— Разве на ночь у вас не в хлеву корову держат? — спросила тетя Зита.

— Зачем? Травы полно. Ночи теплые.

У дома, газанув, остановилась машина.

— Может, папка? — крикнул Толя и, бросив лепить из теста фигурки, выскочил из-за стола.

— Толька, руки об рубашку не вытирай! Все надеется, что отец приедет. Да ему до октября не выбраться. Я уже привыкла. Осенью побудет месяц дома, а на зиму опять к лошадям на тебеневку. Вы приезжие, я забыла. Зимой у нас лошади сами пасутся. Ногами снег разрывают, оголяют старую траву. Вы учительницей к нам? — спросила Татьяна Фадеевна тетю Зиту.

— Нет, я за травами приехала.

Татьяна Фадеевна спрашивала между делом, подкидывая в печь дрова, раскладывая тесто на доске. Мама и тетя Зита тоже лепили крендельки. А я боялась что-нибудь сделать не так и ничего не делала.

Толя крикнул в открытое окно:

— Мам, дрова привезли. Сбросили плохо, коровы не пройдут. Не успеть одному, выдь-ка.

— Можно, я?

— Конечно, девочка. А… Кира, вот спасибо, а то не успеть мне до бабушек.

Мы долго молча перекидывали розовые поленья с дороги к изгороди. Все время скулила собака.

— Чего он худой у вас такой? — спросила я у Толи.

— Некогда им заниматься. Со скотиной не успеваем справляться. Кто-то бросил его из туристов, а стрелять жалко. Я спускаю его на ночь. Он кормится сусликами, если проворства хватает.

— Когда мы в своем доме жить будем, отдай его мне.

— Да бери хоть сейчас. Это твоя мама учительницей будет?

— Моя. А скоро папа приедет.

— А он кем будет?

— Не знаю. Он специалист по насекомым, змеям.

— А он паутов извести может?

— Пауков?

— Не-а. Так и называется: паут. Ну, по-вашему, оводы. Они лошадей так изводят! Иногда лошадь даже в пропасть кидается от боли.

— Наверное, папа знает, как привлекать полезных насекомых и изводить вредных.

Мы сидели за выдвинутым на середину столом. Татьяна Фадеевна и две бабушки пили чай из блюдец, Толя макал булочки — каральки, как называла их Татьяна Фадеевна, — в мед, громко облизывал пальцы, и никто не делал ему замечания. Я понимала, что нехорошо облизывать пальцы, но без замечаний чувствовала себя спокойней.

— Сынок! Завтра ты на пасеку поедешь. В двух ульях завелись матки-трутовки.

— Угу!

— А мне можно? — спросила я.

— Угу, — ответил Толя.

— Ты потом, Толюшка, Кире родовой кедр покажи и про копытце расскажешь.

— А что за копытце? — спросила мама.

А я подумала: «Вот попить бы из какого-нибудь копытца, чтобы сразу стать врачом».

— У нас примета: если в след от лошадиного копыта в горах посадить кедр, то он обязательно приживется. А так трудное дерево для посадки. А родовой кедр у нас в голодное время всю деревню спас. Орехи с него делили, прямо со скорлупой толкли, ни у кого дети не умирали в голод. В соседних деревнях…

— Про голодное время я не говорю, а так раньше лучше жили. Сейчас одну, две коровы держат, а раньше меньше пяти и не было коров у хозяина, — сказала одна из бабушек.

В дверь постучали, и, не дожидаясь ответа, вошел алтаец. Крепкий, с открытым и добрым лицом.

— На минуту, к сожалению, Татьяна Фадеевна. Приехал лошадь сменить: загнал почти. Ушли из поселка лошади, для конного завода отобранные. Послезавтра машина за ними из Барнаула придет. Такого позора еще не было. Может, догоним!

— В ночь, господи! — сказала одна из бабушек. Мы сидели, боясь поднять глаза.

— Так я, Татьяна Фадеевна, с подарком к вам.

Он полез за пазуху и вытащил оттуда блеснувшую мехом шкурку.

— Что ты, Игнат! Соболя не возьму! Куда мне? Жене подари!

— Обидите, очень обидите, Татьяна Фадеевна!

Игнат поцеловал хозяйку, принявшую подарок, и пошел к двери.

— Постой, ты меня тоже обидишь. Знаю, что некогда, за стол не зову, а вот с собой — погоди секунду — заверну баранины кусок и каральков.

— Можно вас на минуту? — позвала Игната тетя Зита голосом неестественным и, как в разговоре с Борисом Сергеевичем, покрылась красными пятнами.

— Спешу я, — неохотно отозвался Игнат, но вышел за дверь с тетей Зитой.

Мама вытянулась в струнку и побледнела. Толя стал надевать ватник, а Татьяна Фадеевна торопливо накладывала в мешочек еду и ответила бабушке:

— Говорите, теперь хуже живем! Может, и не так зажиточно, а нищих-то нет. Как-то и дико было бы их теперь увидеть, срамно.

— Мам, — не дал возразить бабушке Толя. — Коровы идут.

— Постоят, ничего, что-то рано их сегодня пригнали.

Тетя Зита вернулась с очень злым Игнатом.

— Чтобы эти банки с кислотой завтра же в правлении у меня стояли. Ясно?

— А вы кто? — спросила тетя Зита.

Толя облизал палец и сказал:

— Чудная, председателя не знаете?

Вдруг во дворе очень закричала корова — прямо заревела, раздался топот, блеяние и крики гусей. Мы все выскочили во двор. Татьяна Фадеевна с председателем, а за ними Толя побежали к навесу.

Я увидела, что из-под навеса выскочила рыжая с белыми пятнами корова, за ней большой теленок и высыпали овцы. И все они побежали от дома. Корова бежала тяжело из-за полного вымени, но теленок с овцами ее не перегоняли.

— Ничего страшного, — сказал председатель. — Корова наступила на канистру со спиртом. Близко не подойти, так спиртом воняет. Я боялся, хуже чего случилось.

— Как же не страшно, — сказала одна из бабушек. — Теперь, пока запах не уйдет, они близко к дому не подойдут, а Татьяне доить аж в Забоку ходить придется — километра два, не меньше…

— Мам, так я поехал? — сказал Толя.

— Куда еще на ночь? Пойдем корову искать. Доить надо, — ответила Татьяна Фадеевна.

Бабушки церемонно поклонились хозяйке и, ничего не сказав, ушли быстренько, мелкими шажками, почти бегом.

Быстро темнело. Тетя Зита и мама стояли рядом, опустив головы. Толя срывал пучками траву и вытирал ею бок привязанного к забору светлого коня.

— Толюшка, — просила Татьяна Фадеевна, — меня не слушаешь, так хоть Серко пожалей. Целый день он сено возил, на пасеку на нем же ездила, и не перековали его сегодня.

— Толя, я не возьму тебя с собой, — сказал председатель. — Можешь не собираться.

Нам никто ничего не говорил, не упрекал, и я поняла: не знают, что лошадей выпустили мы. Но это не радовало, было очень стыдно, что из-за нас в первый же день столько неприятностей.

— Толя, ты слышишь? — опять сказал председатель. — Отпусти жеребца пастись.

— Но! Я сказал, все равно поеду, не возьмете — один поеду, — уперся Толя.

Татьяна Фадеевна махнула рукой, пошла к дому и скоро вернулась с пустым ведром.

— Вы, — сказала она маме и тете Зите, — идите в дом, располагайтесь, что уж теперь делать.

— Я с вами пойду корову искать, — сказала мама.

— Не надо. Она чужих боится.

— Татьяна Фадеевна, вы Алексея поторопите, если встретится: повел лошадей менять и застрял, — попросил председатель. — А, вон скачет.

Прошло, наверное, с минуту, когда я тоже расслышала топот копыт.

Толя отвязал коня, подвел его к телеге, взобрался на телегу и оттуда перелез на спину лошади.

— С каких это пор ты, как бабка, на лошадь влезаешь? — насмешливо спросил председатель.

— Устал просто, — по-взрослому ответил Толя.

— Ты дурака не валяй, еще тебя не хватало искать потом. Мы даже не знаем, в какую сторону ушли лошади. Если бы знать, так проще бы…

На лошади подскакал Алексей, вторая лошадь, привязанная к длинной веревке, бежала сзади.

— Ох, — сказал Алексей, — еле отловил их из табуна в темноте, прямо дикие…

— Ну что, разойдемся, — сказал председатель. — Ты в той стороне будешь искать, а я туда поскачу.

Обе стороны председатель указал совершенно противоположные той, куда ушли лошади.

— Они туда ускакали, — вдруг сказала мама. — Это мы их выпустили. Нечаянно.

— Спасибо хоть за правду, — сдерживая в голосе злость, ответил председатель, и они поскакали в нужном направлении.

— Это я выпустила, и канистра моя тоже! — громко закричала им вслед тетя Зита и, всхлипнув, пошла в дом.

Толя ничего нам не сказал и, чуть помедлив, — наверное, чтобы его сразу не прогнали, — тоже поскакал искать лошадей.

— Ты иди в дом, — сказала мама. — Ты маленькая, Зита больна, вам поспать надо. А мне трудно туда идти, пойми меня…

— Я с тобой, мама, не прогоняй, мне тоже трудно.

— Хоть бы сена охапку найти. До утра прилечь неплохо, — сказала мама.

— А что утром? — спросила я, понимая, что хорошего утра у нас не будет. — Стожок на берегу стоит. Когда воду собаке брала, я видела. Толя мне собаку отдал…

Я взяла маму за руку, и мы пошли искать стожок. Мы надергали из стожка сена, привалились в образовавшуюся выемку спинами, а ноги прикрыли вытащенным сеном.

— Так я говорю, мама, Толя мне собаку отдал. Возьмем? Жалко, он худой такой. Его туристы бросили.

— Глупая ты! Я думаю, как теперь в Усть-Коксу доехать, отца дождаться и — назад. Тут мы уже показали себя, лучше некуда. Спи! — И мама замолчала.

— Ты как хочешь, — сказала я шепотом, — а я обещала Ольге Дмитриевне завтра прийти и приду.

Но подумала: «Если мама не пойдет со мной, я тоже не смогу пойти. Получится, что я обману Ольгу Дмитриевну. И еще получится, что прав был Александр Васильевич: „Захотят — привезут, захотят — увезут“».

Было тихо-тихо, тихонько шипела речка. Звезды были крупные, ясные, и казалось, здесь они намного ближе к земле, чем в Ленинграде.

Я проснулась от квохтанья кур. Толстая лягушка сидела мордой к воде. Курицы ее не трогали, хотя подошли вплотную и замерли от любопытства.

Лицо и руки чесались от комариных укусов. Далекое блеяние овец становилось все громче. Наверное, они шли в нашу сторону. Мама тоже проснулась. Мы умылись ледяной водой, попили, зачерпывая воду ладонями. Как и вчера, утки, испугавшись, поплыли, а одна бежала следом по берегу и тревожно крякала.

— Видишь, — сказала я маме, — а ты не верила.

Мама ответила равнодушно:

— Вижу. Сюда овец гонят, надо спросить: поймали лошадей? От этого наша судьба зависит.

Овцы быстро бежали к нам, а за ними еле поспевал пожилой алтаец.

— Смотри, — сказала я маме, — овцы к нам здороваться бегут, что ли? За своих признали.