— Ладно, пусть живут, — вяло отозвался «директор стекольщиков».

Мы встали из-за стола и неспешно пошли на выход: в таких местах двигаться надо как можно медленней, а то одно резкое движение — и нервные вооруженные ребятки изрешетят тебя... Не всем удавалось выйти из таких заведений своими ногами.

— Кстати, Васенька имеет привычку, — шепнул Юра, — прежде чем убить, изрядно помучить несчастную жертву. Врагу не пожелаю попасть в его лапы.

Последнее, что я заметил, и что весьма огорчило — торжествующий взгляд Иры: мол, видишь, я и сама справилась, я тут своя!

Дальше — больше… До меня дошла информация, что практически всех бандитов с Профсоюзной перестреляли. Наш особист хмыкнул:

— Кстати, не без нашей помощи!

У меня ёкнуло в груди, я спросил майора:

— Помнишь, девушку-бухгалтера у стекольщиков? Она деревянному по пояс Васе объясняла, как вести двойную бухгалтерию?

— Ты про Волчицу, что ли?

— Зачем так ее назвал? — спросил я, почувствовав спазм в горле.

— А ты не знаешь? — улыбнулся старый вояка, разгладив морщины прокопченного порохом лица. — Эта милая барышня всех и сдала! От нас на стрелке был только Юрка, но ему хватило ума не соваться в пекло, в стороне остался. В назначенное время Волчица сбежала из офиса, понаехали не меньше сотни стрелков из «подольских курсантов» — всех аккуратно положили. Ну, ты знаешь их методы — сначала стреляют, потом думают… А на место прежних заступила Волчица — практически подмяла под себя всю Профсоюзную. Только она всё сделала по-хитрому — наняла зиц-председателя Фукса с профессиональной командой, заключила договор с подольской крышей, а сама стала кукловодом у этих марионеток. А еще прошла инфа, что она завела роман с зам-начальника Отдела по борьбе с орг-преступностью — это я от него же и узнал. Понимаешь, влюбился полковник в ее синие глаза, а она ему на шею присела и только головой его вертит, в трех местах простреленной. Так что не волнуйся на ее счет — она еще и нас попытается подмять… Только я на всякий случай, в генпрокуратуре договорился — чуть рыпнется девушка, тамошний наш человек ее лет на двадцать закроет, уж я ему такого компромата подбросил — пальчики оближешь. А ты, Платон, чего это о ней забеспокоился?

— Ира — моя первая любовь, — прохрипел я. — Ее родители выехали на ПМЖ в Испанию, на родину предков. Я отцу её обещал защитить, прикрыть дочку, в случае чего.

— Ох, парень! — нахмурился старый солдат. — Такая девчушка сама кого хочешь защитит и прикроет. Это, слышь, такая новая генерация подросла — волки с волчицами. И что характерно, ничего не боятся, ломят напропалую — и при этом с вежливой улыбкой, мол, ничего личного, на войне как на войне.

— Майор, что узнаешь про Иру, ты мне, пожалуйста, рассказывай.

— Да уж расскажу, если такое дело!.. Но, если честно, шансов у нас с тобой никаких.

— Это я уже сам решу, что делать, и сколько у меня шансов.

— Ладно, понял… Буду держать в курсе.

С тяжелым сердцем брёл по улице, мимо пронеслась кавалькада черных автомобилей с затемненными стеклами. «Самоубийцы!» — промелькнуло в голове. На миг почудилось, что за приспущенным затемненным стеклом «шестисотого» мелькнули синие глаза Иры, её открытая улыбка. Что ж, вполне возможно… И тут я чуть не упал — мои ноги запнулись о высокую ступень входа в церковь. Это неспроста, промычал я под нос и зашел под старинные своды. Выстоял очередь к священнику, подошел и сразу бухнул:

— У меня подруга погибает! Что мне делать?

— Ну, во-первых, исповедуй свои грехи, чтобы Господь тебя услышал. А потом закажи сорокоуст и еще неплохо обойти три монастыря и заказать длительные поминовения.

— Исповедаться? Я не знаю как!

Усталый седой священник склонил ко мне голову, дыхнул уютным перегарчиком и стал задавать наводящие вопросы: «убивал?», «воровал?», «блудил?». Я под грохот сердца отвечал на вопросы, все больше чувствуя себя закоренелым преступником. Наконец, допрос закончился, я почувствовал облегчение. Батюшка, вдруг ставший мне почти родным, накрыл золотой лентой мою повинную голову, которую и меч не сечет, прочитал разрешительную молитву. Поздравил с первой исповедью, но сразу прибавил:

— А теперь подготовься к генеральной исповеди за всю жизнь и приходи в субботу вечером. А пока закажи у нас сорокоуст и обойди монастыри. Глядишь, Господь и тебя и твою подругу помилует и покроет вас от всякого зла.

Всё я тогда сделал, как велел священник… Ну, почти всё. Уже на следующий день наш майор сообщил, что на Иру совершено покушение, но она выжила, лежит в кремлевской больнице. Сейчас к ней никого не впускают, но как только «доступ к телу» разрешат, он сообщит. Дальше пошла серия новостей о переделе рынка и наши задачи на ближайшее время. Я втянулся в заботы по выживанию, и про субботнюю генеральную исповедь забыл.

Иру навестил через неделю. После круиза по монастырям острая боль за нее растаяла, уступив место совершенно иррациональной уверенности, что с ней отныне всё будет хорошо, как надо. Ира лежала на специальной кровати с подъемом, вся в бинтах, гипсе и трубочках, но улыбалась так светло, как в детстве. Она рассказала, как в ее палату заглянул священник, предложил исповедаться, причастил её.

— А ночью приснился сон, в котором я видела тебя, Платош, — сказал она, улыбаясь, — твои посещения церквей, и еще — только не смейся! — видела ангела, который буквально за ручку водил тебя от храма в храм и подсказывал, к кому подойти и что в записке написать.

Ира меня поблагодарила и, неожиданно сквозь улыбку всхлипнула, и пообещала завязать с волчьим прошлым и стать «хорошей послушной девочкой». А на прощанье притянула меня к себе и на ухо выпалила:

— И все-таки мне удалось кое-что заработать. Понял, Платон? Теперь уже не ты, а я могу содержать тебя хоть до конца жизни.

— Давай про это позже поговорим, ладно?

— …До конца нашей совместной жизни, понял!

— Да понял я тебя, понял! Только должна и ты кое-что понять, наконец. Ну ладно, если не терпится, слушай: мы с Юрой работаем не для заработка денег любыми средствами. Для нас это такая же потребность, как есть и пить, дышать и молиться. Мы просим Бога нас устроить, как Ему это кажется правильным, а наше дело — найти волю Божию и следовать ей до конца.

— Это ты понял, когда по церквам с ангелом под ручку ходил? — улыбнулась она.

— Скорей всего, когда мы с тобой читали Дневник офицера. А сейчас, во время нынешних трагических событий, мне довелось на практике удостовериться в правоте слов Офицера. Да и тебе тоже, как мне кажется.

— Ладно, иди, Платоша, устала я. У меня теперь много времени и опыта, чтобы подумать обо всем.

— …И помолиться, просто, как больной ребенок просит маму родную. Помнишь, как учил нас Офицер?

— Да, помолиться, конечно. Как же многому нам еще предстоит научиться! Спасибо тебе. Большое спасибо!

Часть 2. Ломая молнии полет

Опережающее ли моё отражение?

Утратив способность опережать события,

т. е. способность к направленному

опережающему отражению,

живая система перестает быть живой.

Акад. П. К. Анохин

Как хорошо, что Юра позвонил и предложил извлечь из недр памяти воспоминания о моей испанской Ире и вовсе не моей, чужой Волчице. Как хорошо, что под убаюкивающий стук колес меня не тянет в сон — видимо, до сих пор действует бодрящее свойство мази от чаровницы Эрико, но уж лучше «отпусти меня чудо-трава». Не без труда вернувшись из туманных миражей памяти, я обнаружил плотно исписанный грехами листок записной книжки, ставший с некоторых пор хартией генеральной исповеди.

— Твои проделки? — спросил я невидимого собеседника.

— Не без моей помощи, конечно, но всё твоё, — был ответ. — А ты чем-то недоволен?

— Да нет, всё нормально, спасибо, — смутился я. — Если у тебя такое хорошее настроение, помоги разобраться в механизме так называемых отражений. Там всё такое запутанное…

— Может, таинственное, мистическое — то, чего ты боишься?

— Боюсь я только одного — с тобой с ума свихнуться!

— Это ты зря, я не позволю тебе сбежать с передовой.

— Ну ладно, расскажи, кто ты и откуда, а то может, с тобой и общаться вредно.

— Как говорится, доверяй, но проверяй? Тогда слушай:

«Пожалуй, впервые об этом заговорил блаженный Августин: в своем самом известном апологетическом труде «О граде Божием» он сообщает о милосердии Бога, собирающего род человеческий «в восстановление и восполнение падшей части ангелов». В книге о христианской вере, адресованной Лаврентию, епископ Иппонийский также пишет, что «человечество, погибавшее во грехах и бедствиях, как наследственных, так и собственных, должно было по мере своего восстановления в прежнем состоянии восполнить убыль в сонме ангелов, образовавшуюся со времени диавольского разорения».

Эту же тему поднимал святитель Григорий Двоеслов. В отличие от Августина он считал, что число ангелов и святых в Божием граде будет равным: «…высшее оное гражданство состоит из Ангелов и человеков, и, по нашему мнению, в него взойдет столько рода человеческого, сколько там осталось избранных Ангелов». Это мнение святитель основывал на греческом переводе Второзакония 32:8: Когда Всевышний давал уделы народам и расселял сынов человеческих, тогда поставил пределы народов по числу Ангелов Божиих». И потому в Небесный град «взойдет такое множество людей, какое множество осталось Ангелов».

Далее эту тему развил Ансельм Кентерберийский. В трактате «Почему Бог стал человеком» он рассуждает о причинах замещения падших ангелов «существами человеческой природы»; размышляет, были ли ангелы созданы совершенным числом или оно было неполным; задумывается о том, могут ли люди испытывать радость от падения ангелов, ведь оно освободило для них места; вслед за святителем Григорием Двоесловом разбирает мнение, «что число-де избранных людей следует принять равным числу добрых ангелов». И, наконец, делает важное замечание: «…даже если бы ни один из ангелов не погиб, у людей было бы свое место в небесном граде». Правда, это замечание он никак не развивает, видимо, чтобы не оспаривать авторитетного мнения блаженного Августина.