– Ну, точно, у Геши твоего после всех тех неприятностей голова немного поехала. И хорошо, если немного.

– Я не знаю, почему он в эти дебри полез. Когда мы с ним еще общались, ни о чем подобном даже не разговаривали. Никогда.

– Так, понятно. А ты сам зеркало видел?

– Нет, в его мастерской я не был.

– Откуда тогда знаешь?

– Я с Людмилой Петровной разговаривал. Геша интересовался, литературу по этой теме подбирал. Я тоже посмотрел кое-что.

– Мне Людмила Петровна говорила, что ты заходил. Так, понятно... – повторил он еще раз. – А про прибор, что сказать можешь?

– Прибор я не видел, поэтому даже не представляю…

Серж пожал плечами. Кое-какие догадки, в свете разговора со школьными физиками, у него возникли, но делиться ими он не стал. Даже с Владимиром Лукьяновичем. Уж больно все выглядело фантастически.

– Так, – подытожил разговор Раужев. – Но может быть, еще увидишь. В смысле – прибор. Тебя вызовут, будь готов. Эти парни. Расскажешь им, что знаешь. И не темни там особенно, помни, что на кону твоя учеба в академии. Надо составить о себе благоприятное впечатление.

До вечера, однако, никто его никуда не вызывал. Да и вообще, не беспокоил, тем более по этому, еще больному, но уже отчалившему на плоте времени и медленно отдалявшемуся от берега вопросу. Только текучка, обычные вопросы, не позволявшие расслабиться, но иногда все же оставлявшие голову свободной для размышлений. Например, можно было устроиться возле ИКО, индикатора кругового обзора, и внимательно следить за бегом развертки, ожидая, что вот-вот на нем появится отметка неизвестного борта. Или, наоборот, пропадет искра своего. Но глаза за всем следили автоматически, и были начеку, мысли при этом могли заниматься другими проблемами. И они занимались ими, даже не спрашивая разрешения у Сержа. Он все пытался осознать, понять происходящие события и особую роль в них Геши. О возможных неприятностях и опасностях для себя лично он, как ни странно, не думал, а вот судьба друга, пусть и бывшего, его занимала куда как больше. Если правда, что здесь у них под носом действуют враждебные, связанные с Литоралью силы, а этого отрицать было нельзя, он не мог себе представить, не мог поверить, чтобы Геша был с ними заодно. Чужая душа потемки, да, но, все же ему казалось, что Гешу он знал достаточно, чтобы сомневаться в таком развитии событий. Ему совсем не хотелось нести на себе ношу всех этих сомнений, так и подмывало пойти, куда следует, и облегчить душу, рассказать все, что знает, поделиться сомнениями, но... Кто поверит тому, в чем он сам сомневался, во что сам почти не верил, даже сжимая в кармане шильдик, или держа в руке универсальный ключ, добытый все равно, что во сне. Да и боялся он, до последнего опасался навредить невзначай Геше, будь он неладен, Виви, их девчонкам. Злился он на Гешу неимоверно, потому что – что за ребячество, так себя вести? Не думая о последствиях? А он всегда, всегда так себя вел.С этим шильдиком, кстати, давно пора разобраться. Да, разобраться... Ну, разберется он, выяснит, предположим, что да, от Маргаритки он, что дальше? Куда идти, кому докладывать, что говорить? Кто, опять же, ему поверит, во всю эту историю с изолированным крылом в ГДО? Тем более, про призрачный Дом, кто ему поверит? Не проще ли выкинуть его, пока не поздно, бросить в воду, вон, в той же Зуйве утопить? Выкинуть, не выкинуть, но таскать его с собой, в кармане, все время точно не стоит. Тем более, и номер, и индекс он помнил уже наизусть.

Ничего, конечно, он не решил, потому что какой вариант действий не выбирай, каждый хорош и приемлем только наполовину, а то и меньше. Зато, сидя у индикатора, он все время ощущал спиной, а потом пару раз ловил и в зеркальном отражении стекла экрана тяжелый взгляд Захария Львовича. Этому-то что нужно, подумал он без неприязни, но со странным чувством беспокойства. Не выдержав, он оглянулся и посмотрел прямо, но Дукшта-Дукшица уже занимался своими делами, вычитывал что-то в документах, и внимания на него не обращал. Как бы. Вот, черт, разозлился Серж, совсем здесь параноиком станешь. Нет, точно из прибалтийских.

Уже вечером, когда начальство ушло по домам, и на службе осталась только дежурная смена, на КП заглянулкапитан Виктор Скубишевский, известный.

Известный, причем, не только в штабе Корпуса, но и в масштабах всего гарнизона персонаж и оперуполномоченный Особого отдела. Не ВЧК – просто Особого отдела. Известность Виктор снискал на ниве неуемной борьбы с лазутчиками и шпионами, которая в его исполнении приобрела особенно активный характер после начала событий в Литорали. За нее же, борьбу свою, удостоился он и почетного наименования Смерш. Его так и звали – Витька Смерш, причем как коллеги по службе, так и не причастные к органам прочие аборигены военного городка.

Скубишевский пришел в армию с гражданки, как тот же Хакопныш. Он закончил юридический факультет, но карьера не задалась, и тогда, по совету товарищей, он подался в армию, а точней в ОО, особый отдел по отдельному тяжелобомбардировочному корпусу – в военную контрразведку. Но был он несколько староват для старта карьеры, его сверстники ушли уже далеко вперед по всем показателям, выслуге, званиям, должностям, и Виктор понимал, чтобы догнать их, нужно совершить что-то выдающееся. А что экстраординарное можно совершить в Сосновом бору? Место хорошее, кто спорит, но для жизни, а никак не для демонстрации героизма. И тут случилась Литораль. Витька сразу смекнул, что это его время, его шанс, и принялся усиленно ублажать Судьбу, дергая ее за подол туники. Хлебнув из фляжки, которую постоянно носил с собой в потертом кожаном дипломате, он выходил на полевую работу, которая осуществлялась в основном в пределах центральной аллеи, от профилактория до ГДО, с тщательным прочесыванием попеременно то одного, то другого учреждения. Всех лиц, в отношении которых у него возникали подозрения, он незамедлительно доставлял в кабинет, располагавшийся в опорном пункте рядом с караульным помещением. Там, используя содержимое фляги в качестве сыворотки правды, он качал заинтересовавшее его лицо на предмет выявления в нем скрытого и глубоко замаскированного шпиона. Утром, не добившись желаемого, но не утратив веры в свою звезду, он шел на службу, с красными слезящимися глазами и источая дух сыворотки, действию которой лично он, как оказалось, не подвержен. Времена наступили тяжелые, успехи нужны были всем, поэтому на старания Виктора начальство смотрело вполне благосклонно. Оперативная работа, потому что, такая вот она и есть, что вы хотите? И наступал вечер, и капитан Скубишевский вновь выходил на свою тихую охоту.

Завидев его сутулую долговязую фигуру издали, еще в начале аллеи, самые наблюдательные исторгали крик-предупреждение: Смерш! Смерш идет! После чего все, кто имел основания остерегаться, отодвигались в тень, оставляя силе подозрительности пространство и возможность действовать стихийно, до полного ее иссякания.

Впрочем, находились и такие, и их было немало, которым содержимое фляги Скубишевского пришлось по нраву, и они выходили ему навстречу, и провоцировали на проведение повторного собеседования. Однако Виктор был не так прост, как многим казалось, он видел происки этих беспринципных искателей впечатлений насквозь. Иными словами, фальшивым энтузиазмом провести его было невозможно. И все же, иногда, когда других целей выявлено не было, Скубишевский брал в повторную оперативную разработку первого подвернувшегося энтузиаста. А вдруг в этой заднице в самом деле обнаружится бриллиант, думал он?

Надо ли говорить, что после полугода такой активности к тому времени уже капитана, жена его забрала ребенка и уехала домой, к маме. Не выдержав тягот военного времени, как резюмировал он сам.

Словом, Скубишевский заглянул на КП, поводил из стороны в сторону водянистыми, на выкате, глазами и, определив среди прочих фигур Таганцева, поманил его к себе пальцем.

– Пойдем-ка, покажу чего, – сказал он ему, ну и всем остальным тоже, чтобы лишних вопросов не возникало.

Дождавшись Сержа у двери, Скубишевский пошел вперед, указывая дорогу. Он не оглядывался, будучи уверен, что Серж идет за ним, в фарватере, и вообще никуда не денется. Как уже указывалось, был Виктор высок и сутул, имел привычку голову опускать вниз, вытягивая шею вперед, а фуражку сдвигая на затылок. Как черепаха без панциря. Он также носил усы, светлые и вислые, как у песняра. Он и похож был на Мулявина, такой же лобастый, с удивленным взглядом, только вместо лысины обладал густым чубом тонко завитых волос, выбивавшихся роскошным коком из-под козырька. Добавить сюда еще его манеру ходить в расстегнутом кителе, приспуская его с плеч, словно это какой-нибудь лапсердак, вихлястую походку, и образ оперуполномоченного можно считать завершенным. Да, не тем шагом он в детстве ходил. Если не тянул ты носок на строевом плацу, если не чихвостил тебя в наряде за внешний вид старшина, то это заметно, и это на всю жизнь. Отсутствие настоящей выправки уже ничем не восполнить. Вообще, думал Серж, ему, например, за такой вид давно бы Лукьяныч надавал по шее, а им, вишь ты, все с рук сходит. Одно слово: каста.

Они спустились этажом ниже и прошли в левое крыло, в тот самый коридор, по которому, предположительно, уходил преступник после взлома КП. Сейчас дверь на крышу была закрыта изнутри на засов, на котором, в свою очередь, сверкал вороненным боком новенький навесной замок. Толкнув незапертую дверь кабинета в конце коридора, напротив лестницы, Виктор пропустил Сержа вперед, вошел сам и прикрыл за собой калитку.

Войдя, Серж огляделся.

Он оказался в помещении, которое, как ему представлялось, выглядело типичным логовом оперативников. Таких тысячи по всей стране, в них отсиживаются, греются, гоняют чаи и что там еще, разговаривают с посетителями и допрашивают задержанных патрульные и дружинники, следователи и участковые, – и прочий служивый люд. Голые стены, люминесцентный светильник под потолком, стойкий и отвратительный запах табака, грязи и проходного двора. Фанерованный светлым шпоном шкаф в одном углу, такого же типа стол и пара стульев в другом. Еще стулья имелись у стены напротив. Окно без занавесок чернело провалом в ночь, в отражении в стекле Серж заметил, как Скубишевский за его спиной снял фуражку и запустил ее на вешалку у входа. Попал. Самое же интересное находилось в центре комнаты.