— Может, он того?.. — Юра покрутил пальцем у виска.

— Я же говорю: здоровый мужик, в том числе и психически. Когда ты пропал, он как-то зашел ко мне, а я ему обрадовался и говорю: Федя, возьми меня к себе, в твое счастливое сегодня. Он кивнул, доел борщ, кусочком хлеба промокнул тарелку, вылизал ложку и говорит: завтра пойдем ко мне на завод, я тебя устрою. Будешь работать простым работягой и сразу успокоишься, а то на тебя в последнее время смотреть жалко, дерганый какой-то, глаза вон красные, спишь, поди, плохо.

— И что? — Дернулся Юра всем телом. — Потопал с блаженным на завод?

— Да, потопал. А что такого!

— Еще раз прости, Платоша! — Хлопнул меня по колену. — Не думал, что так тебя огорчил. Я этого нашего майора, старого хрыча, квартальной премии лишу! Что же он не мог тебя успокоить, обнадежить как-то! Ну, выпить с тобой в каком-нибудь кабачке, в конце концов.

— По-моему, наш старый вояка меня побаивается, — прошептал я, снова с подозрением глядя в аккуратно постриженный затылок водителя. — Да и не любитель он по ресторанам жизнь прожигать.

— Все равно, накажу, чтобы страх не потерял. Ну и что, пошел на завод, а дальше?

— Сразу влился в рабочий коллектив. Поставили к тискам, сунули напильник, выдали задание — петли на шкаф ваять. Помнишь, Юрия Никулина в кино «Когда деревья были большими»: «А руки-то помнят!» Вспомни, как мы в школе на уроках труда напильниками петли на парты делали? Так и я, с таким удовольствием резал, сверлил, снимал миллиметры, полировал! На ладонях пузыри вскочили, пот ручьем, а я ничего не замечаю, только заготовка перед глазами — и восторг щенячий. Потом пригляделся к трудовому народу и вот что обнаружил — таких как я больше половины. Кто разорился, кто спился, кого жена бросила — а завод подобрал и, как в песне поется: «Та заводская проходная, что в люди вывела меня». Это что! Через неделю мне доверили токарный станок — вот уж где я получил истинное удовольствие! Знаешь, Юра, за многие годы я впервые себя человеком почувствовал!

— И чем все закончилось? — усмехнулся Юра, искоса глядя на меня.

— Да вот, закончилось, — вздохнул я. — Подошел ко мне начальник цеха с кадровиком за спиной и, пряча глаза, сказал: пойдем со мной, поговорить надо. Я вымыл руки, переоделся и зашел в кабинет. Начальник цеха рассматривал мою трудовую книжку и усмехался: «Ты, я смотрю, птица высокого полета, зарабатывал поди тысячи долларов, так что давай-ка возвращайся в прежнюю обеспеченную жизнь. Сейчас, понимаешь, кризис, у нас целая очередь безработных, а для тебя это вроде развлечения. Так что давай, мужик, получи расчет — и на выход!»

— Правильно он тебя на место поставил! Нечего у рабочего класса хлеб отнимать! — сказал Юра, потирая ладони. — Ладно, не стану старика-майора в угол ставить. Это ведь он с директором побеседовал, да еще денег заводу подбросил, чтобы пережили кризис с минимальными потерями.

— Спасибо, конечно, за трогательную заботу, — прохрипел я обиженно. — Только все равно я благодарен и Феде, и заводу, и тем работягам, с которыми бок-о-бок вкалывал до седьмого пота. Я даже спать стал как убитый, аппетит как у Феди прорезался, на ладонях мозоли вот наросли — жизнь наладилась.

В ту минуту очень хотелось рассказать еще об одном событии. Но что-то меня остановило, уж слишком обстановка не соответствовала…

Там на заводе имелась прекрасная столовая. Веселые толстые тетки в белоснежных халатах кормили нас недорогими блюдами, приготовленными по-домашнему, как родным. Культовый гороховый суп, например, фирменный тушеный с мясом картофель и салат из помидоров с огурцами, сдобренный подсолнечным маслом, отжатым из жареных семечек — запомнил на всю жизнь. В каком бы дорогом престижном ресторане я не заказывал подобные блюда, нигде того доброго домашнего вкуса повторить шеф-поварам не удалось.

Кроме насыщения трудового народа столовая ко всему прочему стала стихийным клубом по интересам. Мы собирались за длинными столами, не спеша ели, не забывая обсуждать новости. Со временем удалось выявить в народной среде так называемых неформалов — демократов, диссидентов, либералов. Причем, среди таковых «тихих экстремистов» были как инженеры, конструкторы, так и рядовые слесари, токари, разнорабочие. Обсуждение новостей продолжалось во внутреннем дворике, где мы прогуливались вокруг дымящейся курилки по крошечному скверу — здесь смеялись, фонтанировали шутками, а порой доходило и до слез.

Там я познакомился с одним очень интересным парнем по имени Сергей. Он, как и многие, потерпел крушение в семейной жизни, стал выпивать, жена подозрительно скоро нашла ему замену из числа расплодившихся «новых русских», разменяла трехкомнатную квартиру на две однушки. В его холостяцкую берлогу в гости после смены мы иногда забредали, и там продолжались дискуссии, разумеется, с дешевым портвейном и чисто номинальной закуской. Нам на заводе выдавали праздничные заказы, в состав которых кроме дефицитной тушенки, масла, майонеза, сервелата «давали в нагрузку» консервы кильки в томатном соусе, шпротный паштет и рыбные тефтели, которые на семейный стол выставлять было неудобно, а за холостяцким столом пришлись к месту, и съедались за обе щеки, особенно если из них сооружались бутерброды, а сверху Серега-эстет небрежно набрасывал веточку укропа или петрушки. Под разговоры о политике, с вином и самодельными бутерами зарождалась крепкая мужская дружба.

Мне почему-то было приятно осознавать, что и в пролетарской среде оказалось немало «продвинутых» ребят, с которыми всегда было что обсудить. А однажды в гости к Сереже заглянул весьма странный, скажем так, нетипичный господин — крепко выпивший, бородатый, но вежливый, в приличном костюме, с дорогим виски в портфеле, по имени Палыч. Слегка пригубив свой сверхдефицитный напиток, он встал и начал нараспев читать стихи — свои вперемежку с Бродским, Волошиным и Ахматовой. По завершении поэтического вечера, мы с Сергеем провожали Палыча до стоянки такси. Как-то само собой вышло, что мы втроем на такси, не желая прерывать столь торжественный вечер, доехали до панельной девятиэтажки в Ясенево, обнявшись вышли из таксомотора и оказались дома у поэта, где пили дивный английский чай с овсяными печеньями, подаваемые на качающийся древний стол с вытертой до дыр клеенкой очаровательной супругой Тамарой, которую мы сходу окрестили «Царицей Тамарой». Убедившись, что мужчины «сыты, пьяны и нос а табаке», она тут же, в углу кухни развернула складной мольберт, укрепила на нем грунтованный картон и за час-полтора написала наш групповой портрет, разумеется, в стиле позднего импрессионизма. Наши довольные лица художница изобразила сине-желто-зелеными красками — необычно, но вполне узнаваемо. Палыч «угостил» общество порцией своих стихов, а под занавес удивил поэтической импровизацией с участием всех присутствующих лиц. Сергей сделал открытие — следующий день «чисслучайно» оказался выходным, поэтому решили продолжить творческую встречу на даче, куда Палыч пригласил своего верного друга Джека.

Дальше был переезд на микроавтобусе в крошечный дачный поселок, купание в пруду, костер, приготовление бараньей ноги на углях — и все это под чтение стихов, споры о политике и крепкий сон в гамаке, на газоне в туристических спальных мешках. А утром пили крепкий чай, а Джек раскрыл страшную тайну — они с Палычем «только что откинулись» из мест заключения, где отбывали срок за антисоветчину и религиозную пропаганду. Как большинство дембелей и освободившихся зеков, устраиваться на работу, как все нормальные люди, они не собирались, зато с помощью «знакомых батьков» учредили собственную фирму по изданию религиозных книг, календарей, для чего они наладили поставку золота и серебра для крестиков и цепочек, что дает им большую часть прибыли. Нам с Сергеем предложили «участвовать налом» для увеличения оборотных средств. Основной задачей наши зеки определили помощь в восстановлении церквей. Сергей, сославшись на нищету, отказался, я же обещал подумать.

Всё это промелькнуло в моем сознании буквально за полминуты, но наружу не вышло.

— Ладно, хватит лирики, давай про дело говорить, — почти серьезно рубанул Юра.

— А мы что, так и будем по кольцу кружить? — удивился я. — Когда в контору-то поедем?

— Если мы не идем в контору, то контора придет к нам, — загадочно произнес друг. — Значит так. Помнишь, я сказал, что УБОП вывел свои деньги из рухнувшего банка? Дальше вот что было. Если помнишь, наша испанская Ирина с начальством управления завела роман. Потом через подставных лиц заключила договор на поставку самой дорогой новейшей спецтехники, оружия и автомобилей. Это она помогла вывести деньги, поэтому ей отказать не могли. Получила девушка аванс в половину суммы — а это миллиард, на секундочку, — да и пропала. Начальника, с которым провернула сделку, и своего подставного директора — отправила в бега. То ли заграницу, то ли под землю — неизвестно, только исчезли мужики. Не сегодня-завтра, мне подскажут, где она залегла на дно. Но что-то подсказывает, что она здесь, в глуши сидит и выжидает, когда всё рассосётся. Слышал, может, грядет мощная реорганизация. УБОП расформировали, людей передали в ФСБ и МВД, так что, видимо, Ирина надеется, что долги спишут, а она выйдет из болота сухой. Только на этот раз на нее очень сильно обиделись суровые ребята. Нам с тобой поставлена задача: найти, уговорить вернуть деньги, а если откажется сотрудничать — в расход.

— А я здесь причем? — воскликнул я. — Если подругу покушение не отрезвило — она тогда едва выжила, — то уж мои уговоры тем более не подействуют.

— И я так думал, пока мне не поставили одну песню. Между прочим, называется «Волчица» Александра Добронравова. — Он включил магнитолу. — Вот послушай.