Но надежды не было. Никто и никогда не возвращался из Клетки. Не на самом деле.

Ей потребовалось приличное количество времени, чтобы позвонить в соответствующие органы. Казалось, она не могла подняться с пола, почувствовать свои конечности. И она не могла перестать пить горькую жидкость, от которой ее тошнило, но в то же время, которая смягчала грани реальности.

Это привело ее обратно в Клетку.

— Мы должны выбраться отсюда.

Орион закатила глаза от слов Жаклин. Она повторяла это с тех пор, как забрали Мэри Лу, как будто чувствовала, что скоро придет ее собственное время.

Их осталось только трое: Жаклин, Орион и Шелби. Шелби была безутешна. Орион потеряла надежду. Каждый раз, когда они забирали ее, она хотела, чтобы ее убили. Ей хотелось, чтобы ее не тащили обратно в Клетку, еще более сломленную и оскверненную, чем раньше.

Но каким-то образом она терпела. Она закрывала глаза и уплывала прочь, в далекую страну.

— Мы убираемся отсюда к чертовой матери, Орион, — прорычала Жаклин с огнем в глазах. Орион уже много лет не видела в Жаклин такой энергии. — Хватит ждать, черт возьми, — сказала она сквозь стиснутые зубы.

Жаклин была непоколебима в этой философии и верила в их способность спастись. Она была той, кто подтолкнул Орион, той, кто разработал план. Она зажгла огонь, который давно угас. Ее свежий взгляд тут же заметил слабые места, которые они могли использовать. Тот факт, что Вторая тварь был тощим наркоманом, и его было легче всего одолеть. Время, когда он приходил и забирал одну из них, пока Первая тварь уходил из дома. Однажды он был пойман Первой тварью и избит за это, поэтому стал более параноидальным, более пугливым. Жаклин знала, что это их шанс.

Благодаря ей они смогли сбежать.

А теперь она была мертва.

Орион не знала, как ее оплакивать. По правде говоря, она не знала Жаклин. Она знала только ту версию, в которую ее превратила Клетка, но не ту, кем она была на самом деле. Может быть, она была никем. Может быть, все они были никем без этих цепей.

Половина бутылки исчезла, прежде чем она вытащила свой телефон из сумки.

— Она мертва, — произнесла она ровным голосом, слова были четкими, несмотря на количество выпитого алкоголя.

— Где ты? — потребовал Мэддокс.

Он был спокоен. Она догадалась, что он включил своего внутреннего полицейского. Орион ненавидела, что ее подруге пришлось умереть, чтобы наконец-то дождаться этого бесстрастного тона. Она предпочитала его всему, что слышала от него до этого момента.

Орион не помнила остальную часть разговора, но осознавала, что он был, так как после того, как она сказала, где находится, Мэддокс отдал ей приказ:

— Я хочу, чтобы ты оставалась со мной на связи, Орион, — сказал он. — Тебе не нужно ни о чем разговаривать, не нужно больше ничего говорить, я просто хочу, чтобы ты осталась со мной. Я поговорю, но ты не обязана отвечать. Просто слушай мой голос и знай, что я на пути к тебе, и ты не одна.

Разве она только что не думала о том, как ей необходимо быть одной? Как ей необходимо научиться справляться с пережитым самостоятельно? Да. Но она все равно оставалась на связи.

***

Похороны оказались ужасны.

Конечно, Орион не считала, что хоть какие-нибудь похороны могли быть хорошими, но она надеялась, что, по крайней мере, эти будут более многолюдны. Как бы то ни было, количество присутствующих людей оказалось не чем иным, как удручающим.

Шелби.

Её родители, потому что все еще не избавились от привычки повсюду за ней ходить. Ни в коем случае их милая, маленькая дочь не будет что-то делать самостоятельно.

Орион задавалась вопросом, не думали ли они о том, как с такой же легкостью могли присутствовать на похоронах собственной дочери. Судя по тому, как ее мать сжимала руку Шелби, именно это и было у нее на уме. Орион беспокоилась, что смерть Жаклин приведет к тому, что родители Шелби будут еще сильнее контролировать ее жизнь, ее существование.

У Жаклин не было семьи. Никто после ее смерти не повылезал из щелей в поисках славы или возможности высосать немного денег. Это был тот самый момент, когда приходит понимание того, что у тебя действительно никого нет. Когда даже пиявки не явились ради халявы. Орион знала, каково это, потому что никто из ее семьи не сделал того же. На самом деле, на ее похоронах были бы те же люди, что и на похоронах Жаклин.

Эйприл сжимала руку Орион так же, как мать Шелби держала руку своей дочери. Они обе были в перчатках, так как холодный укус зимы пробирался сквозь любую открытую частичку кожи, и это была единственная причина, по которой она разрешила Эйприл держать себя за руку. Не было прямого контакта кожи к коже. Орион не смогла бы этого вытерпеть. Она была уверена, что это не являлось прогрессом ее выздоровления, но, учитывая, что она уже довольно давно не была у психиатра, это не имело значения. Ей было некомфортно, но терпимо. И, если быть честной с самой собой, ей нравилось, что что-то привязывало ее к этой мерзлой земле.

Она не оглянулась на двух последних присутствующих. Она делала все возможное, чтобы старательно их игнорировать. Ну, она не так старательно игнорировала Эрика. С ним у нее не было проблем. На самом деле, он ей даже немного нравился.

С другой стороны, мужчина, стоявший рядом с ним, ей вроде как не нравился. Да она была уверена, что ненавидит его. Или была совершенно равнодушна. Или была безвозвратно сбита с толку своими ядовитыми чувствами к нему. Ядовитыми желаниями. Что бы это ни было, она злилась, что он пришел сюда и отвлекал, когда она должна была быть сосредоточена на том факте, что хоронила одну треть себя.

Жаклин не понравились бы эти похороны, так как ее хоронили на католическом кладбище со священником, восхваляющим ее. Жаклин ненавидела организованную религию. Ее отец был закоренелым католиком, который все еще придерживался убеждения, что может грешить сколько угодно, если потом раскается, а Жаклин или ее мать при этом будут лежать на полу, истекая кровью. Этими похоронами Орион в очередной раз ее подвела.

Планирование похорон не входило в ее обязанности, и, честно говоря, последние несколько дней она была в некотором оцепенении. Она закрылась в своем мире с тех пор, как Мэддокс вошел в квартиру Жаклин, и всё стало слишком реальным. А это означало, что у нее не хватило сил спорить, когда Эйприл со своей мамой решили взять все в свои руки.

Теперь она была рада оцепенению, учитывая, что впервые с четырнадцати лет увидела Гретхен Новак, которая отправляла ее домой с рюкзаком набитым домашним печеньем. Нет, она не была ей как вторая мама или что-то в этом роде. Гретхен Новак была хорошим человеком и хорошей матерью. Она была добра к Орион, потому что именно так поступали хорошие матери. Она часто приглашала ее на ужин, заворачивая с собой остатки, когда понимала, что у Орион не будет возможности поесть у себя дома, и, как правило, заботилась о нищей лучшей подруге своей дочери. «Воспитание» в каком-то отдаленном смысле. Но каким бы хорошим человеком она ни была, ей не нравилось, что ее дочь дружит с мусором из трейлерного парка. Конечно, она хорошо это скрывала, почти идеально, но даже в детстве Орион видела, как та слегка задирала нос, глядя на нее. То, как она делала небольшие замечания по поводу одежды, которая не подходила Орион, или говорила, что ей следует подстричь волосы.

Когда спустя десять лет Гретхен впервые увидела ее снова, она не задрала нос. Были лишь объятия, слезы и ужас из-за того, через что прошла Орион. Ощутимое сочувствие. К счастью, слезы и физический контакт длились недолго, Гретхен решила перейти сразу в «режим мамы» и приступить к организации похорон, как это могла бы сделать мать-католичка из высшего класса.

Именно так, как ненавидела Жаклин.

Но это была услуга. Способ показать, что ее жизнь имела значение.

Конечно же, представители средств массовой информации были повсюду. Полиция окружила вход на кладбище вместе с членами общества «B.A.C.A.»*. Это была громкая новость, и местные власти серьезно отнеслись к частной жизни девушек и похоронам.

Но это не означало, что представители СМИ не пытались урвать лакомый кусочек.

Еще одна жертва погибла. Еще один гребаный заголовок.

Орион не осознавала, что священник перестал бубнить, пока Эйприл не сжала ее руку.

Орион резко подняла голову.

Эйприл протягивала ей розу.

Орион моргнула.

— Брось её, — мягко сказала она.

Орион посмотрела перед собой, на яму, в которую опускали Жаклин. Потом снова посмотрела на розу, которую предлагала ей Эйприл. Она была белой.

Она не хотела принимать ее. Вся эта красота вызвала у нее отвращение, будто это был какой-то безумный ритуал, показывающий смерть изящной или безмятежной, когда на самом деле Жаклин умерла с иглой в руке и демонами в сердце.

Но она все равно взяла розу. На автопилоте она бросила ее на гроб, хотя и знала, что цветок не остановит тело Жаклин от разложения и превращения в ничто.

Она притворилась, что ни капельки ей не завидует.

***

— Ри, — мягко сказала Эйприл.

Орион ничего не ответила, не поправила ее, хотя это имя резало, как лезвие.

— Мама организовала небольшой прием у нас дома, — продолжила Эйприл.

Орион внутренне содрогнулась при одной мысли о том, чтобы войти в эту парадную дверь. На это крыльцо. Это чертово крыльцо.

Она продолжала смотреть на кучу земли. Надгробия пока не было. Видимо, им предоставили некоторое время. Что было хорошо, так как она понятия не имела, что на нем написать.

«Жаклин Рейнольдс прожила одиннадцать лет вне плена».

Орион задавалась вопросом, что было бы написано на ее собственном надгробии?

Вероятно, что-то подобное.

— Орион, — повторила Эйприл.

— Я…

Орион замолчала. Она хотела сказать, чтобы та уходила. Ей хотелось прогнать ее, закричать и избавиться от всякой ответственности, чтобы не присутствовать на гребаных поминках, которые были со вкусом организованы и ужасно тошнотворны. Она бы сказала это, но что-то остановило ее. Что-то в мягкости голоса Эйприл. И том факте, что она никогда не уходила, какой бы жестокой Орион ни была по отношению к ней.