Глава пятнадцатая. Тереза

Время — это проблема. Всегда было проблемой.

Как учили Терезу, все началось с того, что одномоментность — это иллюзия, на разных планетах в разных системах «одно и то же время» используется, скорее, ради удобства исчисления, и такой подход годится разве что потому, что люди медлительны относительно скорости света. Но помимо этого, шкала измерения времени заложена историей. В часе шестьдесят минут, потому что математики древнего Вавилона применяли шестидесятеричную систему счисления. А год — это время, за которое Земля полностью огибает солнце, и оно до сих пор в ходу, хотя Тереза никогда не была на Земле и почти наверняка никогда там не побывает. Как и число минут в часе, ширина сантиметра и объем литра, длина года — это веха, с помощью которой человечество рассказывает собственную историю.

И вот, поскольку старая планета в другой системе находилась сейчас относительно своей звезды примерно в том же положении, что и во время осады Лаконии, Терезе Дуарте предстояло проснуться шестнадцатилетней, а не пятнадцатилетней. А поскольку та же планета быстро вращалась вокруг своей оси, было еще раннее утро, и в своей каюте на «Роси» Тереза медленно дрейфовала от сна к пробуждению.

Жизнь на «Росинанте» нравилась ей тем, что здесь циклы дня и ночи были произвольными. Если экипаж решит, что каждый день длится тридцать часов, значит, так и будет. Если решит, что цикл ночи и дня длится шесть часов, значит, так и будет. Экипаж не делал так лишь по собственному выбору, и Терезе это казалось удивительно прекрасным. Так легко можно было все изменить, и ей это нравилось.

Способность вот так дрейфовать была восхитительна. Сейчас, лежа на койке, при созданной полетной тягой гравитации, составляющей лишь крохотную долю привычной с детства, Тереза смотрела на прохладные серые стены, казавшиеся почти черными в тусклом свечении наручного монитора. И в то же время, она находилась на Лаконии, во вспомогательной мастерской, которая примыкала к ее старой спальне и на самом деле не существовала, и конструировала нечто, меняющееся всякий раз, когда она просыпалась и снова впадала в дрему. В последние месяцы она часто видела сны о других пространствах — тайных комнатах, скрытых проходах, заброшенных шахтах. Наверное, они что-то символизировали. Тереза как раз вставляла провод в адаптер вакуумного канала, когда сон резко изменился, словно она переключилась на другую программу.

Она все еще находилась в своей каюте, видела подлинные стены и освещение, но они дополнялись черными спиралями, чьи мелкие детали она видела лучше, чем можно было предположить при тусклом свете. Казалось, они сплетались и переплетались, пока она наблюдала за ними. Нити черных нитей тянулись и находили друг друга, складывались в новую форму, которая составляла часть старой. В постоянно изменяющихся спиралях появлялись и исчезали крошечные голубые огоньки, мерцая, как светлячки. Эти галлюцинации в полудреме, пожалуй, были самыми красивыми из того, что когда-либо придумывал ее мозг. Казалось, она может смотреть на черные спирали вечно и никогда не заскучает.

Рядом с ними стоял отец и смотрел на нее сверху вниз. Его глаза были ясно-голубыми, какими не были в реальности. Он улыбался. Тереза закрыла глаза, желая проснуться. Ей не хотелось видеть этот сон. Когда она снова открыла глаза, спирали исчезли, но отец никуда не делся. Он выглядел странно. Волосы длиннее, чем раньше, и хотя на нем были китель и брюки, в которые Келли одел его на Лаконии, обувь отсутствовала.

Тереза медленно и осторожно села, памятуя о низкой гравитации. Сон даже не потускнел.

— Тереза, — сказал отец, и голос звучал как вода для умирающего от жажды.

Перед глазами встала пелена слез.

— Отец, — сказала она, и он не исчез, хотя она ощущала вибрации горла и была почти уверена, что действительно говорит вслух.

В ней нарастало чувство, что она не спит. Вязкость сна ослабила хватку, но образ отца не померк. Все еще был тут.

— С днем рождения, — сказал он. — Все будет хорошо.

Тереза смахнула слезы ладонью.

— Вообще-то нет, — прошептала она.

— Будет, не сомневайся. Просто нужно еще немного времени, и все мы снова будем вместе. Раньше мои мечты были слишком мелкими. Теперь я это ясно вижу. И ты увидишь.

Тереза покачала головой, и в дверь резко постучали.

— Ты одета? — раздался приглушенный голос Алекса.

— Да, — ответила она, и дверь приоткрылась.

На мгновение Терезе показалось, что сон и реальность столкнутся лицом к лицу, но как только в щель полился свет, отец тут же исчез. Она снова вытерла глаза, пытаясь скрыть следы слез.

— Привет, — сказал Алекс. — Принес кое-что поесть. Проголодалась?

— Еще как, — ответила Тереза. — Погоди минутку.

Алекс кивнул и ретировался, но Ондатра открыла дверь носом и запрыгнула внутрь, едва касаясь пола. Она обвела каюту карими глазами, словно в поисках чего-то, и тихо заскулила.

— Все хорошо, старушка, — сказала Тереза. — Все хорошо.

И это было почти правдой. Во всяком случае, не вполне ложь. «Росинант» находился почти у врат Нового Египта, и хотя «Ястреб» не погиб, он был слишком далеко, где-то в гравитационном колодце местного солнца, и даже на самой безумной тяге не способен их догнать. Предстоящий переход через пространство колец, без ясного представления о трафике через них и с лаконийскими военными на хвосте, в радиусе попадания, казался почти нормальным, по критериям нормы нынешних времен. Зато Тимоти, то есть Амос, вновь бросил вызов смерти, Ондатра по-прежнему была при ней, и в религиозной школе-пансионе в жопе миров учиться не придется.

Тереза удивилась тому, какое облегчение почувствовала, когда планы со школой не осуществились. Сразу после она была в панике и потрясена. Ужас при виде растерзанного тела Амоса, жестокой перестрелки, тревожное ожидание, рискнет ли «Ястреб» выстрелить по «Росинанту», чтобы схватить ее. Но как только все закончилось, Тереза начала больше улыбаться. Она по-прежнему на «Роси», и даже не по собственной вине.

Когда она вошла в камбуз, команда «Росинанта» собралась вокруг маленького стола с унылым желтовато-белым тортом. В нем было воткнуто две свечи в форме единицы и шестерки, отпечатанных из медицинского полимера. Огоньки были почти сферической формы. Жалкое зрелище.

— Увы, почти те же дрожжи и грибы, как и во все остальном меню, — сказала Наоми. — Но там есть и сахар, и выглядит симпатично.

— Это... Вы все такие классные, — сказала Тереза.

В ее горле встал комок, она не понимала почему. Может, от благодарности, или от грусти, или после сумбурного пробуждения от такого яркого сна об отце. Амос и Джим запели, Наоми с Алексом подхватили мелодию, хлопая в ладоши. Выглядело все это дешево, мелко и не впечатляюще, но они постарались ради нее, хотя и не должны были. Когда Алекс предложил ей загадать желание и задуть свечи, Тереза просто задула их. Она так и не смогла придумать, что загадать.

Амос вытащил полимерные свечи и бросил их в утилизатор, Наоми разрезала торт, а Джим раздал всем груши с чаем и кофе.

— Не совсем традиционный завтрак, — сказала Наоми, вручая угловой кусок Терезе. — Но мы хотели отпраздновать, прежде чем начнем переход на Фригольд. Когда окажемся на причале, будет уже не до этого.

— Все, что нужно сделать на корабле, лучше сделать сейчас, — согласился Джим.

Предыдущий день рождения Терезы проходил в бальном зале Дома правительства. Там присутствовали самые важные персоны из всего рассеянного по вселенной человечества, и Тереза была одной из них. Ее отца уже подкосила катастрофа с «Тайфуном» и станцией «Медина», и Тереза ощутила бремя империи на своих плечах. Тогда она знала, какое желание загадать. Выбраться оттуда. И теперь ее желание осуществилось. Хотя она совсем не так это себе представляла.

Тереза попробовала кусочек торта, и он оказался... неплохим. Немного твердоват и слишком сухой, но вполне ничего. Испечен не самыми лучшими кондитерами из тысячи миров, мечтающими произвести впечатление на бога-императора. И никто не произносил официальных речей, тщательно выверенных, чтобы подать верный политический сигнал, никто не дарил вычурных подарков, совершенно не нужных, которые через неделю она и не вспомнит. Тереза и вообразить не могла, что этот день рождения будет так не похож на все предыдущие. Даже если бы экипаж «Росинанта» забыл про ее день рождения, это и то было бы привычнее. Ей частенько казалось, что про нее забыли, даже когда она находилась в центре внимания.

Ондатра ткнулась мокрым носом ей в ладонь и тихо гавкнула, приглашая к разговору. Тереза отломила кусочек торта и протянула ей. Собака громко и радостно зачавкала.

— В чем дело? — спросил Джим, и Тереза не сразу поняла, что он обращается к ней.

— Ни в чем. А что?

— Ты вздыхаешь.

— Правда?

Алекс кивнул.

— Точно-точно.

— Ничего такого, — сказала она. — Я просто задумалась о том, насколько все изменилось по сравнению с прошлым годом. Только и всего.

— Не самое лучшее шестнадцатилетие, — поморщился Алекс. — Нужно было устроить грандиозный праздник.

— О чем это вы? — вмешался Джим. — Это прошлый день рождения был важной вехой. Кинсеанье́ра, так его называют. А шестнадцать — это ерунда.

— Только не там, где я вырос, — возразил Алекс. — На Марсе главный праздник — шестнадцать лет.

— Ты имел в виду кинсе́? — по-дружески поддела Джима Наоми. — Откуда ты знаешь про этот праздник?

Бессмысленная дружелюбная улыбка Амоса означала, что он понятия не имеет, о чем все говорят, и ему, в сущности, плевать, но пусть продолжают болтать, он не против. Порой он напоминал огромного терпеливого пса среди щенков.

— Пятнадцатилетие. Кинсеанье́ра, — сказал Джим. — На большей части Земли это важный ритуал. Для меня все устраивал папа Сесар. Шатер и музыканты, а мне пришлось надеть костюм и научиться танцевать. Куча людей, которых я едва знал, положили деньги на мой образовательный счет. Это было забавно, хотя и слегка унизительно.