И что же дальше-то? Вроде бы, ничего особенного — нашел её и, как водится в студенческих кругах, исполнил роман, верней, дружбу с максимальной взаимной симпатией. Образ «солнечной девочки» отошел вглубь… души, памяти. Иногда ее милое личико снова и снова озарялось солнечным светом, но первое впечатление затерлось наплывающими мутными волнами суеты. Лишь однажды случилось сильное озарение, и виной тому было стечение обстоятельств — успешное завершение сессии, майское солнечное тепло, шальной заработок и еще вот это: мы со Светой встретились в ресторане, куда ее привели сокурсники, наверняка после долгих уговоров.

Поначалу, я просто с любопытством наблюдал, как она держит на дистанции парней, не позволяя даже прикоснуться к себе. Это ей удавалось делать в изящной манере, без грубости, безобидно, с приятной улыбкой на приятном лице. Но вот парни за ее столом начали пьянеть, психологические тормоза с каждой минутой слабели, да еще рок-группа из угла огромного зала посылала в эфир гудящего пространства настолько мощные аккорды, что усидеть в такой возбужденной атмосфере было невозможно — и она согласилась потанцевать «быстрый», конечно, в бесконтактном стиле. Так, в моей голове появилось несколько раздражительное определение, прилепившееся к слову «солнечная» — «недотрога».

Дело в том, что девушки, начиная с третьего курса, очень серьезно искали себе перспективных юношей для создания крепкой ячейки общества — семьи. Некоторые проявляли поистине изощренные методы, от «я ваша навеки» — до «по залёту», с привлечением судебных инстанций в ходе определения отцовства будущего ребенка. Меня это весьма удручало, участвовать в этой вакханалии не хотелось, поэтому держался от сокурсниц подальше, контактируя в основном с опытными женщинами на стороне. Может быть поэтому, наблюдать за Светой в тот вечер было захватывающе интересно — она вела себя не так, как сверстницы.

В течение моих наблюдений я и сам не отказывал себе ни в употреблении крепких напитков, ни в «медленном» танце, с томными касаниями разгоряченных тел — многие девушки только затем и посещали злачные заведения, чтобы подобрать себе партнера хоть на вечер, а лучше на месяцы — такое, своего рода средство от одиночества, неприличного, в их нежном возрасте.

Итак, звучит на полную громкость искрометная «Хафанана», только не в исполнении африканца Африк Симона, а тощенького волосатого парнишки в богемно рваной джинсе, розового от натуги, успешно пародирующего залихватские движения негра. Особенно здорово у гитариста получаются ритмичные звуки, напоминающие выстрел из крупнокалиберного ружья по носорогу. Танцоры вокруг, потные и горячие, орущие и визжащие, в толкучке непроизвольно ударялись филейными частями, впрочем, многих это только забавляло… Как вдруг я получаю довольно ощутимый удар по вышеуказанной части своего тела, оборачиваюсь — а это недотрога Света замерла с прижатой к лицу рукой, вся красная от стыда и непривычного возбуждения. В голове пронеслась целая кавалькада пьяных выражений, из которых наружу вырвалось только одно: «Светик, приветик! Ну и по…темперамент у тебя… сегодня!» — а сам, гад такой, стал мысленно прокручивать отрывки из неприличного немецкого кино. «Ой, прости, прости, пожалуйста! Я не хотела!» — «Да что ты, всё нормально, успокойся!»

Потом танцевали «медленный», тогда звучала томная «Как всё это выразить словами, нету слов, слова приходят сами, если любить, если любить так..» Мы со Светой плыли, мы летели, едва касаясь подошвами паркета, под ненавидящие взгляды её сотрапезников, и в том танце девушка позволяла прижимать себя, не сопротивляясь, даже наоборот. Потом я провожал её домой. Над нами сверкали звезды, наши разгоряченные тела обвевал приятный ветерок, мы по очереди читали стихи и даже напевали песенки, шутили, смеялись. Но у своего подъезда Света уперлась руками в мою пылающую грудь и строго сказала: «Нет! Не трогай меня!» — и убежала, громко хлопнув дверью, как от насильника. Вернувшись в ресторан, под восхищенные вопли товарищей, продолжил участие в банкете — все-таки мы его заслужили ударным трудом, и все-таки мы были бесконечно молоды и безрассудны, а девушки за нашим столом были так прелестны и так доступны. Но еще неделю-другую на моей груди ожогами второй степени саднили удары от жестких кулачков Светы, а в ушах звучал её холодный крик «Не трогай меня!» Да ладно, больно надо, успокаивал себя, но не совсем успешно.

Потом была трудовая преддипломная практика, собственно диплом, сумасшедший аврал, гудящая тревога — а справлюсь ли я! Потом, нужно было готовиться к военным сборам, потом — до самой погрузки в автобусы мы предавались разгулу… А потом вдруг в мою комнату постучалась Света, смущенная, расхрабрившаяся, с пакетом в трясущихся руках, в которых обнаружилось марочное вино и закуски из ресторана. Предложение Светы меня не удивило — она была третьей в те сумасшедшие дни и ночи. Да и звучало это до какой-то степени по-деловому, несколько цинично, но вполне разумно: «Я уже не найду никого, лучше тебя. Я тебя люблю, ты знаешь. Никаких претензий к тебе, никаких обязательств — мы расстанемся навсегда. Пожалуйста, подари мне ребеночка, чтобы он был похожим на тебя, таким же талантливым и красивым!»

Ну а дальше, все по отработанному ранее алгоритму — застолье, затихающая дрожь в руках девушки, медленный, очень медленный танец под магнитофон: «Как всё это выразить словами, нету слов, слова приходят сами, если любить, если любить так..» — полный контакт, без всяких там «не трогай меня», легкое разочарование, пустота в душе, смущенное бегство девушки и острое желание забыть «это недоразумение».

Потом война, стрельба, окопы, вручение офицерского билета — и на работу молодым специалистом. А там, на новом месте, всё новое: друзья, начальство, девушки, образ жизни, перманентное пьянство, нарастающее одиночество на миру, приступы отчаяния. И воспоминания о веселом студенчестве, уходящей молодости, и о Свете. Только солнечная девушка, недотрога, сумела так здорово скрыться от меня, настолько качественно замести следы — сколько не расспрашивал о ее судьбе, никто ничего сказать не мог. А жаль!.. Если бы на новом месте, в период отчаяния и тотального одиночества, в той разрухе, пьянстве, воровстве, пошлом сквернословии, грохоте раздолбанной техники, истеричных воплях начальства — вдруг как из сказки появилась бы Света… Я бы крикнул, что было сил: «Светлана, вернись, ты мне нужна, я задыхаюсь без твоего солнечного света, мне холодно и очень плохо! Господи, сделай же что-нибудь!» Пока мой крик раздавался эхом по вселенной, я ждал, всматривался вдаль, может, появится и спасет меня. Но не появилась. Девушка сдержала свое обещание расстаться навсегда. А жаль.

Как набат колокола, как взрыв из прошлого, прозвучал тихий вкрадчивый голос:

— Хочешь узнать, что случилось со Светланой?

— Нет! — чуть не закричал я, предчувствуя беду.

— И все-таки послушай. Поверь, это нужно узнать.

— Говори, — прохрипел я, почувствовав внутри холод смертной тоски. Видимо, действительно нужно, хотя бы для того, чтобы избавиться от гудящего страха.

— Светлана уехала в Сибирь на всесоюзную стройку. В первый же месяц в нее влюбился местный герой, всеобщий любимец, бригадир-орденоносец. Плечистый красавец, с голубыми глазами! Света призналась, что ждет ребенка. Беспечно махнув рукой, тот настоял на женитьбе, и они, пока живот не виден, сыграли свадьбу. И вроде бы все у них наладилось, получили хорошую квартиру, купили мебель, ковры, машину — все как у людей, только еще лучше. Только одна из воздыхательниц нашего героя труда, не поленилась сходить в роддом, узнала точный возраст ребенка, подсчитала на бумажке и громогласно, при всей бригаде, рассказала о том, что ребенок не его, что жена досталась ему уже беременной. Конечно, во время обвинительной речи члены бригады не сказали ни слова, кроме разве: «Тебе-то что? Не лезь в чужую жизнь!» Но слух о неверной жене быстро разлетелся по стройке, началась негласная травля, к которой подключились другие женщины, влюбленные в нашего героя. В лицо Свете смеялись, за спиной шушукались, дверь квартиры мазали битумом, даже собаки на нее стали рычать и лаять остервенело. Бригадир напивался, пьяным избивал жену, на сына отказывался смотреть и брать на руки. Света не выдержала позора, и с ребенком на руках уехала куда глаза глядят. Остановилась на берегу реки, последний раз поцеловала сына и в обнимку бросилась с моста в ледяную воду.

Я подавленно молчал. Передо мной реяло в лучах солнечного света улыбающееся лицо солнечной девушки. Слева звучали ругательства: «идиотка, самоубийца, непрощаемый грех, вечная погибель», справа раздавался тихий шепот: «тогда все были атеистами, Света стала жертвой неверия, которое приравнивается к сумасшествию, а значит грех прощаемый, ведь и за Цветаеву благословили молиться и записки подавать, молитва любви покрывает всё».

Последние слова вплелись в каскад солнечных лучей, подобно звукам, начертанным на нотах, меня осветила надежда, у меня появилась великая цель. Я лишь узнал имя младенца, и во мне зазвучала молитва, сквозь которую прорывался шепот: «слова приходят сами, если любить, если любить так...»

— Видишь, какая трагедия случилась бы со Светланой, если бы не твое обращение к Богу, — прозвучал голос в душе.

— А что, на самом деле произошло? — выпалил я, — …если без твоего «бы»? И еще — что-то не помню, чтобы я обращался к Богу.

— На самом деле… — он помолчал, наверное, чтобы я проникся каждым словом. — Мать с ребенком на руках стояла на мосту, в отчаянии смотрела на серую воду, от которой разило холодом вечной погибели. Именно в то мгновение на тебя напало острое желание встретить ее, вернуть в своё тупое одиночество. И ты закричал! Да так громко, с такой светлой любовью! И — да! — быть может, ты уже забыл, но ты, неверующий, достигший мрачного дна, произнес эти слова: «Господи, сделай же что-нибудь!» В ту же секунду на мосту появился некто, увидел мать с ребенком на руках, понял, что задумала она что-то очень плохое… Взял ее за руку и увел подальше от того моста, от серой воды, от страшных мыслей. Ему удалось успокоить Свету, обогреть, вселить надежду — и они поженились, Света родила еще двоих детей, и теперь у них вполне счастливая семья.