Такую же идею мы встречаем и у представителя Восточной Церкви – преподобного Анастасия Синаита: «…святые отцы говорят, что когда число праведных мужей достигнет числа падших ангелов и горний мир наполнится [ими], тогда и произойдет скончание [века сего]». Очевидно, что игумен монастыря святой великомученицы Екатерины ссылается на западных отцов – блаженного Августина и Григория Великого.
Через творения западнохристианских авторов эта мысль проникает и в русскую книжность. Так, Симеон Полоцкий в «Венце веры» пишет: «Яко селици спасутся человеци, елици ниспадоша Аггли». Впрочем, в русской книжности первое упоминание о замещении падших ангелов праведниками встречается в «Слове о небесных силах», приписываемом святителю Кириллу II, епископу Ростовскому († 1262).
Из авторов, близких к нам по времени, эту мысль мы видим у преподобного Варсонофия Оптинского: «…сотворенные духи не все сохранили верность Богу; треть отпала от своего Создателя, и из благих они сделались злыми, из светлых – мрачными. Чтобы возместить потерю, сотворен был человек. Теперь люди, работающие Богу, по кончине своей вступают в лик Ангелов и, смотря по заслугам, становятся или просто Ангелами, или Архангелами и т.д. Этот видимый мир будет стоять до тех пор, пока будет пополняться их число, а тогда — конец»; у святого праведного Иоанна Кронштадтского: «Мы приглашаемся в сообщество Херувимов, Серафимов, Престолов, Господств, Ангелов и Архангелов — вместо отпадших, возгордившихся духов».
— Ну что, прояснилась мистика момента?
— Благодарю за познавательную лекцию, мой ангел. …Только что это? Меня опять куда-то выносит. Ты со мной?
— Да куда же я денусь!
Курсор памяти вздрогнул и откатился на полгода назад.
Однажды ночью ожидал на платформе прибытия поезда. Сначала появился свет прожектора, потом раздался тревожный гудок, и только после этих предупреждений об опасности появился головной локомотив, тащивший следом двадцать вагонов. Устроившись на верхней полке купе, включил ночник, и так как спать не хотелось, открыл наобум журнал, купленный на вокзале. На глаза попалась статья академика Анохина на тему «Опережающее отражение». Ну, думаю, пробегусь по заумной галиматье, тут меня в сон и потянет.
Академик, написавший доклад на столь мистическую тему, работал в атеистические времена, поэтому изо всех сил пришлось выкручиваться, чтобы не прозвучали слова «пророчество» или «предвидение», имеющие в своей сути нечто божественное, провиденциальное. А ему нужно было как-то обосновать возможность долгосрочного планирования успехов промышленности и сельского хозяйства. Вот, напустив тьму научных терминов, напрочь запутав прямо скажем туповатых малообразованных чиновников, он и придумал такое словосочетание — «опережающее отражение».
Только что машинист поезда показал мне эффективность силы света и звука, а ведь если имеется источник энергии, то должно быть и отражение. Иначе, как узнать, не стоит ли кто на путях, не пересекает ли зазевавшийся водитель автобуса переезд — тут и человеческих жертв не избежать. Поэтому машинист зорким оком и высматривает отражение от препятствия, чтобы в случае чего, предупредить тревожным сигналом, в крайнем случае, остановить поезд.
Вместо желанного сна под стук колес, в усталом мозгу головы родилась цепочка ассоциаций. С детства дорога возбуждала во мне интерес к новым местам, незнакомым людям — к приключениям и открытиям, которые обязательно должны случиться. Наверное поэтому, собственная жизнь представлялась мне путь-дорогой от рождения до кончины.
Когда священник пробежал подслеповатыми глазами в толстых очках по моей хартии — списку грехов, которые я совершил за отчетный период, — он лишь хмыкнул и проворчал:
— Не могу допустить к Причастию, ты не готов. Эта бумажка, — тряхнул он моим листочком, — курам на смех. Приготовься к исповеди за всю жизнь с семилетнего возраста, день за днем перебери дела, слова и даже помыслы. Всё аккуратно запиши. А чтобы свои преступления, которые за грех не почитаешь, увидеть в полной мере, попостись, помолись: «Дай, Господи, зрети прегрешения моя!» Как приготовишься, придешь ко мне, и мы с тобой еще раз приступим к таинству исповеди. Если увижу, что поработал над собой, тогда получишь епитимию, отработаешь ее, и только после таковых трудов, допущу до Причастия.
Униженный и оскорбленный, отошел тогда от аналоя, глянул на очередь причастников — они стояли, скрестив руки на груди, устремив глаза на царские врата, откуда с минуту на минуту священник вынесет золотую чашу со святыми дарами — почувствовал укол зависти. Открыл записную книжку и записал: «зависть». Вспомнил, сколько времени оторвал от бизнеса, какую кучу денег потратил на билеты и милостыню, пожалел зря потраченное и записал: «жадность». Глянул на батюшку, прогнавшего меня — он слушал вполуха исповедующуюся бабку, с иронической улыбкой наблюдая за мной, и я записал: «обида». Так и положил начало… Как там в Покаянном каноне Андрея Критского: «Откуду начну плакати окаяннаго моего жития деяний? кое ли положу начало, Христе, нынешнему рыданию?..» — лучше и не скажешь.
С тех пор так и курсирую по петляющей линии моего жизненного пути, туда и обратно, со всеми остановками. Ловлю отражения, только не опережающие, а догоняющие, тающие, сокрытые. И ведь, что еще приметил — корень преступления, совершенного в тридцать лет, откапываю в восьмилетнем возрасте, а последствия эхом разносятся по всему жизненному пути. Непрестанная молитва «Дай, Господи, зрети прегрешения моя», какой бы простенькой она ни казалась, делает свое дело, вытаскивает из темной глубины сознания на поверхность одну мерзость за другой. Со мной всегда мой невидимый собеседник — ангел-хранитель, небесный заступник, ангел покаяния — называю по-разному. Он не дает успокоиться, махнуть рукой на самое главное дело, «единое на потребу». Правда, разговаривает он со мной не красивым ангельским гласом, который однажды слышал в Шамордино, а моим же надтреснутым, неблагозвучным, иногда грозным, иной раз насмешливым — именно таким, какой я понимаю, ввиду своей непреходящей тупости.
— Ну и сколько еще ползать взад-вперед по моему очень жизненному пути?
— Сколько нужно, столько и будешь ползать, не велика персона.
— А я с ума, ненароком, не свихнусь? Особенно, с таким проводником…
— Вот заладил! Это было бы слишком просто. «Свихнувшиеся» боли не знают, страдания им неведомы. Они под защитой, как больной зуб в новокаиновой блокаде. Ишь чего захотел! А ты помучайся в каноническом масштабе, поскрипи зубами, тогда может быть и не придется гореть в аду.
— А ты, часом, не садист? Что-то подсказывает, не дождаться от тебя ни любви, ни сочувствия.
— Это ввиду твоей дремучести. Если бы я не изливал на тебя потоки любви, давно бы уж в бездну канул.
— Ой, ну ладно, ладно, хватит пугать. Давай, начнем следующий круиз по моей непутевой житухе. Поехали!
— Как прикажете, гражданин начальник.
Одинокая волчица
Когда её лёд перед сердцем горячим растает
Забудет она своего одиночества боль
А. Добронравов. Волчица
Поезд медленно подкатил к перрону, я выглянул в окно, нос к носу столкнулся с бесстрастной физиономией Юры, он кивнул. Еще раз убедившись, что костюм на мне сидит прилично, подтянул галстук и вышел из вагона, поблагодарив проводницу. Юра жестом указал на лимузин Чайка, вплотную причаленный к перрону. Мы забрались в салон на задние сиденья, я поприветствовал незнакомого шофера. Чувствуя, как меня распирает от накопившихся вопросов к другу, задал первый: «Куда теперь?» и замолк, увидев, как Юра поднял палец, достал свой навороченный телефон и нажал кнопку.
— Теперь можно, — разрешил он, — нас никто не слушает.
— Так открой секрет, куда ты пропал?
— Как тебе известно, мне поручили участие в опрокидывании банка, который финансировал криминал. Я согласился потому, что там были наши деньги. Первое, что я успел сделать, перевел наши миллионы в надежный банк. Пока занимался спасением родных капиталов, обнаружил, что этим же занимаются еще трое мужичков. До меня дошло, что произошла утечка, и пока контора выясняла кто предатель, я заблокировал все операции банка. А потом узнал, что за день до нашей операции в УБОП ушла крупная сумма. Ну, думаю, молодцы ребята, подсуетились, значит мы вместе — и про это забыл. Потом услали меня в командировку по заграницам, я возвращал домой деньги, ушедшие из банка-банкрота. Разумеется, как водится, традиционную десятину я не забывал перечислять на наш счет, так что мы теперь в шоколаде, кризис нам только на пользу.
— А что, позвонить мне и как-то предупредить, сложно было?
— В том-то и дело, что операция была настолько засекречена, что я и пикнуть не смел. Ты уж прости, конечно, но меня оправдывает то, что я поручил майору отражать возможные нападки на тебя. Видишь сам, тебе только раз угрожали, да и то старый вояка съездил к тем горячим парням и «уговорил» тебя не трогать. А знаешь, сколько банков, сколько фирм ликвидировано! А сколько нашего брата, бизнесмена устранили! Бандиты как с цепи сорвались, трясли должников, аж пух и перья летели. Тебя же это не коснулось. — Он посмотрел на меня внимательно. — …Или коснулось?
— Да как сказать, — почесал я висок. — На меня такое отчаяние накатило, что я стал подумывать об отставке, окончательной и безоговорочной.
— Ну, Платон, ты это зря! — прогудел Юра. — А как же наше дело! Как наши люди, которых мы кормим! Когда это мы с тобой сдавались! Нет, брат, ты это брось!
— А вот послушай, — зашептал ему на ухо, поглядывая на незнакомого водителя, который уже наворачивал второй круг по кольцу. — Подо мной живет сосед Федя. Иногда заглядывает в гости, мы чай пьем, он с аппетитом поглощает все, что ему ни предложишь: пирожные, бутерброды, омлет, борщ — всё ест, аж за ушами трещит. И вовсе не потому, что бедный или обжора — нет! — просто нормальный здоровый мужик, во всех отношениях. Всегда улыбается, всем доволен, спокоен, как танк.