Совсем иное происходило с Люси. Внимание, забота Бенджамина, его нежность усиливали в ней два противоречивых чувства. Одно из них влекло к нему, стремилось отозваться в полный голос, не таясь, как это было прежде; другое не давало ей дышать, жестоко сдавливая грудь, лишая дара речи, и чем теплее он заботился о ней, тем тяжелее было ей молчать…
В тот вечер, когда Бенджамин принес ей те самые цветы, которые так нравились когда-то жизнерадостной, наивной Люси, она не выдержала – слезы покатились по ее щекам. Они стояли в комнате одни: Джоанна прибиралась в соседней спальне, а Нелл предусмотрительно последовала за ней.
Бенджамин бережно взял ее запястье в кольцо прохладных пальцев и усадил на кресло. Люси долгим странным взглядом посмотрела на него.
– Послушай, Бенджамин… – вдруг начала она. – Джоанна – чистое дитя, Бог уберег ее от… от того, что я пережила. Ей лучше нас не слышать… но ты должен узнать ОБО ВСЕМ. Я хочу исповедаться перед тобой.
– Не сейчас, тебе надо отдохнуть… – Губы Бенджамина дрогнули и сжались. Он ожидал и опасался этого момента, когда душа ее достаточно окрепнет, чтобы раскрыться.
– Я многое пережила за эти годы… – повторила Люси. Глаза ее горели каким-то непривычным блеском, но то были уже не слезы. Она решилась: все произойдет сегодня. Если пытка продлится, ее сердце не выдержит.
Бенджамин ясно видел, что спорить бесполезно.
– Но это не грехи, а беды, – сказал он тихо.
– Все равно. Я расскажу, и ты рассудишь сам.
– Я? – вырвалось у Бенджамина. Слово «суд» вызывало в нем дрожь отвращения. Сколько еще им предстоит страдать, упорно продлевая собственную боль?
– Я не сумела уберечь от бедствий нашу дочь, и ее у меня отняли… – В огромных серо-голубых глазах читался напряженный немой вопрос. Она ждала ответа, словно приговора.
– Люси…
– Я недостойна тебя, Бенджамин! Я… перестала быть твоей женой! – Жестокие признания сжимали ее горло, не давая говорить. Она бессильно соскользнула вниз, но раньше, чем ее колени коснулись пола, Бенджамин крепко прижал ее к себе.
– Посмотри на меня. – Он осторожно приподнял ее лицо. – Тебе известно, где я был все эти годы – мне довелось пройти там через сущий ад. Разве я не смогу тебя понять?
– Это совсем другое, – пересохшими губами прошептала Люси. Во взгляде ее вспыхнула какая-то неистовая, лихорадочная решимость обреченного. Она прерывисто и глубоко вздохнула, всей грудью, и торопливо продолжала, словно боялась не успеть, лишиться сил: – Судья пообещал подать на апелляцию. Он пригласил меня к себе, и я пошла. Тогда я верила, что можно все исправить и вернуть. Ведь этот суд… ужасный приговор – чудовищная и непостижимая ошибка! Меня впустили в особняк – а там был бал…
– Я знаю. – Два коротких слова внезапно прекратили ее пытку – призраки прошлого исчезли, и наступила тишина. Люси прислушалась, тревожно затаив дыханье. Бенджамин все еще удерживал ее в своих руках, не отстраняясь и не отпуская от себя.
– Кто рассказал тебе? – спросила она робко, как бы недоверчиво.
– Миссис Ловетт. В первый день моего возвращения.
– И больше ничего не говорила?
– Нет. Сказала только, что ты исчезла.
И оба замолчали. Минуты тишины не разделяли их, подобно пустоте, но Люси словно затаилась в ожидании. Обнимая почти невесомое, хрупкое тело, Бенджамин инстинктивно чувствовал, что бремя ее стало легче, но что-то еще неусыпно точило ее изнутри, не давая покоя.
– Судья… – сорвалось с ее губ. – Почему он забрал нашу дочь? Я признаю: со мной она не выжила бы… Но почему он отнял у меня ее, загородив стеной?
– Торпин умер, – спокойно и твердо ответил ей Бенджамин.
– Да, умер, – эхом отозвалась Люси.
Она вдруг поднялась и подошла к окну. Движения ее были свободны и до странности легки, и на мгновенье Бенджамину показалось, что перед ним та самая, по-прежнему юная Люси, какой она запомнилась ему шестнадцать лет назад. Тонкая, словно молодое деревце, которое доверчиво протягивает ветви к солнцу. А зимний холод неизбежно оставляет под корою темное кольцо – неизгладимый след, напоминание о том, что жизнь когда-то прервалась на время.
– Я не помню, как это случилось, – снова заговорила Люси. Слова срывались с ее губ, как стоны, которых она больше не могла сдержать. – Однажды я проснулась и не ощутила тепла ее беспомощного маленького тельца. Тогда, не осознавая, откуда и куда иду, я вышла из дому – искать… Я оказалась за чертой и больше не смогла вернуться!
– Люси… – позвал ее Бенджамин. Тонкая фигура замерла на фоне светлого окна. И внезапно он понял: сейчас она ТАМ – за пределами действительности, в мире, которого уже не существует. Но этот мир не хочет отпускать ее.
– Люси, – негромкий голос позади нее звучал уверенно и ясно, как вызов, брошенный тревоге и сомнениям, – о чем бы ты не рассказала, я никогда, – ты слышишь? – никогда не обвиню тебя. Ни в чем. Я просто тебя ЗНАЮ.
На этот раз она услышала его и обернулась.
– Нет! Ты не можешь знать!.. Я не однажды предала тебя… – Невыразимый ужас исказил ее черты. – Тот человек под маской на балу был только первым! Я перестала быть твоей, снова и снова совершая этот грех… за горсть монет, за корку хлеба… за… – Ее тело дрожало от беззвучных рыданий, но глаза оставались сухими, а щеки горели, как в лихорадке.
– Я знаю. – Бенджамин сделал шаг ей навстречу. – И это.
Люси невольно отпрянула, словно не смея к нему прикоснуться.
– О Боже! – тихо вскрикнула она. – Ты знал – и смог простить?
– Мне нечего прощать.
– И не заговорил об этом. Ни разу…
– Не хотел, чтоб ты снова страдала.
Люси медленно подняла на него глаза. Бенджамин навсегда запомнил этот взгляд, которого не передать словами: она смотрела так, как будто перед нею был ангел или Бог, до дна испивший боль земных страданий, умеющий великодушно, искренне прощать.
Бенджамин бережно взял ее руку в свою.
– Послушай, ты сказала – «тот человек»? – спросил он осторожно. – Значит, это был не Торпин?
Люси молча покачала головой.
– Кто же тогда?
Она прерывисто и глубоко вздохнула. Воспоминания словно теснили ее грудь, но губы приоткрылись без усилий:
– Я расскажу тебе все. Все…
– Да, – неожиданно ответил Бенджамин. – Разделим это бремя на двоих. Теперь я понимаю: так будет легче нам обоим.
Он даже не подозревал, насколько сильно разбередит в его душе глубокую незаживающую рану горькая повесть ее жизни…
Глава 17. В ПРИЮТЕ ФОГГА
Тонкая полоса заката догорела, и огромный город погрузился в туманный сумрак, в котором затерялась белая фигура одинокой женщины. Никто не провожал ее, даже небрежным взглядом искоса. А она просто шла по извилистой улице – мимо запертых темных дверей и слабо освещенных окон чужих домов. Силы были почти на исходе, а ей неудержимо хотелось убежать. Куда? Откуда? Кто ответит на эти вопросы? Она не помнит даже собственного имени… А, может быть, его и не было, как нет ее самой? Остались только ночь, глухой собачий лай и отдаленный стук колес – единственные звуки в темноте. Но если нет на свете ни ее, ни существа, ради которого ей стоит жить, откуда же берется щемящая тоска и это тянущее напряжение внутри? Чье отражение там, перед ней, в окне?
Прижавшись лбом к холодному стеклу, она с трудом перевела дыханье. Внезапно сквозь прозрачную преграду донесся громкий плач. Прорезав тишину, он многократным эхом отозвался в сердце женщины: кричал младенец. Она порывисто сорвала с плеч теплую шерстяную шаль. Руки сами собою свернули ее в мягкий комок.
– Тише, дитя мое, тише – я рядом… – Женщина бережно прижала его к груди. Сырой осенний ветер пронизывал ее насквозь, но крохотное «тельце» согревало. Нужно уйти отсюда поскорей. Куда? Неважно – главное не знать. Не будет больше ни тоски, ни страха, ни…
– Уже не плачет? – Незнакомый голос позади нее звучал невыразительно и сухо, как будто исходил из каменной стены.
– Не-ет… – Она покрепче обхватила сверток обеими руками и быстро обернулась.
– Кто ты? – снова спросили из темноты.
– Никто. – В ее ответе сквозило изумление.
– Пойдем со мной.
– Куда?
– Никуда…
Неужели кто-то знает, как туда добраться?
…Ноги несли ее по узкому извилистому коридору, а чьи-то руки, цепкие, точно с когтями хищника, все дальше увлекали в темноту. Свет керосинового фонаря слепил глаза, от невообразимого зловония кружилась голова. Как она оказалась в этой жуткой подземной норе? Или это – тюрьма?.. Вокруг мелькали только стены и решетки. Они остановились в тупике. Ребенок подозрительно молчал, она не ощущала ни единого движения сквозь шаль. Раздался лязг ключа в несмазанном замке.
– Прошу! Располагайтесь поудобней! Но осторожно: вы здесь не одна. – Дверь приоткрылась, и ее втолкнули внутрь.
Споткнувшись обо что-то мягкое у входа, похожее на человеческое тело, она со стоном уронила ребенка в темноту.
– Нет! Отпустите! – Пронзительный крик прокатился под каменным сводом и замер где-то в глубине темницы. И тут же тьма как будто ожила. Рядом закопошились бесформенные тени… или живые существа? При тусклом свете уличного фонаря, сквозь узкое окошко проникавшем в камеру, к ней потянулись с десятки рук. Невнятный гул, лишенный выражения истошный хохот, вскрики… Словно в бушующем море – бессмысленный, бесцельный плеск воды о камни. Эти дикие волны вот-вот захлестнут ее с головой. Несчастная неистово заколотила в дверь:
– Откройте!
Никто не отозвался. Чьи-то пальцы запутались в ее длинных волосах, чьи-то острые ногти царапали кожу.
– Мой ребенок! Не троньте его!
На ней уже нещадно рвали платье, пытаясь повалить на пол. Закрыв глаза и заслонив лицо руками, она не видела, что нападавших было только двое, и эти двое – доведенные до истощения, изголодавшиеся женщины. Их сил хватило ненадолго, и в следующую секунду резкий окрик из-за двери заставил их ослабить хватку:
– Что, снова в карцер захотели! А ну заткнитесь!