Ночью ребята забрались в районо, впихнув Додика в форточку; он затем впустил прочих через окно. Шарили в шкафах, в столах. Разбуженная сторожиха стала кричать на всю улицу, какой-то мужик схватил под окнами Юрия Ивановича и Васю. Коля, Гриша и Леня отбили их, причем сильный Леня саданул мужика крепко. Сторожиха вопила: «Муругов, узнала тебя, варначина!.. На всех докажу! Ой, милиционера ухайдакали насмерть!» Вовсе не был милиционером в гражданском, а заводской какой-то, потом узналось, из писем. Ребята добежали до водной станции, ключ от сарая у Гриши был с собой. Погрузили снасти, бочку с бензином, запасенные для похода продукты были тут же. Вшестером «Весту» в обход плотины не перетащишь. Орудуя баграми и топором, они приподняли один из двух тяжелых щитов, удерживающих воду, дальше щит сидел в пазах как впаянный. Тогда ребята подпилили и подрубили поперечины щита и взялись крошить его, только доски летели. В пробитую дверищу «Весту» пропихнули до середины. Шлюп застрял, накренясь, его заливало. Руки и плечи у них были изорваны в кровь. Вовсе отчаялись, как вдруг под треск державших шлюп досок, под напором хлынувшей воды — что ее прежде удерживало? — «Весту» протолкнуло. Шлюп плюхнулся в Сейву с двухметровой высоты.
Километрах в пятнадцати ниже Уваровска «Веста» намертво вклинилась между сваями, торчавшими, будто зубы, на слюдяной глади. После войны здесь на левом берегу была трудовая колония, будто бы колонисты строили плотину, зимой по недосмотру заполняли ее тело заодно с землей кусками льда, по весне осевшую плотину прорвало. На рассвете ребята бросили «Весту» — по берегу приближалась машина — вообразив, что за ними гонятся. Сторожиха признала Леню, оркестр донес, Коля под окнами при схватке обронил фонарик с нацарапанной фамилией, милиционер в больнице!.. Пруд спустили!
Такелаж, весла, багры попрятали по кустам, «Весту» бросили на сваях. В Уваровск возвращаться было опасно, поймают. Следующая остановка 34-го московского — в шестидесяти километрах. На разъезде товарняк, скучились на одной тормозной площадке. Проехали переезд, товарняк стал, сборный был, видно, подскочил стрелок железнодорожной охраны, говоря: «Попалися!» Посыпались, разбежались. Ловят их, сообщили по линии! В темноте Юрий Иванович и Леня Муругов, поплутав, покружив, вернулись к остаткам плотины. Чернел ряд свай, шлюп исчез.
Из-под берега позвали, там в «Весте» прятались Додик, Гриша и Коля. Оказалось, нашли «Весту» под берегом. Подняла ли тяжелый шлюп прибывшая вода? Пруд-то они спустили. Или кто сдернул ее со свай и укрыл под кустами?
До глубокой ночи прождали Васю Сизова и пошли на веслах вниз по Сейве. В темноте на моторе не погонишь, перекаты выстланы каменными обломками. Вася одумался, посчитали они, вернулся в Уваровск. Ему спустят, он отличник, обстоятельный, комсомольский секретарь в школе, со взрослыми ладит, у него и повадки взрослого, говорит мало и всегда по делу, если спрашивают. И чего ради ему вязаться с ними, он из другого класса, к «Весте» равнодушен, в команду попросился из-за Федора Григорьевича. Брать не хотели, мало ли других просилось; Федор Григорьевич за него, как говорили в Уваровске, пристал, заступился.
На рассвете причалили к крепкому берегу, разложили сушить паруса, вымыли в шлюпе. Леня требовал навесить мотор, прочие молчали, хотя грести сил не было, плечи разламывались, мозоли натерли кровавые, и тошно было глядеть на разложенные с такелажем весла, самодовольно, тяжело придавившие траву. Гриша не дал навесить мотор — мелко, винт берег, впереди путь в тысячи километров. Прочие покорно молчали, решала воля капитана.
Додик, приставленный помешивать кашу, пересолил. Будто не заметили пересола, в пути станут опекать его, несильного, не умеющего ничего делать руками, он с ними в их заединщине. Слово это бытовало на Урале со времен колонизации, когда ватажки беглых заединщиков подстерегали на тропах государевые пересылки, когда мужики-заединщики уходили с семьями в леса от насилия служивых, от приказчиков, заводили пашню и домницы; в горнозаводские времена заединщина давала силы ребятишкам защищать себя на улицах, молодняк-заединщики не давал своих в обиду на гулянках, в драках, заединщина-мастеровщина крепче держалась против заводского начальства. Заединщики помогали перебрать избу одному товарищу, вдове другого — в страду выкосить участок. Впереди гроба с дедушкой Юрия Ивановича шел дедов заединщик, старик с налипшим на брови снегом, с голой головой, повязанной ситцевым платком.
Додик не останется с ними в Москве, вернется в Уваровск и закончит десятилетку, в Перми — институт, объявится в Москве в конце семидесятых, проявит напор, изворотливость и спустится со второго этажа зубной поликлиники на первый, то есть из зубоврачебного кабинета — в зубопротезный, станет жадно точить зубы и железо — и в поликлинике, и на дому, наживет тик и дрожание рук, купит трехкомнатную квартиру, машину, обставится, заведет друзей на все случаи жизни — автомобильно-гаражных, продуктово-магазинных. Опомнится, когда напишут на него анонимку в обэхээс — напишет любовник жены с ее слов: болтлива она будет или обозлена? И когда все развалится у Додика, развеется, он кинется, разыщет Гришу, придет к нему на завод пьяненький, а с Гришей обретет и прочих и станет жить холостяком, озабоченным лишь собственным здоровьем, зубами друзей и вниманием какой-нибудь блондинки-разведенки из Института стоматологии.
Сплавлялись они с трудом, местами путаясь в осоке перьями весел. Вечером второго дня подплыли к поселку леспромхоза, открыто стоявшему на берегу, увидели у воды Васю Сизова и его отца. Пригнали задержать? Предупредить? Помочь спрятаться? Обговорить оправдательную версию?
Не угадали! При бегстве от стрелка железнодорожной охраны Вася вывихнул ногу, доковылял затем до станции, только что не полз, там разрешили позвонить. Через станционный коммутатор Уваровска дозвонился до отца, Сизов-старший на своей трехколесной тарахтелке приехал за ним — и вот догнали.
— Нужда свой закон пишет, — сказал им на прощанье Сизов-старший. Не спрашивал, не советовал. Отошла «Веста», оглянулись: стоит человек на костылях. Подколота брючина, серебряная голова.
В первом классе учительница спрашивала, кто кем хочет стать. Летчиков много объявилось, танкисты, геологи были, врачи. Сизовым хочу быть, ответил тогда Юрий Иванович. Не смеялись над ним. Сизов-старший, директор мелькомбината, в Уваровске был больше, чем честный человек на сытом месте, он был нравственная сила. Казалось, он жил безоглядно, не считаясь со страхами и суевериями. Горбатенькая бесплатно учила французскому детей сотрудников мелькомбината, и Васю Сизова в их числе. Бухгалтером служил улыбчивый старик, окончивший экономический факультет Геттингенского университета.
В будущих рассказах Лохматого об уральском городке Сейвинске голова директора мелькомбината станет испускать серебряный свет, а у доктора, местного праведника, золотой — после того как духовой оркестр в злобе изомнет свои трубы о его голову. Среброголовый останется одной из проходных фигур — маячит, произносит; он будет дядей девочки Счастливая Облигация и поможет ей бежать на шлюпе «Вега». Он бросится за девочкой в огонь, когда погоня изрубит «Вегу» и подожжет. Старик кузнец по прозвищу Молчун, которого огонь не берет, вынесет из огня мертвую девочку, а за ней и мертвого Среброголового.
Лишь в одном рассказе Среброголовый окажется рядом с первыми фигурами цикла — с красавицей и мазилой из кинотеатра. На этот раз Среброголовый — отец красавицы, он разбит параличом после кражи на мелькомбинате. Ночь, постукивают колеса инвалидной коляски по дощатым мосткам тротуара. Катится шар света от его головы, сквозь шар проскакивают велосипедист, семейство с грудным дитем на руках, с узлами. Городок сбегается к саду, там воздушный шар, прижатый к земле небесной силой, зацепился гайдропом за сварные железные ворота. Астронавтов в оранжевых скафандрах выбросило, их похватали оркестранты, доставили куда следует.
Вот он, шар, занял полнеба. Жители гроздьями повисают на гайдропе, силятся подтянуть, забраться в корзину. Не колыхнется в темном небе гигантская груша.
Напротив горсада цирк, глядит из окна силач-гастролер. Силач влюбился в красавицу, он вечерами стоял у окна, ждал: вспыхнет в горсаду круг танцплощадки, под музыку труб красавица выйдет на танго с кавалером в вельветовой куртке, с белым воротником апаш, в парусиновых туфлях, набеленных зубным порошком.
За один танец с красавицей силач берется посадить ее с отцом в корзину. Она согласна. Оркестр дунул в трубы — танец!.. Но слаб оказался силач, подтянул корзину и усадил глухой кузнец Молчун. Усаживает Среброголового — улетай, и следом — дочь-красавицу. В корзине три места. Просятся горбатенькая женщина: она знает языки; человек с этюдником и в двухцветном колпаке убеждает взять его с собой: несомненная выгода, его веселый костюм виден с Марса! Просится слесарь, просится медсестра, готовая ухаживать за парализованным. Цирковой силач выдернул столб с лампочкой, держит, как торшер, напоминает о себе. Беленькая девочка, городское чудо, Счастливая Облигация, кричит: «Тетя, меня!..» Красавица выберет мазилу, рисующего по клеткам афиши в единственном городском кинотеатре. У него в руках карта архипелага, где растут цветы, все овощи мира!
Взлетев, шар попадает в воздушное течение. Шар носит по кругу, так что ночью шар проплывает над городком, внизу слышно звяканье бидонов, набиваемых облигациями, любовные признания, кладбищенские стоны и шепот сообщников. Он знает эти голоса. Вот они, воры!.. С яростным мыком Среброголовый рванулся со своим инвалидным креслом, он бомба, он бомбит дом вора. Дом разлетелся, такова сила удара, кресло сварено на века местными умельцами. Кресло взлетело из развалин, ведь оно было на резиновом ходу, на рессорах. Повисло над улицей. При свете серебряной головы бомбометатель выбрал цель — дом второго вора, новый удар железного кресла — и дом осел кирпичной грудой. Ликующий мык прорвало слово: «Не уйдешь!» Среброголовый ожил, руки и ноги действуют, он отшвырнул инвалидную коляску. Над городком кружит шар, взмывая и внезапно спускаясь с воздушным потоком. В корзине красавица и мазила, бурное начало их любви, вырванный из корзины ветром платок красавицы зацепился за иглу городской радиостанции и развевается победным флагом. Молодые люди голосами с неба сообщают горожанам о завезенном в магазин дефиците, предупреждают, объявляют, кричат в два голоса. Отбиваются руками и ногами, кусаются, когда толпа горожан в ярости гонится за корзиной, скользящей над огородами: отомстить за разоблачения! Вышвырнуть, занять их место!.. Улететь на архипелаг, в Париж! Полетать, как они, над городом, наслушаться, запастись сплетнями.