Заметив, как глаза ее наполнились слезами, он прижал ее мокрое лицо к своему.

– Плачь, женщина, плачь, – поощрил он ее излияния. – Так можно. Слезы счастья – живая вода.

А потом их обступила, поднялась паводковой волной и поглотила нежность.

Позже они пообедали и пошли погулять по лесу. В ту, заколдованную, как он теперь знал, рощу Тому Серж не повел, благо и других мест для прогулок было предостаточно. Пошли в другую сторону, вдоль стадиона, обходя линию пятиэтажек. За стадионом в тени сосен белело здание санчасти, здесь же обступили тропинку громадные дубы, посаженные, видимо, первыми жителями и строителями гарнизона в незапамятные времена. И тут они стали невольными свидетелями прямого педагогического акта, осуществлявшегося непосредственно на лоне природы, в особо изощренной демократичной форме.

У невысокого заборчика, отделявшего три ряда скамеек, вдоль которых они продвигались, от беговой дорожки стадиона, держась за ограду одной рукой, стояла женщина лет сорока, а подле нее лобастый белобрысый мальчишка двенадцати, наверное, лет. Мальчишка всхлипывал и периодически слегка подвывал. По ту сторону заборчика, на дорожке, противостоя этим двоим, находились еще человек пять мальчишек, примерно того же возраста, что и хныкающий лобастый. Мальчишки разбились на две группы, приготовившись при необходимости улепетывать в разные стороны. А необходимость такая могла возникнуть, потому что женщина имела к ним серьезные претензии и явно не собиралась отступать.

Женщину и лобастого мальчишку Серж узнал, это была жена Дукшта-Дукшицы Марута и, соответственно, его старший сынок Теодор. Поэтому, проходя мимо, он с ними поздоровался. Марута его то ли не признала, то ли ей было не до того, и, скорей, второе, она лишь окинула его мутным взглядом и вновь обратилась к самому крупному из мальчишек, явному и неоспоримому лидеру, с которым вела перепалку.

– Не смейте его трогать! – крикнула ему Марута.

– Да кому он нужен! – парировал мальчишка.

– И не дразните! Ишь, какие умные выискались!

– А пусть не ябедничает!

– А ты перестань хныкать! – накинулась она на сына. – Лучше двинь ему в нос! Тебя, зачем на каратэ отдавали?

– Так их все равно больше. И они сильне-е-ей.

– А ты скажи им, что папа, когда придет, их переловит, и будет держать, а ты их всех обоссышь. Так и скажи, понял!

– Шаболда! Шаболда! Дукшта шаболда! – заскандировали мальчишки на разные голоса.

– Что?! – взвилась Марута. – А ну-ка ползи сюда, мерзкий выродок, недоносок, я сама тебя обоссу!

Она рванулась вперед, схватить и наказать, и даже закинула ногу на заборчик, словно намереваясь его перемахнуть, но мальчишки бросились врассыпную, а она, видимо, осознала, что сзади есть свидетели, нежелательные, поэтому замерла в такой, несколько акробатической позе, представив для обозрения крепкие ляжки. Потом сдала назад, встала на обе ноги и резко повернулась.

Была Марута невысокой, крепко сбитой женщиной с сильными руками и ногами. Густые русые волосы, перехваченные по лбу лентой, топорщились кверху, поэтому в целом она напоминала макловицу, кисть для побелки, поставленную на попа. Бледное, не лишенное определенной миловидности лицо, вздернутый нос, злые в этот момент глаза. Была она в коротком ситцевом платье без рукавов и синем фартуке с центральным карманом поверх него, на ногах растоптанные шлепанцы. Похоже, сынуля оторвал ее прямо от плиты.

– Что выставились? – накинулась она на Сержа.

– Да просто шли мимо.

– Вот и идите! Могли бы, кстати, и помочь!

– Не хотелось вмешиваться в педагогический процесс.

– Ну-ну. Ты этого дядю знаешь? – спросила она у сына.

– Капитан Таганцев, папин подчиненный, – доложил тот.

– Ах, вот как! Что ж, готовьтесь к благодарности по службе, – предрекла она Сержу. И снова сыну: – Пошли домой. Я киселя наварила, похлебаешь.

– Я не хочу киселя, меня от него тошнит.

-- А меня от тебя тошнит. Никто ведь и не спрашивает, чего ты хочешь. Пошли, я сказала!

Звон тяжелой затрещины, всплеск возмущенного воя. Мать с сыном быстро удалились по дорожке к дому. Марута перемещалась энергичным грозовым фронтом, разнося руки от локтей и выворачивая ноги в стороны, мальчишка семенил рядом.

– Уф... – оттаяв от внезапного ступора, произнесла Тома. – Жизненная ситуация.

– Да-а-а. Не знаю, что и сказать. Жена начальника, непосредственного, педагог, между прочим, по образованию. Русский язык и литература. Давно, правда, не работала... Четверо детей, этот – старший.

– А, тогда понятно. Учитель должен изъясняться доступным аудитории языком. Вполне, кстати, литературный язык. Но она все равно плохой учитель. Может, призвания нет, может, квалификацию потеряла. Или жизнь такая, достала...

– Правда что ли? Откуда знаешь?

– О, из первых уст, у меня мама педагог.

– Про маму я знаю. А что с папой?

– Отец тоже... В некотором роде, – она кивнула в сторону уходящих. – Мальчик, какой способный.

– Да уж... Слушай, мне ужасно стыдно перед тобой за эту сцену. Я просто не предполагал такого. Прости...

– Ты тут при чем? И вообще, как можно предполагать такое? Забудем...

– Вот тебе, кстати, гарнизон, во всей красе. Яркая картинка жизни, пример.

– Ну, что гарнизон? Я много чего видела и слышала, и в разных местах. Я, знаешь ли, не в стерильном мире оперетты живу. И потом, мне, Сереженька, все равно ведь, что за место. Меня не гарнизон, а ты интересуешь. Влечешь. Я за тобой... Ты не представляешь, как это легко мне – следовать за тобой.

– Ну, что я? Есть ведь и другие, лучше меня.

– Нет-нет, Сереженька, мой герой ты. Определенно.

Серж не нашелся, что ответить. Он был смущен, поэтому просто пожал плечами. В последнее время у него наметилась такая привычка, замалчивать, уходить от слов. Лучше так, чем говорить, что попало только потому, что надо что-то сказать, оправдывал себя он.

Молча, чувствуя легкое головокружение и пульсацию нежности в груди и в кончиках пальцев, он взял Тому за руку и увлек ее дальше по дорожке, которая привела их на берег Зуйвы. Речушка, следуя изгибу долины, охватывала гарнизон полукольцом. Здесь дали раскрывались глубже, и луга расстилались шире, по зелени бродили или лежали темными холмами коровы, подпрыгивали стреноженные кони. Остро пахло навозом, речной тиной, простором, ветром, солнцем, жизнью...

– Нас пригласили на свадьбу, – вспомнив, сообщил Серж новость.

– Правда? Кто же?

– Ее ты знаешь. Светлана.

– А, Светочка. Вот здорово!

– Да. Теперь она будет Светлана Хакопныш. Наверное, если фамилию поменяет.

– Пусть им улыбнется счастье. А когда?

– Уже в эту субботу.

– О, нет, Сереженька, у меня концерт, я не смогу.

– Как жаль. Ну а мне придется. Я должен.

– А ты иди, конечно. Друг все-таки женится.

И бывшая подруга, подумал Серж, но не стал произносить вслух, понимая, что этот факт Тома и так прекрасно осознает.

Время пролетело незаметно. Вечером он на машине отвез Тамару в город. Окунулся мимоходом в его сонную, поблескивавшую огнями фонарей и витрин одурь, вдохнул так и не ставшую родной атмосферу, и, исполненный стеклянной грусти, вернулся обратно. Всю дорогу назад он размышлял над тем, что таких счастливых сюрпризов, как сегодняшнее появление Тамары в момент пробуждения, в его жизни давно уже не происходило, и случатся ли еще – неизвестно. Хотелось бы, но особой надежды он не питал. Его личные ощущения нашептывали ему, скорей, обратное. Предчувствия рисовали, навевали образ гигантского болта. Будто закинуло его на нитку резьбы, и кто-то могучий медленно, с интересом следя за его реакцией, навинчивает ему навстречу гайку. Наблюдатель, ишь ты...

Вернувшись домой, он сразу завалился спать, предполагая перед тем, как заснуть, обдумать хорошенько последние события. У него случались иногда в такие переходные из яви в навь моменты импульсы озарений, но ничего подобного в этот раз не случилось. Перед глазами все время стояло улыбающееся лицо Томы, и все мысли, и все силы его были направлены на то, чтобы удержать видение, постараться, чтобы она ни в коем случае не прекратила улыбаться. Он удивлялся, с радостью и тревогой, как менялись его мысли о Томе, и чувства его, и отношение. Так, в тревожном все-таки больше удивлении, незаметно для себя, он заснул, нырнул в тот мир, где радости, предполагалось, больше. Но все опять случилось не так, как мнилось, и сон его, по сопутствующим ощущениям, оказался схож с ездой на поезде. Состав несся, ломился неведомо, куда, а в голове его, и вне ее, в пространстве, все время раздавалось: тук-тук, тук-тук, тук-тук... Потом он проснулся, точно причалил с разбегу – к берегу, дебаркадеру, перрону. Он почувствовал тепло. К тому же приятно пахло, запахи казались непривычными, пряными, изысканными, и он сразу же понял, что находится не дома.