Он вернулся на диван, погасил свет и, в обнимку с палкой, вновь улегся в постель. Он совсем не надеялся заснуть, но подремать часа полтора, до будильника, еще было можно. За окном уже вовсю расплывалось светлое серебро рассвета, и оно ему нравилось гораздо больше серебряного свечения с «той стороны». Разница вроде небольшая, на первый взгляд едва заметная, но Серж безоговорочно выбирал земной рассвет.

Едва придя на службу, Серж сразу почувствовал и поразился тому, насколько изменилась обстановка, даже по сравнению с его предыдущим дежурством, которое и было-то всего два дня назад. Ощущалось резко возросшее напряжение, люди старались передвигаться быстро и незаметно, не вспыхивали тут и там улыбки, никто не порывался рассказать новый, подхваченный где-то накануне анекдот. Комиссия продолжала свою неспешную мрачную работу, члены ее расползлись по штабу, и их словно бы стало значительно больше. Во всех курилках, во всяком случае, стояли черные полковники, по двое, по трое, и, глядя в разные стороны, молча курили. Красного подполковника нигде не было видно, и это напрягало больше всего.

На КП тоже присутствовали члены комиссии, два полковника, два железных брата с пушками и танками в петлицах, выдыхая пары чистого ацетона, угрюмо следили за работой дежурного расчета. Еще двое стояли у знаменитого теперь на все Вооруженные Силы окна и безрадостно слушали тихие пояснения полковника Раужева по поводу недавнего проникновения. Там же, рядом, стоял навытяжку и подполковник Кротов. Склонив увенчанную седым бобриком голову набок и пряча глаза за темными очками, он периодически раздувал щеки, подавляя отрыжку внутренним образом. Словно не являлось общим местом, что черные стекла запах перегара не скрывают. Поскольку ему было предписано повсюду сопровождать членов комиссии, давая по ходу все необходимые пояснения, дыхание его было таким же, как у них – ацетоново чистым. Судя по всему, даже для него, человека бывалого, такой экстремальный режим работы давался не просто. Но он старался. Увидев вошедшего Сержа, Кротов скривился так, словно тот актом своего появления поломал ему весь кайф жизни. Демонстративно он поднял руку и посмотрел на часы, проверяя, не случилось ли опоздания. Но Серж по обыкновению пришел за десять минут, так что, видя демонстрацию ПНШ, злорадно подумал: неподсуден! Незаметно прикоснулся рукой к засунутому за пояс брюк под рубашкой ключу, который холодил кожу всегда прохладной металлопластиковой рукояткой. Немного посомневавшись, он все же решил взять его с собой. Ключ оттягивал, словно тяжелый пистолет, что было не слишком удобно, но лучше уж потерпеть неудобство, чем дать врагам шанс завладеть им в его отсутствие. Кто их знает, этих Тукстов, что они еще придумают?

Но Владимиру Лукьяновичу, похоже, приходилось нелегко, он все чаще поправлял зачес на голове, потел и разводил руками.

– Давят? – спросил Серж Марлинского, слегка кивая в сторону комиссионеров.

– Копают! – не глядя на полковников и артикулируя слова отвращенной от них половиной рта, сообщил Петр Петрович.

– Давно они здесь?

– Да уже с час, наверное. Минут сорок.

– Что-то рано пришли.

– Как эта херня с самолетами началась, так они здесь. А, ты не в курсе еще? – спросил он в ответ на непонимающий взгляд Сержа, и сразу принялся его просвещать.

Оказалось, что за последние сутки оперативная обстановка в районе Литорали резко обострилась. Началось с того, что отправленная, как обычно, в район бреши эскадрилья дальних бомбардировщиков вдруг, на подлете, перестала выходить на связь. Нет, самолеты оставались хорошо видны на экранах радаров, их, что называется, продолжали вести, но связь с ними, со всеми сразу, неожиданно пропала. Ни по радио не удавалось связаться, ни каким иным способом. То же касается и телеметрии, ее передача прервалась. Только единожды радист одного борта попытался пробиться с помощью ключа, но запущенная им в эфир россыпь морзянки быстро иссякла. Прочитанный обрывок передачи гласил: «...взяли управление на себя...» Кто взял, что взял – не понятно. Тут стало очевидно, что противник в полной мере использует сведения и технические решения, добытые им во время налета на КП – тогда-то и подтянулись сюда полковники.

Вообще, что происходило с бортами и на бортах в этот период времени не ясно, поскольку все сведения исходили из очень ненадежного источника, в основном от наземных наблюдателей. А что они могли знать? Все летящие самолеты снизу выглядят одинаково и кажутся исправными – пока летят. Ключевое слово – пока. Потому что в скором времени один борт летать прекратил, во всяком случае, с экранов радаров пропал. С земли передали, что рухнул, спикировал со всем боезапасом прямо в жерло, в Брешь эту, мать ее так. Пилоты, по сообщениям, борт покинул до того как, еще с высоты. С земли насчитали раскрывшихся куполов соответственно количеству членов экипажа, но что с ними стало, как и куда приземлились, в каком пребывали состоянии – про то достоверных сведений все еще не было. Поисково-спасательная группа вылетела, но до места пока не добралась.

Но и это еще не все.

После акта героического самопожертвования одного бомбовоза, оставшиеся его подвиг повторять не стали. Напротив, повинуясь неведомой команде, они все легли на обратный курс. Идут на нас с интервалом в три минуты, сказал Марлинский, американским гигантским копьем. Успокаивало лишь то, что, по сведениям наземных наблюдателей, все борта избавились от боезапаса, отбомбились на передовой.

– Они сошли с ума, в смысле – самолеты, – подытожил свой рассказ Пит.

– А раньше он у них был? – полюбопытствовал Серж. – Ум?

– Выходит, так. Только мы про него не знали. В общем, обстановка не просто сложная, а, говоря словами начальника штаба, архисложная. И вам выпала честь ее разруливать. Принимай смену!