Эдмон сидел лицом от него, повернувшись к стене, на которую он любил смотреть. Стационарные кресла для пациента, которые представляли уровень опасности Эдмона, были уникально изготовлены таким образом, чтобы они подходили специально для интимных обязанностей. Санитары могли дотянуться до его бедер через открытые нижние части каркасного сиденья и отстегнуть боковые части, затем снять памперс и вытащить его снизу.

Он расположил мусорное ведро чуть ниже его спины и начал его отстегивать. Но как только с Эдмона сняли подгузник, он внезапно встал... Лоуренс быстро поднялся, как будто от этого зависела его жизнь, и, обернувшись, увидел, как холодная грязная металлическая дверь камеры захлопнулась и заперлась.

Радость Хершела было видно через дверной проем, его маслянистые зубы были выставлены напоказ им обоим. Лицо Лоуренса исказилось, когда он обернулся, чтобы увидеть пустой взгляд Эдмона, сверлящий его насквозь. Он начал неудержимо дрожать, все еще держа в руках испачканное нижнее белье и пятясь к закрытой двери. Более тревожные факты истории, которые Хершел обрисовал ему, ожили в глубине его души.

- Какого хрена ты делаешь! Ты что, с ума сошел? Это не смешно, Хершел, открой! Открой эту чертову дверь сейчас же! - умолял его Лоуренс.

- Боюсь, я не могу этого сделать. Я бы хотел этого, правда, ты неплохой парень, Лоуренс, но так должно быть, - eго злобная ухмылка излучала то, чего не было уже давно.

Лоуренс повернулся к нему и на мгновение отвернулся от Эдмона, чтобы дальше умолять.

- Мне очень жаль! Что бы я ни сделал, прости меня!

Затем раздался звук рвущейся ткани, когда Эдмон разорвал свою смирительную рубашку способом, который казался слишком легким. Это выглядело почти так, как будто кто-то ранее ослабил все его ограничения...

Его массивная рука с силой сжала череп Лоуренса, заткнув его, и он повернул его назад и снова оказавшись лицом к нему.

Путаница ужасающих звуков вырвалась из него, когда другая гигантская ладонь Эдмона обхватила обе дрожащие руки Лоуренса, которые все еще держали его почти переполненный подгузник для взрослых.

Достойный корчи звук трескающихся костей разнесся по всей камере, как будто слон наступил на пучок сухих веток. На висках Лоуренса все еще было слишком сильное давление, чтобы он мог отреагировать, подавляя любой потенциал для основных функций организма, поскольку он продолжал дрожать. Он вырвал подгузник, наполненный его фекалиями, из дрожащих рук Лоуренса и, когда он вытащил его, то на его месте остались переломанные пальцы, указывающиe во всех мыслимых направлениях. Они выглядели так, словно пытались разбежаться друг от друга.

Разбежаться – это все, о чем Лоуренс мог подумать, когда фекалии попали ему в лицо и подгузник свернулся вокруг него. Грязное густое дерьмо станет его последней едой, когда гигантский сжатый кулак Эдмона врежется ему в лицо, а затем в дверь камеры позади него. Его голова не выдержала бы и четверти силы удара, не говоря уже о полном ударе. Она лопнула, как арбуз под кувалдой Галлахера, но внутренности были темнее, чем у арбуза, особенно потому, что они были вмешаны в экскременты.

Волна жидкости, дерьма и крови пронеслась через отверстие камеры, попав на улыбку Хершела. Она залила внутреннюю часть его рта и изменила цвет его и без того несовершенных зубов. Хершел проглотил коктейль ужаса, как жаждущая собака, когда безжизненное тело Лоуренса с глухим стуком рухнуло на твердый пол, его мясистый командный центр теперь закрылся навсегда.

- Я же говорил тебе, Лоуренс! Здесь много разного дерьма на любой вкус! - закричал он на все еще дергающийся труп, издав маниакальный смех.

- Эдмон, - прошептал он, выпрямляясь. - Я знаю, чего ты хочешь, ты хочешь увидеть свою маму, да? Ну, знаешь что? Сегодня твоя счастливая ночь, - объяснил он, доставая из верхнего кармана маленькую черно-белую старую фотографию.

Он вытер рукой остатки брызг с лица и облизал кожу дочиста. Просунул выцветшую фотографию в дверную щель и помахал ею, как морковкой. Хершел предложил искушение неуклюжему сумасшедшему, как будто он был самим дьяволом.

- Я знаю, что ты помнишь свою мать, Эдмон. Я знаю, ты скучаешь по ней. Так? Я отпущу тебя сегодня вечером, чтобы ты нашел ее. Не позволяй никому остановить тебя. Не позволяй никому встать у тебя на пути. Там будет много людей, которые не хотят, чтобы ты ее нашел. Плохие, злые люди. Я думаю, что ты знаешь, что с ними делать, - объяснил он, говоря ясно и откровенно.

Хершел почувствовал, как его изнутри наполняет какой-то энтузиазм, о существовании которого он и не подозревал.

- Как тебе такое?

Эдмон уставился на него в ответ, без какого-либо выражения и реакции. Все, что он делал, это продолжал дышать, вдыхая единственным известным ему отвратительным способом.

Его реакция была такой же, как и всегда, но внутри он чувствовал дрожь. Внутри он чувствовал ярость. Внутри он чувствовал ненависть. Он ненавидел тех, кто разлучил его с его единственной любовью и единственным защитником. Задумчивое чернильное пятнышко в его глазах сверкнуло, когда он продолжал смотреть на разлагающуюся фотографию своей матери.

img39AC.jpeg

Связка колокольчиков, свисающих с двери "Токио экспресса", прозвенела несколько раз, когда Эдмон вошел внутрь из кромешной тьмы. Его сильно разорванная смирительная рубашка все еще была залита жидкостями Лоуренса и его собственными выделениями. Он был в стандартных психиатрических штанах и рваных ботинках, которые он подобрал в раздевалке.

Он казался далеким от идеала, так как не смог смыть значительные брызги малинового цвета и кала со своей спины.

Он казался либо самым тревожным зрелищем в реальной жизни, с которым кто-либо сталкивался в своей жизни, либо эпическим костюмом на Хэллоуин. Учитывая близость ресторана к Институту Лэдда, шеф-повар предпочел не верить последнему.

Вонь кала и грязи, исходившая от Эдмона, вероятно, была дополнением. Даже если это был костюм, это было плохо для бизнеса - заявился настоящий убийца. Никто не смог проглотить ни кусочка своей еды, когда его прогорклый запах разнесся по столовой.

Тощий японец воткнул мясницкий нож в деревянную доску, на которой лежала сырая утка.

- Эй! Мне очень жаль, но мы закрываемся, - объяснил он, скрестив руки за стеклянной витриной с рыбой и мясом. - Пожалуйста, уходи сейчас же.

Эдмон не сделал ничего подобного не потому, что хотел сознательно бросить ему вызов, а потому, что не мог по-настоящему понять его. Был вероятный шанс, что это в любом случае не имело бы значения... он был не совсем в настроении следовать указаниям, учитывая, что это все, что он когда-либо делал за время своего пребывания на земле.

В момент его прибытия в ресторане обедала только небольшая группа посетителей. Три обкуренных цыпочки-хиппи сидели без обуви и в позе лотоса в комнате поменьше. Троица только что начала потягивать свой мисо-суп. Они пристально наблюдали; все немного занервничали после того, как вошел ужасного вида сумасшедший.

Марихуана, которую они курили, и пакетик жевательной резинки, который они жевали последние несколько часов только усугубили их паранойю. Сладкие угощения для кайфа только начали действовать – как вовремя! Почему он здесь? Это шутка? Вопросы, проносящиеся в их головах, независимо от правильного ответа, все еще оставляли их беспомощно застыть в причудливом сценарии. Им нужно было знать, было ли это ужасно так же, как аттракцион "Дом с привидениями" или как более реалистичный ужас. Они услышали, как колышется его плоть на искалеченной части лица, и их беспокойство достигло кульминации.

Эдмон указал на стакан с рыбой, его мерзкие мокрые пальцы размазали отвратительное покрытие по всей поверхности. Он бездумно постучал по нему, когда смесь арахисового цвета еще больше затуманила видимость.

- Я сказал, вон! Вон! - закричал шеф-повар, обходя витрину и становясь так, словно хотел поравняться с ним.

У парня были яйца, массивные камни, в большинстве случаев его агрессия помогла бы отогнать незваного гостя или угрюмого клиента. Поначалу Эдмон никак не отреагировал на появление шеф-повара, но когда его рефлексы сработали, реакция была быстрой и безжалостной.

Шеф-повар нанес удар с разворота в голову Эдмона, но у него не было шансов достичь цели. Он был обречен еще до того, как стал угрозой.

Заросшая рука Эдмона легко обхватила его ногу, сминая и сжимая ее, пока она не превратилась в просто сочащийся комок костей, кожи и влаги. Рубиновые кости ужасно раскололись, пронзив его легкие ботинки. Он упал на пол, крича в агонии, и медленно поплелся обратно за главный прилавок.

Пока шеф-повар пребывал в шоке, Эдмон разбил стеклянную витрину перед собой и сунул в ладонь большой шарик, который представлял собой смесь сырого тунца и лосося. Он размял его и вставил мягкий по текстуре комок в свое болтающееся, сморщенное отверстие для кормления. Брызнула слюна, и влажные куски кашицы, которые он не смог проглотить, упали на пол под ним.

Он обратил свое внимание на трех девушек-хиппи, когда они направились к двери. Он протянул руку сквозь разбитое стекло и снял массивный тесак с разделочной доски.

Когда испуганные подростки попытались гуськом выбраться наружу, Эдмон прицелился тесаком. Запуск фастбола, калибра Роджера Клементса[4], отправил лезвие в полет с неумолимой проекцией. Он приземлился прямо в центр лица первой девушки, вонзившись до середины ее мозга. Она упала, налетев спиной на своих медитирующих подруг-вегетарианок, сбив их с ног, как кегли для боулинга.

Он поставил свою ногу размером Шакa[5] на хрупкую грудь девушки, в которую попал нож. Его нога вдавилась ей в грудину, издавая тошнотворный хруст, и рухнула внутрь. Он потянул за ручку, вынул запятнанную сталь и снова поднял ее. Одна из двух упавших девушек начала подниматься на ноги, поэтому он пронзил ее следующей. Он глубоко вонзился ей в плечо и наполовину прошел сквозь деревянную стену, пригвоздив ее к ней.