Глава 19. Брать живым!

Глава 19.

Брать живым!

На КП Таганцев вернулся, пребывая в некоторой задумчивости, вполне, впрочем, объяснимой. Этот дембель, который неизбежен, который всегда с тобой – засел в его голове. Все ждут избавления, думал он, спасения или очищения, от того горя или иного зла. От обстоятельств неодолимой силы и прочей напасти. У Смерша свое, у бойцов-срочников свое. Кто-то дергается, пытается что-то делать, а кто-то просто ждет изменений. Вообще, это нормальная жизненная позиция, если чего-то не можешь изменить, не хватает сил противостоять или просто не охота возиться и напрягаться, затаись и пережди. И когда-нибудь потом, однажды, труп твоего врага проплывет мимо тебя вниз по реке. Но, вот то, что происходит сейчас в Литорали, оно разве может закончиться само собой? Затянется Брешь, как ряска на болоте, развеются дымы, вырастут новые леса, и никто никогда не вспомнит больше про светопреставление, что здесь зачиналось и происходило когда-то? Не помянет погибших, не озаботится судьбой пропавших без вести? Конечно, память людская штука ненадежная, и избирательная, но... Но никто не даст ей успокоиться, памяти, потому что эта чертова война сама собой не закончится. А значит, понадобятся новые жертвы, чтобы заткнуть ей пасть. Войны не развязывают для того, чтобы просто немножко повоевать. Это же не хохма, не веселый розыгрыш. Вот нет, их затевают для достижения победы, их и ведут до полной победы. А легионы стоят насмерть здесь и сейчас для того, чтобы не дать врагу торжествовать, чтобы народ не перевелся на этой территории, чтобы продолжили жить остальные, оставшиеся, и чтобы поднялась волна новых поколений, затопив собой пустоты и прогалины. И Брешь эту мерзкую, затопив, то место, где она была когда-то. Поэтому... Что поэтому? Наше дело правое, победа будет за нами! Вот так вот.

Юра Хостич, разложив на столе карту-семиверстку, хмурясь и кусая губы, водил по ней пальцем. Шрам на его лице совершал медленные колебания слева направо, будто сбитая с толку стрелка компаса.

– Ты что это, партизанские тропы намечаешь? – полюбопытствовал Серж.

– А то! Скоро всем нам понадобится, – он нервно оглянулся и, понижая голос, пояснил: – Можай ищу.

– Что-что? Какой... Зачем тебе Можай? – Серж наклонился к Хостичу ближе и спросил вполголоса: – Что здесь произошло? Я что-то пропустил?

– Пропустил. Товарищ полковник, – Юра снова оглянулся, нервно, и кивнул головой за спину, – когда тебя не было, выступили с заявлением.

Серж посмотрел туда же.

– Который? Тот, черный, страшный? И что он?

– А то! Пообещали, что если ситуацию с самолетами до утра не возьмем под контроль, они лично нас всех за Можай загонят. Вот, смотрю, где он, этот Можай.

– Смутное время!

– Да, ясности никакой.

– Юра! Технократическая ты душа! Ты хоть немного читай беллетристику, а? «Загнать за Можай» – это идиоматическое выражение.

– Идиотическое?

– Можно, и так пойдет. Иносказание, понимаешь? Смысл выражения нельзя понять, разгадывая значения отдельных слов, в него входящих. Загнать за Можай, конкретно в нашем случае, значит – далеко, хрен знает куда. Так что, изучай окраины, все места, что далеко отсюда, подойдет любое. У хрена, кстати, можешь не спрашивать, не скажет. Что с самолетами?

– Без изменений. Продолжают летать над местом по кругу, хотя должны были упасть еще вчера. Волшебство какое-то, фантастика.

– Да, что-то необъяснимое происходит.

До полуночи ничего не изменилось, не нарушило вялотекущей стабильности ситуации, а после нее, около половины первого ночи, начали поступать тревожные сообщения. Порядок полета самолетов над Брешью изменился. Если до этого они шли довольно-таки компактным строем именно над провалом, то теперь перестроились, и интервалы между бортами значительно увеличились. Они все так же летели по кругу, но круг расширился до границ всей зоны Литорали. Военные сразу напряглись, поскольку никто не знал, что происходит, не ведал, что ждать в дальнейшем, но при этом все поголовно ощущали растущую тревогу и опасность.

Вскоре после этого на КП заглянул начальник штаба. Офицеры поднялись, приветствуя командира.

– Сидите, сидите, – прохрипел Дахно и жестом призвал присутствующих заниматься своими делами.

– Владимир Лукьянович, – обратился он к Раужеву, который в эту ночь также оставался на рабочем месте, – а не пора ли нам ЗКП привести в рабочее состояние? Прошу вас, отправьте туда людей, пусть включают, разогревают и настраивают аппаратуру. Там ведь, насколько я понимаю, и так все в порядке? Вот, подготавливайте к непосредственной работе. Когда и если обстановка изменится, мы все немедленно перейдем туда, рисковать не будем. Если вам людей не хватает, вызывайте, кого надо, из дому, не до отдыха сейчас.

– Понял вас, товарищ полковник, есть.

Раужев встал и оглядел КП и притихший личный состав.

– Да нет, думаю, справимся, – сказал он. – Никого вызывать специально пока не будем, тем более что новая смена и так в скором времени подтянется. Таганцев! Хостич! Давайте на ЗКП. Что делать знаете. Все как на учениях делали, включаете и настраиваете аппаратуру, в соответствии с инструкцией. Таганцев, возьмите ключи у дежурного и не забудьте расписаться в журнале. Все понятно? Вопросы есть? Нет? Хорошо, тогда вперед, действуйте. Доложите, когда будете готовы. Если что не так, тоже сразу сообщайте сюда. Все!

– Хорошо, – сказал Дахно, дождавшись и проследив, чтобы назначенные офицеры убыли. – Я думаю, что при подлете бортов, когда станет ясно, что они идут именно на нас, объявим воздушную тревогу и все спустимся в бомбоубежище. Поэтому, Владимир Лукьянович, держите меня в курсе об их перемещении. Обо всех изменениях сообщайте немедленно.

– Понятно, товарищ полковника. Разрешите спросить? А как гарнизон? Семьи, и прочих, тоже нужно бы предупредить.

– Гарнизон в том числе. Общую тревогу объявим, общую.

– Надо бы еще заранее гражданских проинструктировать, чтобы были готовы и знали, что делать по сигналу и куда бежать.

– Все верно, Владимир Лукьянович, уже этим занимаемся. Еще вчера, если точней, составили списки, кто куда, в какое укрытие должен прятаться, всех обзвонили, снабдили предписаниями, что делать и прочее. Ну и, бомбоубежища, соответственно, открыли, проветрили, подготовили... Все мероприятия провели, весь комплекс, что положено. Укрытия, кстати, у нас и так в весьма хорошем состоянии. Пребывали и пребывают, только недавно, в прошлом месяце, проверка была, мы к ней серьезно готовились, так что...

– Ох, утешение, Михаил Кириллович, честно говоря, слабое. Но хоть это.

– Да, Владимир Лукьянович, такова реальность. Война иногда и в тыл к нам приходит. Это война. Надо быть ко всему готовыми. А где, кстати, этот ваш, со сложносочиненной фамилией? Который из прибалтийских, ретивый, чуть что, в з... в бутылку лезет? Что-то я его не вижу...

-- Вы имеете в виду подполковника Дукшта-Дукшицу? Отдыхает. Он утром на смену заступит.

– Как он вообще? Вы ему доверяете? Что-то он нервный какой-то. Несдержанный.

– Вполне, товарищ полковник, доверяю. Как самому себе. Грамотный офицер...

– Ну-ну. Хорошо. Будем посмотреть.

ЗКП – замаскированный командный пункт – находился не совсем в подвале и совсем не под штабом корпуса. Вообще, если уж быть точными, ЗКП был не один, имелся и другой, более основательный, но он располагался в отдаленном районе, в лесу, в секретном месте и глубоко под землей. Тот ЗКП именовался Дальним и обладал всей необходимой инфраструктурой для управления авиацией корпуса в случае широкомасштабных боевых действий. Этот же, ближний, о котором говорил начальник штаба, назывался Первым, он использовался на учениях, а так же в тех случаях, когда опасность его обнаружения и уничтожения, по мнению командования, была не слишком велика. Видимо, ситуация с самолетами хоть и являлась тревожной, но не выглядела еще настолько угрожающей, чтобы объявлять всеобщую эвакуацию. К ближнему ЗКП из подвала штаба вел подземный ход – в противоположном направлении тому, другому ходу, которым в недавнее время для бегства воспользовался взломщик. Ход был довольно длинным, и от него имелось несколько боковых ответвлений, где располагались бомбоубежища, связь, энергоустановки, посты слежения, охраны и прочие служебные и технические помещения. Имелось несколько запасных выходов на поверхность, обустроенных по всем правилам фортификационного искусства, что предполагало бетонные тамбуры, массивные двери и земляные насыпи. Сосновый лес на поверхности был таким же, как и в других местах, разве что отделялся от других мест тройным забором из колючей проволоки. Бункер, так вполне законно именовался ЗКП среди штабных.

Но штурманам, в принципе, без разницы ведь, где они находятся, над землей или под ней, смотрят они все равно в экраны своих радаров да в мониторы компьютеров. Серо-зеленые окна в призрачный мир излучений. Жизнь, проявленная в аурах электромагнитных полей, бьющаяся в сетях симплексной связи, вопрос – ответ, выхваченная из непостижимых пространств и глубин перекрестием курсов и эшелонов, пульсирующая в венах маршрутов, от точки и до точки...

Тревогу, как и обещал начальник штаба, объявили, когда стало ясно, что самолеты точно идут на Сосновый бор, а прогнозируемое подлетное время не оставляло права на надежду, что пройдут мимо, отвернут в последний момент. Возможность такая, конечно, еще существовала, но полагаться на нее было нельзя. Поднятый по тревоге личный состав прибывал сразу на ЗКП, поэтому народа там собралось много.

– Сигнал тревоги – три зеленых свистка, – сообщил Марлинский, появившись на ЗКП как раз за полчаса до начала очередной смены.