Он достал свою походную записную книжку, куда по старой привычке, записывал всякие приходящие в голову мысли и просто рисовал чёртиков, когда приходилось скучать на бесконечных заседаниях.

Что-то вроде он записал и тогда, со слов этого эксцентричного филолога. Просто, чтоб показать ему заинтересованность. Действенный метод, всегда работает! Ага, вот… Слава богу, записал самое важное… Значит так, районы распространения: Башкирия, часть Удмуртии, Пермский край, Свердловская область. Забытые названия… Челябинская область, Оренбуржье… Неважно. В чём там суть-то? Так, ага… «Наличие долгих гласных». Таак… «Редукция начальных гласных»… Отлично! И что-то про падежи ещё… Ага, вот «деградация падежной системы. Замена родительного падежа в управлении именительным, по существу нулевым падежом». Мудрёно, и для целого отдельного языка маловато. «Возможные источники влияния - восточные финно-угорские языки для которых характерно сочетание гласных типа: "уа", "уы" и т.д. (при отсутствии настоящих дифтонгов), самостоятельно развитие языка (2 случай)». Какой, интересно, случай? Ладно, разберёмся…

План учреждения нового языка вдруг привиделся ему во всей грандиозности, красе и выгодности. Надо будет поработать с диалектами, кодифицировать все эти «чё» и прочие «робить», ну всякие там окончания колхозанские… писать как слышится. Если писать фонетическими знаками, то получится почти белорусский! Кстати, создать Институт уральского языка… Гранты стопудово дадут под такое! Оканье как-то выделить… Или аканье? Да какая разница… присыпать это бажовской экзотикой и хантами-мансями… ну там татарского капнуть… украинского малость! Там большие наработки… В конце концов, в своё время евреи выучили иврит, так что можно заставить, если с детства учить. Взять украинский к примеру… Времени нет, но зато техника уже какая! Перевести на уральский коммуникации - и всё, выучат тихонечко! И писать латынью, вот! Это первым пунктом! Михаил Сергеевич нервно забегал по кабинету, потом снова сел в кресло и, открыв новый документ, включил клавиатуру и, по-старинке, тыкая пальцами на клавиши, напечатал заголовок: «К вопросу об уральском языке». Потом подумал и набил ниже «K vooprosu op uralskom jazyke». «Или jezyke?», - подумал он. Полюбовавшись графическим видом нового языка, он снова забегал пальцами по клавиатуре: Institut Uralskovo Jezyka imni Pavla P. Baszova. Чёрт побери, какая гениальная идея! А выглядит вполне самобытно, не хуже чешского или польского! Ну продумать, как писать шипящие - сочетаниями или всякие чёрточки на буквах рисовать. Разберёмся. Теперь главное, чтоб быстрее закончилась вся эта хрень с Пироговым. После такой бучи уральская самобытность будет на вес золота… если будет.

Он вздохнул и вновь принялся упражняться в употреблении изобретённого языка, написав самые важные для него слова: Akademih Uralskoj Okodemei Nauh Mihail S. Szabreev. Определённо, это имя будет вписано в новейшую историю Урала! «Вот такая у меня будет теория с практикой!», - победоносно заключил он и решил отправиться спать, рассудив, что утро вечера мудренее.

…Утром, очнувшись от сумбурного сна и прополоскав рот, Михаил Сергеевич соединился с Водянкиным и в нескольких фразах описал ему свой проект. К удивлению Михаила Сергеевича, которому самому его ночные идеи уже казались началом шизофренией, Водянкин внимательно выслушал его, а потом перезвонил и даже задал множество вопросов. «Знаете, этим надо заниматься срочно! Писать прокламации у нас есть кому, а вот эту тонкую работу можно поручить только вам. Значит, подумайте, сколько вам нужно людей, каких. Я подумаю, где будете работать.»

Осмысление всего произошедшего в последние дни наступило для Михайлова случайно и навалилось как-то разом. Случилось это после мучительного и тяжёлого допроса нескольких офицеров генштаба и полиции. Все вели себя по разному - кто-то матерился и призывал на голову «изменников» кары и проклятья, кто-то просто молчал, кто-то пытался превратить всё в шутку, возможно, не понимая, какими серьёзными для их будущей судьбы имеют эти тягучие моменты допросов.

Самым умным оказался бывший начальник полиции Челябинска Шевкунов. Уже допрошенный челябинским управлением КОКУРа, он сразу повёл двойную игру - с одной стороны, демонстрировал готовность к сотрудничеству, с другой стороны - ничего конкретно не говорил. Было очевидно, что он просто тянет время, ожидая развития событий. «Дурак какой!», - Михайлов был измотан и потому совершенно потерял интерес к психологическим играм с задержанными - «Может, прямо в лоб ему сказать, что про их говенный Русский Уральский Союз Офицеров всё мы знаем? Сказать, мол, если всё будет плохо… Ну для нас, в смысле, по-любому, не доживёт он до Пирогова. Тут же все продумано до деталей - один сигнал и все заключённые через секунду потравят газом как щенков».

Михайлов уже собрался ему это сказать, но потом решил отдохнуть и оборвав вялый разговор на середине, велел отвести Шевкунова в камеру. Почему-то вспомнился тот глупый студентик, который пытался устроить теракт в «Порто-Франко» и мерзкий осадок, оставшийся от разговора, снова всплыл.

Для разгрузки мозга Михайлов обычно ездил в казино. Жихов был осведомлён об этой привычке своего зама, но не сильно за неё ругал - знал, что Василий играет без фанатизма. Впрочем, это был неплохой компромат на всякий случай, оба это понимали и Михайлов даже внутренне радовался тому, что точно знает, что ему могут предъявить в случае чего. Обычно он играл в круглосуточном «Казино Руайяль». Это было проверенное место в стиле одного из старых фильмов про Бонда, с подслушивающей аппаратурой и множеством укромных мест для деликатных разговоров. Между прочим, и доход от него шел в секретный фонд КОКУР, о чём мало кто знал.

Василий сел за покерный стол и кивнул крупье. Потом вызвал официанта и, закурив, вскрыл карты…

Играл он «на автомате», почти всё время проигрывал, но сама игра его не занимала. Он продолжал прокручивать в голове комбинации, распутыванием которых он занимался по работе. И вот, после того как тарелки из-под закусок унесли, а очередная раздача принесла убогую пару шестёрок, он вдруг увидел себя со стороны.

«Как я вообще до всего этого докатился-то? В чине подполковника, ещё и госбезопасности! Еще и какой-то Уральской республики! Сижу в казино. Целыми днями мучаю нормальных русских мужиков, допрашиваю их и спокойно размышляю, что их всех, между прочим, разом могут кончить. Потравить газом только потому, что они хотели жить в великой России а не в придурочной Уральской республике? А ведь когда-то действительно сам был русским националистом! И вот тебе на… И всё-таки, как же так? Почему?».

Михайлов встал из-за стола и, автоматически собрав в кулак немногие оставшиеся фишки, неспешной походкой отправился к лифту. «Ну да, всё ведь было так чисто и невинно. Я её любил, а она меня нет. Я любил Россию, а ей не до меня было… Я хотел ей служить, а она предпочитала мерзких толстожопых мужиков с заспанными свиными рожами. Таких же, как Юркевич, Полухин и прочие нынешние вожди…», - в зеркальной стене лифта он видел себя: слегка расплывшегося тридцатилетнего мужчину в хорошем костюме и не очень свежей рубашке. В его мозгу неспешно поплыли воспоминания о последних годах перед Кризисом, долгое время хранившиеся под спудом.

Был он тогда, значит, политически-активным студентом. Писал статьи, ходил на какие-то потешные дебаты-политклубы. Хотелось ему Родине служить. Ну и как раз подоспел расцвет «Единой России», которая вдруг объявила, что будет привлекать к партийной работе энергичную молодёжь. «Как-то эта бодяга вся называлась ещё глупо… Политфирма? Политзаказ? Политзавод, точно!», - Михайлов вышел из лифта на верхнем этаже небоскреба и, сделав успокоительный жест встрепенувшемуся официанту, сел за столик рядом с панорамным, во всю стену, окном.

…С пресловутого «Политзавода» всё, пожалуй, и началось. Изучив рекламную листовку, Михайлов пришёл в офис «Единой России». Хоть сама партия ему и не нравилась, но тогда он решил, что надо использовать все возможности для служения своей стране.