Ким увидел на ее лице смятение, и его бесстрастный фасад дал трещину.

— Не уверен, что это удачная мысль, полковник, — сказал он, сделав акцент на звании.

Как будто это главная причина для отказа. Как будто дело в том, что он достойный, законопослушный лакониец, а не в уродливом месиве, в которое превратилось ее лицо.

Танака почувствовала, как горят щеки, а в уголках глаз защипало. Вот же черт, неужели я готова расплакаться из-за того, что какой-то сраный бармен-лейтенантишко не считает меня достаточно симпатичной для секса? Неужели это правда происходит?

— Да, конечно, — сказала она и ужаснулась тому, насколько резко это прозвучало.

Она встала, стараясь не опрокинуть барный стул, и отвернулась, прежде чем симпатичный засранец, лейтенант Рэндалл, со своей бесстрастной ухмылкой и ямочкой на подбородке, увидел влагу в ее глазах.

— Полковник, — сказал Ким с ноткой не то удивления, не то тревоги.

Отлично. Пусть тревожится. Танака ушла, не добавив ни слова.

По пути к двери она мельком заметила свое отражение в зеркале на стене. Воспаленно-красную топографическую карту на щеке. Складку кожи у глаза, отчего нижнее веко казалось слегка опущенным. Белые шрамы в тех местах, где врач из школы сшивал ее лицо, после того Джеймс Холден разнес его в клочья.

«Неужели я такая уродина?» — спросил внутренний голос.

Не ее голос. Совсем тоненький. Детский. Танака почти могла представить лицо говорящего, рыжие кудряшки, зеленые глаза и нос, усыпанный веснушками. Девочка смотрела на нее снизу вверх и готова была расплакаться, и ее слова разрывали Танаке сердце. Воспоминания были настолько ясными, словно она прожила этот момент, услышала боль в голосе дочери и захотела прогнать ее грустные мысли, убить мальчишку, который вложил их в ее голову. Но знала, что не сможет ни того, ни другого. Любовь, боль и бессилие.

У Танаки никогда не было дочери, она не знала, что это за ребенок, будь он неладен.

Она так стиснула челюсти, что услышала стук крови в ушах, и воспоминания отступили. Она щелкнула по браслету-терминалу и сказала:

— Мне нужно встретиться с медиками.

— Поставить в ваше расписание, сэр? — спросила девушка.

Наверное, ей чуть больше тридцати. Темноволосая, с круглым лицом, смуглой кожей и профессиональной любезностью.

«У меня что-то с головой, — решила Танака. — Корабль превратился в летучего голландца и вернулся. А то, что его спасло, поломало что-то во мне. У меня в мозгах».

— Я получила ранение, — сказала она и резко указала на поврежденную щеку. — На поле боя. С тех пор мне так и не удалось посетить настоящий медицинский центр. Мне бы хотелось... чтобы кто-нибудь взглянул, как проходит восстановление.

— Я сообщу капитану Ганьону, что вы будете его следующей пациенткой, — сказала темноволосая девушка. Когда Лакония объявила о независимости, она еще даже не родилась. Никогда не знала вселенной, в которой нет врат. Как будто представитель другого биологического вида. — Можете подождать в зале отдыха для офицеров, если хотите.

— Спасибо, — ответила Танака.

Двадцать минут спустя ее лицо тщательно изучили и ощупали. Доктор Ганьон был худощавым мужчиной низкого роста, с гривой сверкающих седых волос, стоящих почти вертикально. Он напоминал персонажа из детского сериала. Но обладал низким и суровым голосом, как у священника или директора похоронной конторы. Всякий раз, когда он говорил, Танаке казалось, будто ее отчитывает тряпичная кукла.

На экране светилась серия изображений. Несколько видов ее щеки, изнутри и снаружи. Скан челюсти и зубов. Скан лицевых кровеносных сосудов. На сканах гораздо заметнее, чем в зеркале, была неровная линия в том месте, где заканчивалась старая кожа и начиналась новая. Танаке становилось не по себе при мысли о том, что в ней растет нечто новое, ее плоть замещается чем-то иным.

— Да, — слегка разочарованно пробасил Ганьон. Возможно, это Танака его разочаровала. — Повреждения существенные, но это поправимо.

Он махнул рукой на снимок ее челюсти. Сломанные зубы и сросшиеся переломы выглядели зазубренными линиями на гладком белом фоне.

— И щека, — сказала Танака, но не вопросительным тоном.

Ганьон отмел ее слова одним нетерпеливым взмахом крохотной ладони.

— Для полевых условий работа неплохая. Отдаю им должное. Одна проблема — не сделано текстурирование и подбор тона кожи. А без этого пол-лица будет выглядеть как задница новорожденного младенца. Медицинский аппарат на «Ястребе» отлично поработал с сосудами. Меня беспокоило возможное разрушение челюсти. Если кость начнет отмирать, придется заменять ее целиком. Но...

Он махнул на снимки внутренней части щеки, словно Танака могла сама сделать какие-то медицинские выводы.

Она попыталась представить свое лицо без челюсти, в ожидании, пока нарастет новая, с бесформенной отвисшей губой. При этой мысли все лицевые мышцы напряглись. Хотя бы этого кошмара ей удалось избежать.

— Сколько времени это займет? — спросила она.

Кустистые седые брови Ганьона поползли вверх как две испуганные гусеницы.

— Так в этом проблема?

— Возможно.

Он сложил руки на коленях, как у скульптуры Мадонны.

— В таком случае, пожалуй, лучше сначала завершить вашу текущую миссию, прежде чем приступать к лечению, — сказал Ганьон, и в голосе слышалось неподдельное беспокойство насчет ее дальнейших решений.

И снова нахлынули воспоминания о рыжей девчонке, спрашивающей, не уродина ли она. Боль, уязвимость и всепоглощающая любовь к этому ребенку. Унижение звенело в ушах как винные бокалы.

— Твою ж мать, — прошептала она, тряхнув головой.

— Что-что?

— Я ответила — нет. Начинайте прямо сейчас.

***

— А вас как сюда занесло? — донесся голос откуда-то издалека.

Танака попыталась открыть глаза, но перегрузка составляла двадцать g, и веки весили тысячу килограммов.

— М-м-мбух-х-х... — пробормотала она.

— Ой, простите, — произнес голос, уже не такой далекий. Мужской. Сиплый. Где-то слева. — Не разглядел, что вы спите. Только услышал, что вас привезли на каталке.

— М-м-м, — согласилась Танака, кто-то выключил тягу, и ее глаза открылись.

В них ударил ярко-белый свет, опаляя глазной нерв. Она плотно зажмурилась. Попыталась ощупать себя руками. Что-то мягкое и вялое, похожее на умирающую рыбу, шлепнуло ее по груди.

— Подождите немного, — сказал мужчина. — Вы еще не отошли от операции. Если уж вас погрузили в наркоз, то на полную катушку. Сразу не очухаетесь.

Танака попыталась кивнуть, соглашаясь, но голова откатилась набок. Перегрузка постепенно ослабевала, и Танака сумела выпрямить голову и опять рискнула открыть глаза. В комнате по-прежнему было слишком светло, но лазерный луч уже не сжигал мозг. Она совершила ошибку, только не могла припомнить какую.

Танака посмотрела вниз, на себя. Она была в больничной рубашке до колен, из-под которой торчали игры настоящего марафонца — тонкие, с буграми и шрамами. Вялые ладони лежали на груди. В левой из вены торчала трубка.

На мгновение Танаку охватила паника, а потом голос произнес: «Я в больнице. Мне только что сделали лицевую хирургию. Все в порядке».

Голос одновременно принадлежал и ей, и незнакомке, и он ее приободрил.

— Все нормально? — спросил Сиплый. — Кого-нибудь позвать?

— Нет, — сумела выговорить Танака. — Все нормально. Мне просто сделали операцию на лице.

Она осеклась и не стала говорить, что находится в больнице. Он и так наверняка это знал.

Гравитация в палате снова вернулась к трети g — центробежной силе тяжести станции «Гевиттер», и Танака рискнула повернуть голову набок и посмотреть на соседа.

Мужчина был почти полностью скрыт за медицинским оборудованием, стоящим вокруг его кровати. Неудивительно, что он не сразу ее рассмотрел, когда каталку привезли в палату. Однако Танака различила его макушку — белокурые волосы с проседью, постриженные по-армейски коротко. У изножья кровати из-под приборов торчала одна мозолистая ступня.

— Хреновая была рана, да? — сказал мужчина.

— Меня подстрелили, — ответила Танака, не успев даже подумать.

«Ты еще под кайфом, — предупредил внутренний голос, — следи за тем, что говоришь. Не выболтай секреты».

— В лицо? — спросил мужчина, а потом сипло хохотнул. — А знаете, для большинства после выстрела в лицо операция будет без надобности. Как по мне, необходимость в лечении — уже счастливый билет. Поздравляю, что отсрочили попадание в утилизатор.

— Но было больно.

— А то! Уж не сомневаюсь.

Он снова сипло хохотнул.

— Откуда вам знать?

— Мне разве что в лицо не попадали. Я гонялся за контрабандистами на патрульном катере. Отследил их до предполагаемого места высадки. Дерьмовый мелкий астероид, не больше нашего корабля. Мы подошли достаточно близко, чтобы рассмотреть...

Он осекся. Танака подождала, гадая, не уснул ли он, а может, воспоминания оказались слишком болезненными.

— А потом — бах! Говнюки, — просипел он. — Весь камушек разнесло. Это были не контрабандисты. А какой-то вонючий мятежник, мечтающий утащить за собой на тот свет несколько лаконийцев. Катер сплющило, как будто он из фольги. Рики и Джелло этого даже не увидели. Но корабль сложился вокруг меня, как будто его специально спроектировали таким, чтобы оставить только все необходимое для жизни и помешать мне истечь кровью до смерти.

За грубоватым добродушным юмором — мои друзья погибли, а я получил ранения, от которых, возможно, никогда не вылечусь, разве это не смешно? — скрывалась симфония печали и скорби, и Танака ее слышала. Это было знакомо. Она чувствовала то же самое, переживала вместе с ним.

— Сочувствую вам, — сказала Танака.

В ноги и руки как будто вонзились булавки. Она попробовала сжать кулаки. Она чувствовала себя слабой, как младенец, но пальцы неожиданно послушались. Неплохо для начала.