жидкость. Саша сказал верно — раствор густеет. Никуленко перед сдачей смены прошел песчаники с прослойками гальки и только-только врезался в глины… Ему же, Альмухаметову, пришлось этот пласт разбуривать… Дальше пойдет известняк. Теперь все ясно: глина смешивается с раствором, раствор перенасыщается, густеет.
Альмухаметов опять встал у рычага.
— Раствор совсем не такой, какой нужно… Плохо! — крикнул он Клюеву. — Переключай насосы в яму с водой… Водичкой бурить будем!..
Клюев молчал, растерянно моргал глазами, мялся на месте.
— Зачем стоишь? Я сказал, в яму с водой! — закричал Альмухаметов, видя нерешительность помощника. — Давай, давай!..
И тут заговорил Клюев — не заговорил, а загудел зычным волжским басом:
— Чего давай! Давай… подавился! С ума сошел! Нам за это… знаешь? — Он огромной ладонью постукал себе по шее. — Башку оторвут!
Страшным стало в эту минуту лицо Альмухаметова: глаза сощурились и блестели так, словно из них брызгали гневные огоньки.
— Ай, вай, вай, шайтан!.. Работать не хочешь? Я приказал — я ответ держать буду!..
Клюев повиновался. Опустив большую голову, ссутулив плечи и тяжело переставляя негнущиеся ноги, пошел выполнять распоряжение. Он не понимал Альмухаметова, хотя честно старался понять его. Предложение бурильщика заменить глинистый раствор, испытанный, надежный — самой обыкновенной водой — было невероятным. Правда, бывали случаи, когда бурильщики, не имея раствора, на свой страх и риск пытались бурить на воде, но им за это так попадало, что они навсегда забывали о своем «начинании». Нет, что ни говори, а Клюев еще не слышал, чтобы кто-то сознательно заменил глинистый раствор водой, хотя Клюев и работает в нефтяной промышленности не год и не два… Эх, загубит скважину, как пить дать загубит!..
И все же Клюев выполнил распоряжение Альмухаметова — он сам, своими руками, перетащил шланг насоса в яму с водой. Что ж, бурильщик на буровой в часы своей смены — полновластный хозяин. Его слово для подчиненных — закон. Ну, а вдруг произойдет обвал стенок скважины и заклинит инструмент? Вдруг на пути долота встретится подземная трещина или пещера и вода ринется в ее бездонную глубь, размывая и расширяя себе путь? Ведь тогда никаким раствором не заткнуть это поглощение!.. Да что там говорить, мало ли неожиданностей ждет бурильщика?
Василий Клюев поднялся из насосной. Проходя мимо дизелей, остановился и посмотрел на дизелиста Степана Игнатьевича Еремеева. Может, его спросить? Еремеев работает в бурении, почитай, пятнадцать с лишним лет, может, он знает?.. Клюев тронул дизелиста за плечо. Тот обернулся, мотнул головой: «Сейчас!» Подошел, вытирая ветошью испачканные машинным маслом руки. «Ты чего?» — спросил глазами. Говорить рядом с работающими дизелями не было возможности, и поэтому они кричали слова друг другу прямо в ухо.
— Знаешь, что придумал Ибрагим? — Это крикнул в ухо Еремеева Клюев.