Начинаем синхронно раскачиваться взад-вперед в такт мелодии, играющей вокруг нас. В отличие от Шэй, здесь она не стесняется смотреть мне в глаза. На самом деле, ее угрожающий пронзительный взгляд, намеренный показать мне, что она ни капли не рада танцевать со мной, почти заставляет меня улыбнуться.

Почти.

На долю секунды, когда она рассеянно переключает внимание с меня на толпу, наблюдающую за нами, я крепче прижимаю ее к себе, чтобы лишний раз напомнить ей, что я здесь единственный, кто имеет значение. Ее сузившийся взгляд встречается с моим в недовольстве.

– Если у тебя есть намерение убить меня на глазах у всех твоих гостей, то я уверена, что найдутся более творческие способы осуществить это, чем придушить меня до смерти, ― произносит она, наконец, сквозь фальшивую улыбку, которую я когда-либо видел на женщине.

– Насколько бы эта мысль не мелькала в моей голове, я не собираюсь убивать тебя.

– Мне кажется, что в этом утверждении не хватает одного слова?

– Когда мой брат танцевал с тобой, ты не была такой бойкой, ― упрекаю я, вместо того чтобы дать ей ответ.

– Он ведь не пытался меня задушить.

– Нет. Он пытался трахнуть тебя.

На этот один я улыбаюсь, когда её замечательные очи расширяются, а её нижняя челюсть открывается в полном удивлении.

– Хм. Тебе сколько? Двадцать семь? Двадцать восемь? Рассматривая твой возраст, я надеялся, собственно что мне досталась более зрелая девушка в стае. Я не думал, что ты так просто смутишься. Или окажешься настолко наивной.

– Ты не смутил меня. И я не наивна, ― процедила она сквозь сжатые зубы.

– Твой брат не... я имею в виду, он не пробовал... прельстить меня, как ты уведомил.

– О, нет? За это время, собственно, что он пробовал сделать?

– Он просто пробовал быть милым. Линия, которая, как я вижу, не нередко сталкивается в семье Келли.

– Милым, говоришь? Мой брат ни разу в жизни не был милым. Ты знакома с ним всего минутку. Я принимаю во внимание его всю жизнь. Занимательно, кто из нас лучше знает его и его настоящие намерения?

– Имеет возможность быть, ты, например, не так хорошо знаешь собственного брата, как для тебя кажется.

– Поверь мне, acushla - дорогая, я прекрасно знаю, какие мысли роятся в голове у моего возбужденного брата, как и у большинства моих людей тут. В будущий раз, когда для тебя захочется, чтобы тебя полапали, будь более вежливой и делай это там, где тебя не заметят посторонние глаза. ― Её клюв сморщился от отвращения.

– Спасибо, что взял совершенно невинный и добрый момент и превратил его в нечто непристойное и уродливое. Я этого не забуду.

– На здоровье.

Под влиянием импульса она отводит взгляд от моих глаз, но потом вспоминает себя и держит их именно там, где они всегда должны быть - на мне.

До конца песни мы не говорим друг другу ни слова, но это совсем не значит, что между нами не идет молчаливая битва за власть. Как и ее тезка, эта роза имеет острые шипы, и она не стесняется использовать их, чтобы порезать мужчину, если возникнет такая необходимость.

К несчастью для нее, ни один укол или порез, который она может нанести, не причинит мне ни малейшей боли. И если она не будет осторожна, то очень скоро узнает истинное значение слова «агония».

Но ночь еще только начинается.

Кто знает?

Может быть, я дам ей попробовать.

Мой член твердеет от этой мысли, и впервые за последние десять лет мне хочется исполнить свои мужские обязанности.

– Мы проведем нашу брачную ночь в отеле? ― спрашивает Роза, не в силах скрыть своего недовольства, когда я даю указание водителю нашего лимузина отвезти нас в отель «Liberty», где она останавливалась прошлой ночью.

– Тебе не нравится номер? ― Я вскидываю бровь, гадая, связано ли ее неодобрение того, где мы собираемся начать наш так называемый медовый месяц, с тем, что она каким-то образом узнала, что это место служило тюрьмой в период своего расцвета, до того как его переоборудовали в роскошный пятизвездочный отель, которым он является сейчас.

Кто-то мог бы подумать, что мой выбор в пользу того, чтобы невеста в первую ночь своего пребывания в Бостоне сложила здесь голову, был отвратительным. Возможно, даже садистски мрачным.

Я же решил, что это уместно.

Если мне суждено выполнить этот приговор, то я вполне могу начать его в месте, которое имеет определенный символизм.

– Нет. Все в порядке, ― пробормотала она, отворачивая от меня голову, чтобы я не смог прочитать разочарование на ее лице.

Если бы этот брак не был фиктивным, то, возможно, я бы не стал так неохотно забирать ее к себе сегодня вечером. Но при нынешнем положении дел меня тошнит от одной мысли о том, что Эрнандес будет ходить по моему убежищу, трогать мои вещи или подвергаться риску, что ее сладкие цветочные духи будут витать по всей моей квартире. Мне нужно время, чтобы привыкнуть к семейной жизни, и я предпочел бы сделать это на нейтральной территории, прежде чем приглашать врага в свой дом.

И все же...

Роза смогла добиться сегодня невозможного. Лишь ее присутствие служило отличным отвлекающим маневром, отвлекающим мои мысли, хотя бы иногда, от того ада, который, должно быть, переживает моя сестра в Вегасе. Но как только меня осенило, что с момента танца с женой я ни разу не подумал об Айрис, приливная волна вины ударила меня прямо в грудь, как один из цементовозов моей строительной компании, сопровождаемая самым страшным кошмаром, который только может придумать мой извращенный разум. Мои руки сжимаются в кулаки при мысли о трех ублюдках Братвы, нападающих на мою сестру, единственным средством защиты которой является простой кинжал, подаренный мной на свадьбу.

От этой ужасной мысли я так напрягаюсь, что через секунду замечаю нежные пальцы, прикрывающие мой сжатый кулак на кожаном сиденье рядом со мной. Мои ноздри раздуваются, как только я поворачиваю голову к Розе, чей нежный взгляд прикован к нашим рукам.

– Они не причинят ей вреда, ― шепчет она, водя большим пальцем по моим покрытым шрамами костяшкам, наблюдая за этим движением так внимательно, словно я дикий зверь, который откусит ей руку в любой момент. – Они не смогут. Соглашение не позволяет им это сделать.

Я быстро отдергиваю свою руку от ее руки, обожженный ее нежным прикосновением, а также оттолкнутый ее наивностью.

– Это то, что ты думаешь? ― прорычал я, испытывая отвращение.

– Это то, что я знаю, ― прямо заявляет она, сцепив руки на коленях.

– И что именно ты знаешь, скажи на милость?

Ее лоб морщится от яда в моем голосе, но то ли храбрость, то ли просто глупость не позволяют ей не ответить на мой грузный вопрос.

– Я знаю, что если твоей сестре будет причинен какой-либо вред, пока она находится под защитой Волкова, семьи будут мстить им. Братва дала слово защищать ее под страхом смерти. Я не вижу, чтобы они нарушили клятву ради простого развлечения.

Я хватаю ее за подбородок, не заботясь о том, как мои пальцы впиваются в ее мягкую плоть и как они обязательно оставят свой след.

– Слово чудовищ ничего не значит, ― выплюнул я.

– Это неправда, ― твердо возражает она, не отрывая взгляда от моего. – Многие назвали бы тебя чудовищем, но никто не посмеет усомниться в твоих словах. Даже мой брат. Если бы Алехандро думал, что моя безопасность может быть под вопросом, он бы убил тебя еще до того, как я ступила на землю США.

Угрожающий низкий смех, прорвавшийся через мое горло, заливает ее оливковые щеки.

– Если ты в это веришь, то ты еще большая дура, чем твой брат. Есть много способов превратить чью-то жизнь в ад и при этом оставить человека физически невредимым, чтобы не вызвать гнев семьи. Не говори о том, чего не знаешь. Это только заставляет тебя казаться невеждой.

Она вырывает свой подбородок из моей хватки, наклоняет голову от меня в сторону окна со стороны пассажира.

– Такие мужчины, как ты, думают, что у них есть монополия на страдания и боль. То, что ты эксперт в распределении страданий, не означает, что ты знаешь хоть что-то о настоящих муках. Заявляя, что знаешь, ты только производишь впечатление невежды.

Я смотрю на ее затылок, внезапно желая потянуть ее за шелковистые каштановые волосы и повернуть ее шею назад, чтобы она посмотрела на меня. Она такая чертовски длинная, что мне не составит труда дважды намотать ее на запястье.

– И что принцесса картеля знает о страданиях? ― Я презрительно усмехаюсь.

– То, что касается меня, не имеет к этому никакого отношения. Все страдают. Просто некоторые скрывают это лучше, чем другие.

– Пф, ― ворчу я, отворачиваясь от нее.

Она говорит о боли так, будто это ее тайный наперсник и спутник на всю жизнь, но меня это не обманывает. Что она может знать о настоящих страданиях, если всю свою жизнь она была приучена и избалована, жила в роскоши и достатке за счет невинных жизней? Ее семья питается заблудшими душами и пожинает плоды их гибели. Она ничего не знает о страданиях, и ее заявления о том, что она знает, только усиливают мою ненависть к ней.

– Могу я задать тебе вопрос? ― наконец спрашивает она после долгой, тяжелой паузы.

– Я не понимаю, как я могу остановить тебя.

– Когда уехала твоя сестра?

Мои брови сошлись вместе, задаваясь вопросом, к чему она клонит.

– Вчера утром. Примерно в то время, когда ты приехала в Бостон.

– Понятно. А почему ты не поехал с ней? Почему ты не сопровождал ее в Вегас, как Алехандро сопровождал меня сюда?

– Не то чтобы это было твоим делом, но Айрис попросила меня не делать этого, ― ворчу я, раздраженный ее допросом. – В отличие от тебя, моей сестре не нужна была нянька, когда ее отдавали дьяволу. Айрис хотела встретить ад в одиночку. На своих собственных условиях.

– Ты всегда делаешь то, о чем тебя просят люди? ― продолжает она, не обращая внимания ни на мои догадки, ни на яркую картину, которую я только что ей нарисовал.

– Нет. Только для тех, кто имеет для меня значение.