– Мне кажется, я знаю вас... – У нее вдруг защемило в груди. – Бен… Бенджамин… – рыдания душили Люси. Она непроизвольно протянула руку к серебристо-белой пряди над его виском с каким-то изумлением, растерянностью, близкой к ужасу:

– Тогда на пристани… О, Боже! – проговорила Люси и без чувств упала на руки Бенджамина.

– Что?.. Что она сказала? – переспорил он, глядя в ее полузакрытые глаза.

– Должно быть «пристань» означает «возвращение», – предположила Нелли неуверенно.

Никто из них не понял истинного смысла этих слов.

Глава 16. БРЕМЯ ПРОШЛОГО

Стоя на коленях, Бенджамин рассматривал забрызганное грязью изорванное платье, небрежно брошенное в угол… Нелли так и не успела его выбросить.

– Она сказала мне: «На пристани»… – проговорил он, глядя перед собой в пространство, и память снова вернула его в то пасмурное утро, когда он с замираньем сердца сошел на берег с корабля. Мучительное выражение бессилия и боли исказило его тонкие черты. – Значит, это была она… Я мог бы уберечь ее от унижений, холода и одиночества – уже тогда! Но я не сделал этого. Я не узнал ее!..

– Когда? – переспросила изумленно миссис Ловетт.

– Я встретил ее в первый день своего возвращения. Она умирала от голода, просила о помощи… – Голос Бенджамина стал вдруг хриплым и глухим.

– Невозможно было узнать ее… – со вздохом прошептала Нелли.

– Но вы ее узнали, – возразил он, с горечью глядя на нее.

– Прости меня. – Она присела рядом и сцепила руки на коленях.

– За что?

– Неважно. Просто – прости.

Бенджамин выпустил потертое сукно и, опершись о стену, прикрыл рукой глаза, но тягостные мысли не отпускали его.

– Тогда в обмен на несколько монет она мне предложила… – выговорил он с усилием. – Вы понимаете?.. Теперь она стыдится жизни, на которую была обречена!

– Не признавайтесь ей, что догадались обо всем. – Нелли потихоньку собрала злосчастные лохмотья. – А там – время покажет.

В комнате повисла тишина. Слышно было только тиканье часов и приглушенный гул за окнами.

Люси уснула: переживания лишили ее последних сил. Джоанна ни на миг не отходила от ее постели. Как поведет она себя, когда проснется? Что может успокоить, излечить ее израненное изболевшееся сердце?

Бенджамин медленно поднялся на ноги. Нет смысла и не время страдать о том, чего не изменить. Прошлое властно лишь над нашей памятью – действительностью правят мужество и разум. Люси слишком слаба для борьбы, но он выдержит! И с каждой прожитой минутой рядом с ней в его груди еще сильнее крепло самое глубокое из всех невысказанных, нерастраченных им чувств, способное объять собою целый мир. Сегодня в полной мере в нем возродился человек, имя которого не было маской, скрывавшей роковую тайну – Бенджамин Баркер.

Стемнело. Люси до сих пор не просыпалась, но сон ее был неспокойным, порою напряженным: она едва заметно вздрагивала, словно от внезапного прикосновения чужой руки. И вместе с тем, хотя бы изредка наполненный чарующими отголосками потерянного счастья, сон был ее единственным убежищем последние шестнадцать лет. Часы, а иногда недолгие минуты, украденные у реальности, подаренные бредом…

В неверном свете тлеющей свечи лицо ее казалось восковым, а веки были воспаленно-красноватыми. Стоя у кровати, Бенджамин чутко вглядывался в изменившиеся, но не забытые, родные тонкие черты. Похожая на неземное существо, рожденное во мраке подземелья, она, до боли, вопреки всему, была собою – его Люси.

Ночное небо озарила полная луна, и Джоанна тихонько задернула шторы.

– Ложись, а я останусь с ней, – шепнул ей Бенджамин. – А рано утром, перед уходом, я разбужу тебя.

Не споря, девушка кивнула, и, поцеловав отца, направилась к себе. Она привыкла исполнять без возражений любую его просьбу. Когда он защищал, оберегал, заботился о близких ему людях, никто не смог бы переубедить его. И сейчас было ясно без слов: этой ночью ее отец ни на минуту не сомкнет глаза.

Бенджамин ушел на рассвете. Теперь единственным его желаньем было поскорее покинуть Лондон и вырваться из плена неопределенности, непредсказуемой угрозы, подстерегающей их здесь. Для этого необходимо было потрудиться, собрать еще немного денег – и, наконец, как только Люси придет в себя и наберется сил, уехать, отправиться навстречу новой жизни за пределами былого.

Джоанна поднялась чуть свет, чтобы сменить отца. Неслышно подойдя к окну, она присела на высокий подоконник и занялась шитьем. Люси еще дремала, выражение испуга постепенно исчезло с ее лица, словно в душе ее, наполненной печалью, все же осталось крохотное место, свободное для теплого покоя, и Бог добавил туда каплю благотворного бальзама, в котором растворились опасения и горечь. Когда она очнулась ото сна, вокруг царили свет и тишина. Как в храме… Так странно, непривычно и легко.

Люси растерянно обвела глазами комнату, словно ища кого-то, и в то же время, опасаясь встретиться с ним взглядом. Джоанна угадала ее мысли.

– Отец ушел, – сказала она мягко. – Он работает в кузнице, неподалеку отсюда.

Люси вздохнула. Воздух крохотного, но уютного жилища, согретый первыми лучами солнца сквозь стекло, заставил ее грудь затрепетать.

– Он просидел вот здесь, рядом со мной. – Она коснулась кончиками пальцев подлокотника пустого кресла у кровати. – Всю ночь!..

– Мистер Ти попросил передать, что сегодня вернется пораньше, – донесся из-за двери голос миссис Ловетт.

Люси встревоженно взглянула на Джоанну.

– Ах, да: у папы сейчас другое имя, – поспешно объяснила девушка. – После побега… с каторги, – прибавила она, слегка запнувшись, – его зовут Суини Тодд. Так безопаснее. Вряд ли кто-то узнáет его по лицу, но все же нам приходится скрываться. На самом деле, несмотря на это, я очень счастлива. Подумать только, раньше я и не подозревала, что жизнь может подарить так много за короткий срок. Совсем недавно мой отец нашел меня, и вот теперь мы вместе – все втроем. Нет, вчетвером! Я очень привязалась к миссис Нелли! Ты можешь доверять ей, как сестре. Она нам очень помогла, и ей сейчас опасно возвращаться на Флит-стрит.

Джоанне не терпелось рассказать еще о многом, но их история была столь непростой… Уж лучше ни о чем не вспоминать, а говорить о будущем с надеждой – неважно, знаешь ты его наверняка или пытаешься предвидеть.

Люси приподнялась и села на постели.

– Ты знаешь… – вдруг произнесла она. – Я никогда не забывала о тебе. И я… я видела, как ты росла, хоть и всегда издалека.

Это были первые ее слова, обращенные к дочери. И словно рухнула стеклянная стена, казавшаяся Люси непреодолимой. Ее дитя – живое существо, не кукла за витриной дорогого магазина, которой можно только любоваться, не смея прикоснуться. Не пленница за позолоченной решеткой, какой она привыкла ее видеть. Ее дитя! Люси училась на нее смотреть – глаза в глаза – безмолвно спрашивать и отвечать. Слова порой так трудно подобрать, как будто наш родной язык беднее обездоленного нищего – глаза же сами говорят за нас. Даже тогда, когда нам хочется молчать.

«Ты так невинна и чиста, но ты не отвернулась от меня! Ты даже не подозреваешь, через какие муки мне довелось пройти…»

– Тогда… после пожара… я думала, что ты исчезла навсегда. – Люси больше не сдерживала слез: они впервые приносили ей облегчение.

Счастлив тот, кто, разучившись улыбаться, все еще может плакать, не таясь! Так скованная одиночеством душа освобождается от бремени тоски. Так ребенок, рождаясь на свет, откликается на зов самой жизни. И в этот миг Джоанна ощутила всю силу запертой, запретной, нерастраченной любви, которая переполняла сердце ее матери. Нам только кажется надломленным весло, наполовину скрытое водой; корни, питающие дерево, уходят глубоко под землю… А человек, способный так любить, не может безвозвратно потерять себя! И вместе с тем, Джоанна поняла, что матери ее известно все: о свадьбе, вспыхнувшем в особняке пожаре и странной смерти Торпина в ту ночь.

– Не бойся, мамочка, с тех пор я была уже рядом с отцом. – Джоанна крепко обняла ее за плечи, прильнув щекой к ее виску. Они сидели долго, не разнимая рук. Все остальное отступило, развеялось, и даже время будто бы замедлило свой бег…

Прошло несколько дней, и Люси понемногу начала вставать с постели. Узнав, что Нелли и Джоанна шьют сорочки на заказ, она вдруг попросила дать ей кусочек ткани и иголку, чтобы попробовать самой. Бездействие томило ее, удручая не меньше, чем горькие воспоминания. Едва оправившись, она уже стремилась убежать от них, пусть ненадолго, на какой-то час или всего лишь на минуту, но стать свободной наяву, а не во сне. Пальцы ее, поначалу неловкие, вскоре стали послушными, упорно повторяя простые забытые движения. Теперь ее время бежало быстрее, влекло за собою вперед, почти не давая оглядываться. Люси, во что бы то ни стало, хотела быть полезной, и эта выбранная ею цель была сейчас ее спасением. Но все же, погруженная в работу, она отчаянно искала в себе что-то, постоянно ускользающее от нее, словно болотный огонек. То были не физические, а иные неосязаемые внутренние силы для шага, на который рано или поздно она должна была решиться…

Однажды, вернувшись из кузницы, Бенджамин принес ей небольшой букет ромашек, ее любимых. Все эти дни он был необычайно чуток, хотя они почти не говорили. Как будто даже звуки голоса могли вспугнуть, нарушить едва лишь зародившийся покой. По вечерам, усаживаясь в кресло у ее постели, он тихо дожидался, пока она заснет, и лишь когда ее дыханье становилось ровным и глубоким, укладывался на матрац, лежавший рядом на полу.

Только миссис Ловетт понимала, что на самом деле происходит между ними. Бенджамин принимал жену такой, как есть, не осуждая, без упреков, но в глубине его души засела скорбь, перерастающая в яростную ненависть к недосягаемому неизвестному врагу, который причинил им столько зла. Он ЗНАЛ то, о чем Люси не отваживалась ему рассказать, и это знание порою мучило его так сильно, что Нелл буквально кожей ощущала его боль. Взгляд его, казалось, устремленный, за пределы комнаты, сквозь стену, заставлял ее невольно вздрагивать. Не будучи пугливой или слабонервной, Нелли не в силах была справиться с тревогой, как будто снова видела перед собой Суини Тодда, сжимающего остро наточенную бритву. Но Бенджамину всякий раз удавалось превозмочь себя – ведь он поклялся не растрачивать впустую их новую, поистине невероятным чудом дарованную жизнь.