– И значит, вот… Честные люди со всей… ну изо всех стран, оккупированных Пироговым, вот они собрались на Урале, и заявили… ну, значит, что готовы отомстить… И бороться… И я, значит, вот по поручению правительства был назначен… Ну как бы курировать этот проект, - Сергеев выдохнул и с надеждой посмотрел на Водянкина, - Всё?
– Замечательно, просто замечательно, господин полковник. Вопросы есть?
– Численность корпуса и вооружение? - бойко спросила девочка с телевидения, восторженно глядя на бравого полковника.
– Значит, численность - это секрет. А вооружение, значит, самое современное. Новейшие вертолёты и скоростные танки. Пусть, значит, москали готовятся… Мы готовы к бою!
«Ну вот и заголовок готов!», - подумал Сева и весь будущий материал, от заголовка до содержания стал ему ясен и очевиден. Можно было возвращаться в офис, да и по дороге уже можно наговорить текст какой-то, потом только поправить.
Водянкин хотел что-то ещё сказать, но его коммуникатор включился и Сева увидел на экране лысого и неприятного мужчину, впрочем, широко известного: главный теоретик уральской идентичности - Михаил Сергеевич Жабреев. Водянкин явно не ждал звонка, но, послушав несколько секунд собеседника как-то странно улыбнулся и жестом указал всем на дверь, спешно пожав руки Севе и полковнику.
14.Теория и практика
…Михаил Сергеевич Жабреев всю жизнь считал себя русским интеллигентом. Даже в детстве он хотел быть только интеллигентом, о чём, к радости родителей и их гостей, публично заявлял начиная с пятилетнего возраста. Его родители, к слову сказать, были инженерами и, что вполне предсказуемо, всё детство прошло под гитару и стихи Окуджавы.
В итоге, в самом конце восьмидесятых он поступил на философский факультет. Некоторое время он чувствовал себя весьма комфортно, но потом со страной, где он жил стали происходить изменения, своё отношение к которым он не мог однозначно сформулировать. Сначала рухнул Советский Союз и Михаил Сергеевич даже радовался подобному развитию событий, потому что всем сердцем поддерживал Ельцина и идею российского суверенитета. В мрачном и неуютном 1992 году он защитил кандидатскую по модному ещё Бердяеву и начал тихонечко преподавать.
Девяностые годы пронеслись скомкано, Михаил Сергеевич успел жениться, стать отцом, защитить докторскую и развестись.
…Точнее, жена ушла от него. Случилось это как-то неожиданно. Жена у него была чрезвычайно красивой девушкой из семьи преподавателей. Она консультировались у Жабреева по кандидатской, так и познакомились. Несколько лет они жили в его заваленной книгами однокомнатной квартире (тогда такие квартиры ещё продолжали называть «хрущёвками») с продавленным, бабушкиным ещё, диваном. В стране случались кризисы и дефолты, но всё это проходило мимо их подёрнутого пылью гнезда. Михаил Сергеевич писал диссертацию, Наташа (а звали её Наташей) успела поменять несколько разных занятий и к концу девяностых работала специалистом по пиару в некоей фирме, названия которой Жабреев так никогда и не сумел запомнить - что-то вроде «ИнвестРесурс» или «СтандартАльянс». Туда её устроил сразу после рождения ребёнка некий друг. Друг этот, меду прочим, всё больше и больше беспокоил Михаила Сергеевича, но он пытался убедить себя, что беспокоиться решительно не о чем: мол, интеллигентная женщина не может сидеть дома, должна работать и развиваться. По большому счёту, он просто подвёл теоретическую базу под весьма неприятный для его самомнения факт: жена его приносила в дом гораздо больше, чем он и фактически содержала их семью.
Наташа всё чаще задерживалась допоздна на работе, где, по её словам, чуть ли не каждый день случались корпоративные праздники и семинары с фуршетами. Всё чаще по выходным она уезжала на бесконечные тренинги и семинары, постоянно «моталась по командировкам» и могла вдруг сорваться и уехать на курорт «с девчонками». Михаил Сергеевич делал вид, что всему верит и покорно нянчился с ребёнком (когда маленькую Свету оставляли ему, а не бабушке с дедушкой). В день, когда Ельцин выступил со своим знаменитым «я устал, я ухожу», Михаил Сергеевич как раз сидел дома один, мрачно размышляя о том, как ему сделать предстоящий новогодний праздник менее тоскливым. Ехать к престарелым родителям и выслушивать их красноречивые вздохи было невыносимо. Наверное, из-за этого отвратительного ощущения себя рогоносцем, он и не обратил внимание, что в стране происходила очередная революция.
После нового года Наташа, вернувшаяся аж с Бали, наконец, положила конец неопределённости: тот самый друг «наконец развёлся со своей женой», и они «в ближайшее время поженятся, и Свету заберут». У друга, как выяснился, был коттедж, огромный джип, несколько магазинов и детей от прошлых браков. Так они и расстались… Он остался жить в ставшей совершенно запущенной без женского присутствия берлоге. После разрыва с Наташей Михаил Сергеевич сократил своё общение с противоположным полом до необходимого минимума, подводя под это своё настроение теоретическую базу самого широкого свойства - от похабных анекдотов и народных поговорок, до тщательно выбранных цитат из Ницше, книг Розанова, Вайнингера и Климова. Так в его мозгу возник образ любимой и ненавидимой шлюхи, нашедший в последствии любопытное воплощение.
Его коллеги умудрялись неплохо зарабатывать, преподавая и выступая, а он, по выражению одного коллеги, «не смог вовремя сориентироваться», поэтому жил скромно и тихо, во всяком случае, внешне. Внутренняя, как тогда модно было говорить, духовная его жизнь, была чрезвычайно бурной и иногда он даже начинал бояться, что просто сходит с ума.
Обилие свободного времени при отсутствии личной жизни склонило его к усиленным размышлениям о судьбах Родины, коим он и предавался с каким-то даже остервенением, заполняя картонные папки отбитыми на старенькой «Башкирии» статьями и заметками.
В какой-то момент он открыл для себя Интернет и с головой ушёл в бесконечные сетевые дискуссии. Потом завёл свой сайт, где вывешивал многостраничные статьи по различным актуальным (или казавшимися ему таковыми) темам. У него даже образовался достаточно широкий, по меркам тогдашнего Рунета, круг читателей и почитателей. Стилистически Михаил Сергеевич был блистателен: определения давал хлёсткие, мысли высказывал неожиданные и парадоксальные, язвил и подвернувшихся под руку оппонентов разносил в труху. Разносы удавались ему лучше всего: уж если он за кого-нибудь брался, то обычно критиковал несчастного подробно, многословно, с цитатами и ссылками, но с такой уничтожающей издёвкой, что несколько раз его грозились побить и только географическая удалённость от оппонентов спасала его от возможных травм и физических унижений.
Никаких денег всё это не приносило, зато доставляло массу удовольствия и придавало совершенно никчемной жизни Михаила Сергеевича видимость смысла, а самому ему дарило ощущение востребованности. Говоря прямо, никакой положительной программы у Михаила Сергеевича никогда не было. Сначала он возненавидел капитализм и довольно долго метался между социал-демократией, неомарксизмом и национал-коммунизмом, с разных сторон нападая на ненавистный строй, который кое-кому даёт возможность иметь коттеджи и чужих жен, а кому-то - шиш с маслом. В итоге он пришёл к какому-то антиэкономическому мышлению, главной аксиомой которого была горячая неприязнь к капитализму, при полном отсутствии какой-либо конструктивной экономической программы.
С другой стороны, преподавая русскую философию, он неизбежно размышлял о судьбах России и постепенно прошёлся по всем возможным и невозможным мировоззрениям - от просвещённой, хотя и нудной, бердяевщины, через православие самых разных оттенков, через асфальтное язычество к неонацистской мистике и потому уже к какому-то язвительному и всеотрицающему нигилизму, впрочем, драпирующемуся в патриотические одежды. Читатели растаскивали хлёсткое многословие Михаила Сергеевича по своим сайтам и блогам, находя что-то своё и почитая его любопытным мыслителем. Но сам он толком не знал, чего же он в конце-то концов хочет, и куда бы хотел повести Россию, если бы ему дали (что уж греха таить, иногда перед мутноватым зеркалом в мрачном своём коридоре принимал он величественные позы, представляя себя всероссийским фюрером).