Возня затихла. Волны откатились, и обессилевшая женщина в разорванном, белеющем во мраке платье осталась на пустынном берегу. «Мое дитя…» – почти беззвучно прошептали ее губы, целуя каменные плиты пола. Стихия поглотила беспомощное крохотное тельце. Маленький ангел больше не заплачет. Все ее существо охватило какое-то странное неодолимое оцепенение, унося в неизвестность сознание, мысли и чувства. И, словно невесомая песчинка, она безвольно затерялась в бесконечности.

– Люси… – Далекий голос прорывается сквозь мутную туманную завесу и замирает, как приглушенный стон. Видение неуловимо исчезает, не успевая обрести телесной формы, и остается лишь мучительная головная боль…

За оконной решеткой серело дождливое утро. Темнота отступала; вместе с ней понемногу рассеялось и забытье. Не может вечно пребывать в покое тот, кто еще жив. Тревожные глухие шорохи наполнили пространство, которое совсем недавно казалось пустотой. Из полумрака возникали лица: одни – отрешенные, хмурые, другие – напряженные и настороженные – ни одного приветливого, умиротворенного. Кто эти женщины в серых одеждах, среди которых лишь она одна одета в белое?

Прохладная, необычайно мягкая ладонь ложится ей на лоб:

– Как твое имя? Как сюда попала?

Что значит имя?.. «Люси», – доносится из глубины ее сознанья, и тут же что-то сжимается внутри.

– Люси, – бессознательно повторила женщина, с опаской вглядываясь в незнакомые черты склонившегося к ней округлого, чуть полноватого лица. Густые вьющиеся волосы – светлые, как и у нее самой, внимательные карие глаза… Первый осмысленный взгляд в этой странной обители!

– Где мы? В тюрьме?

– Нет. Хуже – в приюте для умалишенных. Сюда сажают без вины.

Люси отпрянула, как от удара. Небеленые каменные стены качнулись и поплыли у нее перед глазами.

– Но я не сумасшедшая! – изо всех сил воскликнула она.

– Возможно, – возразила незнакомка, удержав ее за руку. – Но незачем кричать об этом – так ты только докажешь обратное.

Люси в отчаянии сжала пальцами виски. Тупая, ноющая боль стирала смутные следы коротких мыслей, мешая ей сосредоточиться.

– Сумасшедшие редко попадают сюда – здесь такими становятся, – слышится осторожный полушепот. – Мне кажется, у нас двоих еще остался шанс…

За дверью в коридоре раздались шаги и бряцанье ключей.

– …не потерять себя.

Люси растерянно взглянула на собеседницу, не понимая смысла ее слов. Чем живет этот загнанный в клетку, враждебный, пугающий мир? Кем придуман, для чего существует?..

Затворы скрипнули, и резко отворилась дверь. Женщины беспокойно встрепенулись.

Низкого роста худощавый человек остановился на пороге, пренебрежительно оглядывая серую копошащуюся массу: кто-то бросился в сторону и, забравшись на низкую койку, прижался к стене; иные, с жалобным, невнятным бормотаньем присели на пол. Вошедший ухмыльнулся со злорадным удовольствием. Пронзительные, глубоко посаженные глазки осмотрели каждый прут решетки, каждый угол. Похоже, власть над слабыми, лишенными свободы и рассудка существами, за неимением другой, была единственной утехой этой ограниченной натуры.

– Вот так. Потише! – И с нарочитой угрозой он порывисто шагнул вперед. В ответ по камере пронесся многоголосый ропот. – Эй, Бенсон!

Следом зашел пожилой надзиратель, катя перед собой тележку с большим дымящимся котлом и сложенными стопкой жестяными мисками. Мгновенно позабыв про свой недавний страх, женщины подались вперед, жадно следя за каждым его движением. Толкаясь и пошатываясь на ходу, они нетерпеливо протягивали руки за скудной порцией какой-то липкой серой кашицы.

Люси молча сидела, не двигаясь с места. Когда толпа заметно поредела, невысокий человек, вошедший первым, наконец, заметил ее белеющее среди серых балахонов, платье. Забрызганное грязью и разорванное во вчерашней схватке, оно напоминало больше лохмотья, чем на одежду.

– А, новенькая! – Подойдя, он наклонился, с каким-то плотоядным интересом разглядывая настороженную женщину. – Надо переодеть ее.

– Поешь-ка. – Бенсон протянул ей миску каши, чудом оставшейся на дне котла. – Кто ее покровитель, мистер Фогг? – спросил он низенького, явно своего начальника.

– Я нашел ее ночью на улице: брела без памяти и разговаривала… с тряпкой. У нее ПОКА нет покровителя. Но скоро найдется.

– А если кто-то будет ее искать?

– Ну… – Фогг слегка присвистнул, небрежно отмахнувшись. – Если и найдет, придраться не к чему: благое дело делаем. Поосторожней с ней: она довольно буйная. Вчера как бешеная колотила в дверь, перебудила всех сумасшедших! Ешь поскорее, дурочка, – прикрикнул он на Люси. – Ешь, сказал! – И, развернувшись, направился к выходу.

Люси неловко ковыряла ложкой клейкую, ничем не пахнущую массу, так и не отваживаясь поднести ее ко рту.

– Дай мне! – Чьи-то широко раскрытые глаза, смотревшие из-под нечесаных волос, блеснули в предвкушении добычи.

Люси бессильно опустила миску на колени: от боли в голове ее тошнило, любая пища вызывала отвращение.

Миска тут же исчезла.

– Зачем ты отдала еду? Теперь до вечера ни крошки не получишь.

Узнав этот негромкий ровный голос, Люси растерянно обернулась.

– Я не хочу… – простонала она.

Внимательные светло-карие глаза поймали ее взгляд.

– Ты не безумна – просто сильно напугана. Но кем? – задумчиво помолвила молодая женщина, усаживаясь рядом на полу. – Вчера ты постоянно говорила о ребенке. Ты замужем?

– Н-не знаю... – Люси тщетно искала в себе ответа. Но с ней осталось лишь ее бессилие, натянутое до предела, зажатое в тиски.

– Ты потеряла память. Бедная… – сочувственно отозвалась собеседница. – Будь у тебя хотя бы обручальное кольцо, ты знала бы, что не одна на этом свете. Хотя бывает, в этом и причина бед. – Тяжелый вздох сорвался с ее губ. – Но теперь уже поздно: здесь отбирают все, что хоть чего-то стоит. Они продают даже трупы… – Женщина ласково погладила Люси по голове. – У тебя прекрасные золотые волосы – скоро их тоже отнимут.

– Что это значит?..

– Ты заметила: в этой палате – только блондинки. Одни длинноволосые, как ты. Другие коротко острижены: их волосы купили постижеры – на парики. Брюнетки, рыжие шатенки – все заперты в отдельных помещениях. Лишнее доказательство, что этот дом не для лечения больных.

Как отличить здорового от сумасшедшего, когда здесь даже правда похожа безумный бред? Внимая непонятным ей речам, Люси не в состоянии была поверить в реальность происходящего. Ей вдруг припомнилась ехидная ухмылка Фогга и странные слова, насторожившие ее.

– Тот человек сказал, что скоро у меня найдется покровитель, – спросила Люси. – Что он имел в виду?

Ее вопрос неловко оборвался и замер в спертом воздухе. Прошла минута, Люси напряженно ждала ответа.

– Ну, пожалуйста! Говори! – Слезы выступили у нее на глазах. – Да кто же ты, в конце концов? – Она не выдержала и разрыдалась.

– Я – Элис. – Женщина печально улыбнулась и снова замолчала.

– Что от меня скрывают? Что тебе известно? – допытывалась Люси, лихорадочно вцепившись ей в плечо.

– Мне? – Элис осторожно разжала ее пальцы, причинявшие ей боль. – Ничего. Заранее здесь лучше ничего не знать. – Она по-матерински мягко обняла ее, укачивая, как ребенка. А может, бессознательно ища защиты?

– Трудно, невероятно трудно одной бороться с окружающим тебя безумием, – послышался ее усталый, бесконечно печальный голос.

– А как долго ты тут?

– Целую вечность – около месяца…

Под вечер процедура кормления повторилась. И женщины, полуголодные, мало-помалу затихли и улеглись на койки в ожидании утра. Несчастные жили буквально от миски до миски. Так, от рассвета до заката, тянулась череда однообразно серых дней. В камерах, которые язык не повернется назвать больничными палатами, все время было холодно и сыро, и многие страдали от простуды. Их не лечили, только изредка переводили в лазарет, чтобы инфекция не распространилась.

Время текло подобно ручейкам дождя по мутным стеклам, порою останавливаясь вовсе, и тогда под гулкими приземистыми сводами вдруг воцарялось непривычное молчание. Но вскоре зыбкие потемки прорезáли неожиданные возгласы: безумные боялись тишины.

– Подайте пенни, кто-нибудь!

– Не велено: жди воскресенья, Мэри!

– Пода-а-айте! – Душераздирающие вопли сотрясали воздух до тех пор, пока не появлялись надзиратели, и яростно брыкавшуюся Мэри не уводили в карцер. И снова – бормотание, бездействие и полузабытье… Звери, и те, не созданы для замкнутых пространств, а здесь людей держали в клетке, как зверей. Даже кровати были накрепко прибиты к полу.

Однажды в камере надолго повисла тишина. Снаружи по стеклу уныло барабанил дождь, под самым потолком потрескивало пламя в газовом рожке.

– Чего не просишь, Мэри? – раздался чей-то боязливый голос.

Двое или трое женщин слегка приподнялись на койках, напрягая слух. Никто не отозвался.

– Неужто померла? – прошелестело из угла.

Кто-то встряхнул неподвижное тело:

– Не дышит!

– Спаси-и-ите! – истошно завопила какая-то старуха, набросив на лицо покойницы обрывок простыни, и бросилась к дверям. Железо отозвалось на удары гулким эхом.

На крики прибежали часовые… Вызвали Фогга.

– Ах, эта, – бросил он, брезгливо заглянув под простыню. – Невелика потеря! Позовите доктора.

– Она же умерла, – не понял один из надзирателей.

– Вы здесь недавно, Никлсон, – резко одернул его Фогг. – Могли бы догадаться, что нужно засвидетельствовать смерть. Зовите и не спорьте.

– Да, доктор хорошо заплатит, – довольно потирая руки, ухмыльнулся Бенсон, переглянувшись с хозяином приюта.

– И правда: с мертвой больше проку. Ее давно уже никто НЕ ПОКУПАЛ, – ответил Фогг и удалился.

Ухватив Мэри за ноги, Бенсон выволок мертвое тело из камеры, как мешок с требухой, и дверь с надрывным скрежетом захлопнулась.