Господи, стало еще хуже.

— И даже тогда она сказала, что не станет... не разведется с ним. Она не была членом семьи, и в этом случае не могла бы иметь к нему доступа или помочь нам принимать решения. Я договорился, чтобы она делала это на законных основаниях, даже если они разведутся, но она этого не допустила. Кэди вбила себе это в голову, и я знаю, почему. Она отдавала долг. Нельзя брать, ничего отдавая взамен. Поэтому она отдала ему все — свою молодость, возможность встретить мужчину и родить детей. Это разрывало отца на части. Разрывало всех нас. Но она не хотела терять с ним связь. Она категорически отказалась. Как бы часто мы ни говорили с ней об этом, папа пытался ее к этому подтолкнуть, как бы часто мы ни говорили ей, что она одна из нас, и это не изменится, несмотря ни на что, она не сдавалась. Она не отпускала его.

Курт понимал.

Однажды она сдалась.

И потеряла все.

— Мы наняли для него медсестру для различных медицинских процедур, но в остальном Кэди никому, кроме себя, не позволяла за ним ухаживать. Ему становилось лучше, и у нас появилась надежда. А потом его состояние резко ухудшилось. И с каждым разом становилось все хуже и хуже. Не знаю, как ей удалось. Иногда, и это показывает меня не с лучшей стороны, но это правда, иногда мне требовалось несколько дней, чтобы собраться и пойти к нему. Но Кэди вела себя так, словно ничего не изменилось. Будто он выглядел нормально, не казался таким слабым. Словно ей не нужно помогать ему ходить, доводить до ванной или из-за сильной боли принимать морфий. Просто очередной день Кэди. Просто очередной день, один из многих, как хороших, так и плохих, следующих один за другим, в течение двенадцати долбаных лет, и это разбивало наши сердца.

Курт снова посмотрел на свои ботинки.

— Но он победил, мой старик. Отец дожил до восьмидесяти. Но ему в этом помогла Кэди. Она давала ему повод просыпаться каждый день. Кэди всегда была рядом, нянчилась с нашими детьми, чтобы семья находилась с ним рядом, и потому что любила этих детей, как собственных. Каждому из нас она устраивала вечеринки по случаю дня рождения и делала это с размахом. Организовывала пижамные вечеринки, куда приглашала Кэт, Пэм и Шеннон, — всех девочек. Пижамные вечеринки. Все приглашенные — взрослые женщины. Боже, она использовала любую возможность, поддерживая в доме жизнь, чтобы папу окружали родные люди. Мы. Его семья. Ее семья.

Курт снова посмотрел на него.

В ту же секунду Морленд яростно заявил:

— Лучшая младшая сестра, которую может иметь мужчина. Лучшая дочь, какую только может иметь отец.

Курт почувствовал, как дернулся кадык.

— Но она зовет нас семьей. Семьей. Иногда семьей Патрика, — заявил он.

Возможно, пытаясь справиться со всем этим, Курт никак не мог вникнуть в суть сказанного.

Но он хотел понять.

И его «Что?» вышло с придыханием.

— Просто семьей. Не ее семьей, — объяснил Морленд.

Черт, черт, черт.

— Всю жизнь она никому не принадлежала. Ни своей семье, которая не позволяла ей быть ее частью. Ни своей настоящей семье, моей семьей, которая хочет, чтобы она ей принадлежала. Единственный раз, когда она принадлежала кому-то, это когда она принадлежала вам.

После этого удара Курт заставил себя твердо стоять на ногах, потому что, если бы он этого не сделал, его отбросило бы назад, и он упал бы на колени.

— Она всегда казалась грустной, — прошептал Морленд. — Это всегда витало на поверхности. Но сейчас что-то не так. Она пытается это скрыть, но ей не удается. Она говорила с Кэт, и мы знаем, что между вами что-то случилось. Поэтому я здесь не для того, чтобы вести себя как придурок, ругаться и втягивать вас во все это. А потому что чертовски волнуюсь, и мне нужно знать, что между вами произошло, чтобы я мог исправить ситуацию, в которой оказалась моя младшая сестренка.

— Ты должен увезти свою семью с маяка.

Слова Курта заставили Морленда моргнуть.

— Что, простите? — спросил Морленд.

— Отвези их на ужин. Если они уже поужинали, пригласи на десерт. Устрой поездку по побережью. Мне плевать. Но мне нужно несколько часов. И за это время мне нужно, чтобы ты увез их с маяка.

— Я... прости... что? — снова спросил он.

— Езжай вперед, я поеду следом. Ты их увозишь. Остальное я беру на себя.

Двое мужчин стояли и смотрели друг на друга, озаряемые сиянием великолепной, разномастной рождественской елки, украшения к которой маленькая девочка начала собирать, когда ей было два года.

Потом Морленд спросил:

— Ты все исправишь?

— Попытаюсь.

Лицо Морленда посуровело.

— Ты должен все исправить.

— Я сломал ее, — тихо сказал Курт. — Это сделал я. Все это. С самого начала. И я это знал. С самого начала. Когда она перестанет делать то, чему ее научила мать, — винить себя во всем, что происходит, — и поймет, что это не ее вина, я не знаю, что произойдет. Я избегал этого с тех пор, как она появилась здесь, в штате Мэн, и не нужно говорить, что я избегал этого в течение восемнадцати лет. Но это должно прекратиться. И я положу этому конец. То, что было в прошлом... — Ему потребовалось время, чтобы закончить фразу, — должно остаться в прошлом.

— Ты не можешь устраивать еще больший бардак, — предупредил Морленд.

— Я влюблен в нее.

Морленд снова моргнул, на этот раз его голова дернулась назад.

Курт продолжал говорить.

— Я влюблен в нее с тех пор, как она расплескала пиво по всему двору, впервые посмотрев мне в глаза. Она — мой мир. Она была моим миром все восемнадцать лет, даже когда и близко не была к тому, чтобы быть частью этого мира. И это я. Все случилось из-за меня. Я держал ее в опасности, не давая сойти с неправильного пути, и заставил думать, что она влюбилась в преступника. Она стояла на верной дороге, а я сбил ее с толку. Я любил ее, но лгал практически каждым словом, играл с ней, чтобы получить желаемое. А потом моя гордость была уязвлена, и я, черт возьми, был слишком молод и полностью уничтожен всем тем, что натворил, чтобы сделать что-нибудь, кроме как возложить всю вину на нее. Так что я заварил эту кашу, Морленд, и уже восемнадцать лет живу с этим и осознанием того, что заставил Кэди все это время испытывать чувство вины. Теперь я должен столкнуться с очень реальной возможностью, что лишь от одного моего вида, ситуация усугубится. Но вы с семьей потратили все это время на то, чтобы собрать осколки, так что независимо от того, что произойдет дальше, единственный способ, который мне поможет, — это то, что ты будешь знать обо всем, если ситуация станет еще более дерьмовой.

— Она никогда не переставала тебя любить, — тихо сказал Морленд.

— Ты говоришь это, думая, что мне станет лучше, но я испортил ей всю жизнь, — отрезал Курт, наклоняясь вперед, но затем, отступая, собирая силы в кулак, принимая все, что должен сделать, потому что был близок к тому, чтобы развалиться на части, но не мог себе этого сейчас позволить. — Несколько дней назад она сказала, что все еще меня любит, и от этого стало только хуже.

— Ты можешь все спасти.

— Вероятно, но стоит ли это делать?

— Да.

Он сказал это не колеблясь и искренне, отчего Курт сделал шаг назад, будто от удара.

— Она моя младшая сестра, и я хочу, чтобы у нее было то, что она хочет, а она хочет тебя, — заявил Морленд.

— Тогда увези семью с маяка, — прорычал Курт.

Морленд уставился на него.

Потом он улыбнулся.

— У меня черный арендованный внедорожник «Денали». Думаю, дорогу ты знаешь, но ты прав. Будет лучше, если я поеду первым.

Курт подошел к двери и открыл ее.

Морленд последовал за ним, но остановился и снова посмотрел ему в глаза.

— Моя жена, Кэт, сказала, что если вы перестанете конфликтовать, то тут же наброситесь друг на друга. Папа сказал, что в ту секунду, как ты вытащишь голову из задницы и вернешься, Кэди исчезнет в мгновение ока, так что нам придется собраться с духом, чтобы не потерять ее. Но просто к слову, на Рождество вся семья здесь, так что сделай нам одолжение. Кэди готовит фаршированного цыпленка, и дети с нетерпением его ждут. Она не справиться, если оставит все силы на секс-марафоне после вашего воссоединения.

Сказанное объясняло «сестру» Кэт, две другие жены были оставшимися «сестрами», а клан Морлендов — «семьей», приехавшей на Рождество.

Ему нравилось, что они есть у Кэди.

И все же.

— Как насчет того, чтобы я спас положение, а спустя, скажем, лет пятнадцать мы бы шутили об этом? — предложил Курт.

— Возможно, это хорошая идея, — пробормотал Пэт, скривив губы, и вышел в открытую дверь.

Курт закрыл дверь, запер ее на ключ, прошел в гостиную, выключил свет на рождественской елке и, даже не взяв куртку, поспешил в гараж.

Он сел в пикап, нажал на кнопку, открывающую гаражные ворота, выехал и пристроился за черным «Денали», который, уже заведенный, стоял на подъездной дороге.

В последующие годы, вспоминая эту поездку от дома до маяка, он не запомнит ни секунды. Он отругал Кэди за вождение в эмоциональном состоянии, но ему повезло, что впереди маячили задние фары «Денали», чтобы сосредоточиться на них, потому что со всем дерьмом в голове, один Бог знает, доехал бы он до маяка.

Но он доехал, и у Морленда, очевидно, был пульт от ворот, потому что он проехал прямо через них.

Курт следовал за ним.

Он оказался прав, рождественские огни выглядели восхитительно.

И ясно, что «семья» была большой, потому что возле гаража на две машины ютились еще два внедорожника «Денали», обе двери были открыты, но «Ягуар» Кэди был припаркован только в одном отсеке.

Курт остановился, Морленд вышел, и Курт сделал то же самое.

Он последовал за ним по крытой дорожке, ведущей к двери с обратной стороны маяка.

Морленд остановился, Курт тоже.

— Готов? — спросил Морленд.

— Нет, — ответил Курт.

— Папа любил тебя ради нее.

Курт перенес и этот удар, чудом не дернувшись.

— Он прожил долго, последние годы его жизни выдались не самыми лучшими. Надеюсь, мы сделали их не столь плохими, как они могли бы быть. Знаю, это все Кэди. Но я бы поставил деньги на то, что он покинул этот мир, сожалея лишь о двух вещах. Что уступил жене, зачав Кэти, а затем, потеряв их обоих, и что не дожил до этого момента.