…Пирогов инстинктивно боялся подпольщиков-патриотов, отчасти справедливо полагая, что его «полицайского» прошлого они никогда не забудут и не простят. И с этим страхом он не мог справиться: не помогали ни горящие верой глаза, ни готовность умереть за него, и вообще, никакие рациональные аргументы не помогали. Их искреннее обожание, очевидную преданность «великому делу возрождения России» не только ничуть его не радовали, но даже и более того, пугали. Каким-то подкожным ментовским чутьём он понимал, что случайно оказался их вождем, и что терпят они его только до тех пор, пока он отвечает их глупым представлениям о жизни и русской судьбе. «Сначала мы разгромим сраных сепаратистов, а потом эти патриоты мне припомнят мои похождения, и меня на той же виселице, ага!», - эта мысль постоянно посещала его, и в той или иной степени это мнение разделяли и в его окружении. Заостровский, с которым он как-то поделился своим видением ситуации, полностью с ним согласился и, сделав трагическое лицо, изрёк мысль, которая негласно и стала доктриной пироговского режима: на время возрождения России необходимо дать им возможность приносить пользу, а после победы персонально разобраться с каждым. В какой-то момент Пирогов вдруг сообразил, что ему стала понятной логика его кумира - бывшего президента РФ Путина.

Пирогов всегда мучился вопросом - почему этот харизматичный и популярный президент, явный патриот России (даже несмотря на его поведение во время и после кризиса, да ведь он уже не был президентом, преемнички подкачали!) сделал ставку не на патриотов, а на ту самую шушеру, которую, как казалось юному и наивному Пирогову тогда, именно и надо было пересажать в первую очередь. А вот так вот! Вот она, управленческая логика, черт её побери. Управлять проще управляемыми, а не восторженными упрямцами, у которых по всем вопросом «своё личное, выстраданное мнение», как кричал ему в лицо, плюясь слюнями, один выпущенный из Тайной Полиции профессор.

Только порывистый министр информации Бурматов считал, что все эти чудаки чего-то стоят и не представляют никакой опасности. «Ну да и ладно, потом разберёмся!», - Пирогов заметил, что потерял нить разговора и прислушался к выступающему воронежскому деятелю.

– Значит, это самое, провели мы мероприятия… Да, я уже говорил, Владимир Егорович, восстановили, так сказать, это самое, вертикаль власти в полном объёме! Так и знают все пусть, наш город и область - это самое, опора России! На нас, это самое, можно положиться…

Назойливое «это самое» шлёпало по ушам, но заткнуть фонтан верноподданнического красноречия Владимир Егорович не решился.

– Это самое, как сбежал-то наш главный полицай, Яхлаков его фамилия… так мы сразу, это самое, приступили… ну к восстановлению, - продолжал рапортовать воронежский думец.

– Яхлаков? А куда делся-то? - Пирогов вдруг вспомнил Яхлакова, отчётливо и ясно. Хороший такой был парень, исполнительный, хоть и не кадровый… Когда всё началось, Пирогов всё ждал, что он тоже присоединиться к их движению, но… Почему-то Яхлаков повёл себя иначе, сначала чего-то ждал, а когда заняли Воронеж, его там уже не было. В суете Владимир Егорович совсем про него и забыл, хоть и пытался вроде бы даже лично с ним поговорить.

Думец удивленно воззрился на верховного правителя.

– Как куда? Это самое, сбежал он… Поймали только Борейко, начальника Тайной Полиции… Предатель был, это самое, повешен… Ну, народ на сходе решил…

– А мэр города? Губернатор? - Пирогов почувствовал неуместность своего интереса к судьбе какого-то полицая.

– Так это самое… Эти-то сразу дёрнули, это самое… В первый день. А этот Яхлаков всё ждал чего-то. Иуда, это самое! - Леонид Константинович изобразил на лице решимость и непримиримость, а другие члены делегации закивали головами.

– Значит, господа, всё у вас там идёт хорошо? Поднимается Россия? А? - Бурматов сделал незаметный знак оператору и тот начал протокольную съёмку именно с этой красивой фразы.

– Подымается, это самое! Мы все верим, что под руководством Владимира Егоровича Россия возродится… И, это самое, будет единой… Это самое, сильной! - воронежский предводитель приосанился и верноподданнически попытался заглянуть в глаза Пирогову.

– Возрождение России - это вопрос времени. Пути назад нет, господа. Это ясно нам, это ясно всем. Рано или поздно мировое сообщество должно будет смириться, и никакие коллаборационистские правительства с их конференциями никогда нам уже не помешают. Русское знамя уже развивается над Пермью, на днях падёт марионеточная Уральская республика… мы нигде не встречали сопротивления и не встретим его вплоть до Тихого океана! Разве что какие-то бессовестные наёмники поднимут руку против своего народа, или мы столкнёмся с попыткой повторной интервенции, но наш народ такого больше не допустит! - Пирогов на взлёте своей полицейской карьеры открыл в себе талант запоминать большие куски заранее написанных речей, помнить их и комбинировать из них новые, и, оказавшись Верховным правителем, активно пользовался дремавшим в нём многие годы талантом. Чрезмерный пафос изрекаемого его не пугал. В своё время Бурматов внушил ему, что пафоса люди чураются только в конце века, а в начале века пафос не только уместен, но даже необходим, а потому Владимир Егорович пристрастился к высокой риторике и употреблял её постоянно, чем, как ни странно, стал похож на злосчастного Юркевича.

Заработал коммуникатор китайской спецсвязи. Это явно было что-то очень важное, иначе бы никто не посмел мешать общению с делегацией, особенно в момент, когда по плану Пирогов должен был изложить программу дальнейших действий.

Бурматов сморщился и жестом велел прекратить запись. Пирогов прочитал анонс сообщения и встал из-за стола. Вызывал командующий армией Дробаков.

– Хорошие новости? Лёня, все хорошо? - Пирогов понимал, что произошло что-то большое и страшное, но гнал от себя это чувство.

– Всё плохо, Владимир Егорович! Всё плохо! - сквозь системы глушения сигнал китайской спецсвязи позволял видеть на небольшом экране бледное лицо Дробакова на каком-то непонятном фоне.

– Господа, прощу вас выйти… к чёртовой матери! - Пирогов сорвался и испуганный Бурматов только что не пинками выпроводил из зала растерявшихся воронежских думцев. Владимир Егорович перевёл изображение на стационарный приёмник и в углу комнаты увидел большое изображение собеседника, который, судя по интерьеру, его окружающему, находился в каком-то заброшенном сарае.

– Всё пошло по плохому сценарию… Нас встретили огнём, вертолёты, танки… Эти суки, похоже, серьёзно решили нами заняться, - голос командарма дрожал, толи от отчаяния, толи от страха. По всему было видно, что это худшие минуты его жизни.

– Так что с армией? Вы где? У нас никакой информации, всё глушится. Далеко продвинулись на Восток? - Пирогов говорил бодро, как перед собранием, мысленно ругая себя за неуместные интонации.

– Да ты ебанулся, Вова, какой Восток? Я, блядь, в какой-то дрянной деревне, они расколотили весь наш транспорт, буквально в пол часа… Побежали как зайцы! И я, бля, первым. Это же только в кино всё так красиво и героично, вперёд в атаку! Мне страшно, я тут один, может удастся выбраться. Я думаю, что они уже подходят к Перми…

– Что будете делать? А? - верховный правитель перешел на шёпот.

– Ничего не буду… - пошли помехи и изображение исчезло. - Меня, наверное, уже засекли. Не поминайте лихом, - звук исчез.

«Всё?!» - Пирогов судорожно сдавливал коммуникатор в руке - «Это всё?» Василий Михайлов встретил известие о пермских событиях в своём кабинете. Давящее напряжение последних дней подействовало на него странным образом - он впал в какое-то оцепенение и часами тупо сидел на рабочем месте, глядя невидящими глазами в экран с мировыми новостями. Там бурлила своя жизнь: в Шестой провинции стреляли, в ООН заседали по лунному вопросу, Организация стран-экспортеров органического топлива в очередной раз вынуждена была снизить цены… Ничего про Россию… Ничего про Урал…