5. Черная ночь в мегаполисе

Когда я вошел в Центр, холл был пуст. Я сразу поднялся на последний этаж, где жил Юрий. Мой друг восседал на черном кожаном диване посреди своей огромной несуразной комнаты, представляющей собой неописуемый хаос, подлинный музей техники XX века: куча компьютеров марки Macintosh и IBM, наполовину открытых, словно бы машины подверглись аутопсии.

Юрий смотрел видео по старинному аналоговому телевизору с искаженной цветовой настройкой.

Я уселся на диван рядом с ним и какое-то время мы молча смотрели запись. Я хорошо знал это видео. Примерно столько же, сколько я знал Юрия.

Он регулярно пересматривал эту кассету, и я полагаю, что она сыграла немаловажную роль в том, что у него слегка съехала крыша на всяких «Запад умирает», «демократия слепа» и тому подобное.

Как ни странно, эта кассета имела отношение к моему деду.

Юрий никогда не знал моего деда-писателя. Его семья переехала во Францию в конце прошлого века, когда дед уже покинул страну.

Но Юрий был знаком с дедовыми друзьями. В тяжелые времена он близко сошелся с этими людьми.

Эти самые друзья и показали Юрию ту кассету, а после оставили ее ему в наследство на каких-то не слишком понятных условиях.

Раритетная вещь, кассета с магнитной лентой на двести сорок минут. Запись представляла собой заботливо смонтированные телевизионные новости, освещавшие войну в бывшей Югославии.

Дед утверждал, что его кассета сохраняет память о войне, альтернативную той, которая не замедлит заполнить книги по истории. Он не сомневался, что XXI век станет триумфом неприкрытого ревизионизма, поскольку собственными глазами видел его мрачные предпосылки.

Твой дед, говорил Юрий, очевидно, задавался вопросом, до сегодняшнего дня не потерявшим свою актуальность: как судить военных преступников, если они входят в состав секретариата ООН? Поэтому, прежде чем уехать, он смонтировал эту кассету на основе записей, полученных из разных источников. Так объяснил мне Юрий, а ему, в свою очередь, рассказали об этом друзья моего деда.

Юрий знал запись наизусть. Здесь была реплика каждого политика, каждая официальная ложь от ООН, выражения сочувствия, гуманитарные шоу, последовательное манипулирование со стороны средств массовой информации (ассимиляция боснийских мусульман, беспрестанное повторение определения «сербо-боснийцы», хотя сербы идентифицировали себя исключительно как «не-боснийцев», доходя до истребления этнических боснийцев), постоянная капитуляция перед жестокостью четников, каждый эпизод войны. Вплоть до фарсовых «зон безопасности», внутри которых солдаты ООН вместе с отрядами генерала Младича участвовали в чудовищных кампаниях по этническим чисткам лета 1995 года. Концентрационные лагеря, заснятые Си-Эн-Эн, свидетельства об изнасилованиях, показные визиты лидеров стран Запада в промежутках между бомбардировками, эмбарго на поставки оружия… Более того: действия хорватской армии на территории Сербской Краины были представлены как ответ на этнические чистки со стороны сербов. Все равно что продвижение союзных войск, освобождающих Европу, объявить возвращением нацистов!

Все это было сохранено моим дедом. Благодаря умелому монтажу, перед зрителем на крупных планах представали истоки преступления и лица преступников, и становилось очевидным, что последствия этой катастрофы долго будут давать о себе знать. Мой дед, по словам Юрия, не сомневался, что те годы явились для Европы началом конца ее долгой истории, и что «оонкратия» (его термин) станет формой мироустройства в XXI веке. Дед говорил, что если «оонкраты» и их пособники из числа политиков, медиаперсон и прочих превратятся, в свою очередь, в живые мишени, он не только не заплачет об их участи, но даже выстрелит в потолок пробкой от шампанского, хотя бы это и привело в действие детонатор. По словам Юрия, после этого высказывания дед имел некоторые неприятности с законом и парой-тройкой прекраснодушных журналистов.

Мы как раз следили за провалом ООН в Сребренице, когда в комнату вошла Дакота. Я не слышал ее шагов, просто внезапно она оказалась перед нами.

Я поднял на нее глаза, тогда как взгляд Юрия остался прикованным к экрану.

— Добрый вечер, — холодно поздоровалась она. — Юрий говорил, что вы хотели изучить некоторые части моего организма?

Я не рискнул сказать ей, о каких частях я подумал в первую очередь, и возблагодарил бога лингвистики за ее порой неправильный французский.

— Да, — улыбаясь, ответил я. — Я принес с собой аптечку; мне нужно взять немного вашей крови и образец рогового слоя эпидермиса.

Она смерила меня ледяным взглядом.

— И тогда я смогу надеяться, что получу свою карту еще до конца года?

— Вы получите ее к концу этого века, если будете продолжать в таком духе. Дайте-ка мне вашу ручку…

Я и глазом моргнуть не успел, как ее рука взметнулась к моему лицу и замерла в сантиметре от моего носа.

Не говоря ни слова, я открыл аптечку и достал инструменты.

Уже выполняя приготовления, я заметил кое-что, прежде от меня ускользнувшее. Под верхним слоем эпидермиса по всей длине ее руки проходила какая-то странная нить, очень тонкая, почти прозрачная. На суставах она разветвлялась в сеть. При слабом освещении Центра, издалека, она сливалась с кожей, но теперь, когда она была прямо у меня под носом, ее невозможно было не заметить. Больше всего она напоминала оптическое микроволокно.

— Вы к какому каналу подключены? — довольно глупо спросил я, вонзая шприц в вену, расположенную рядом со странной нитью.

— Если бы вы это знали, вы бы так не шутили, — резко ответила она. — Следите лучше за тем, куда вы втыкаете вашу штуку.

Я почти услышал слово «идиот», которым она мысленно завершила свою фразу.

Я вздохнул и потянул на себя поршень шприца. Раздался сухой шелест, затем пневматический свист, и капсула наполнилась несколькими кубическими миллиметрами свежей крови.

Затем я взял пару частичек ее кожи при помощи специальной микромашинки. Закончив, я убрал образцы в аптечку и поднял на нее взгляд. Необходимо было внести ясность.

— Мне уже доводилось видеть похожие экзоскелеты, хотя и менее совершенные модели. Это имеет какое-то отношение к армии… Для боевых действий в условиях невесомости, верно? То, что вам вживили, оно из искусственного нейроволокна?

Короткий шум, затем глаза заслонила черно-красная вспышка со множеством звезд, и одновременно я почувствовал сильную боль в переносице. Несколько секунд я был оглушен.

Когда я открыл глаза, Дакота смотрела на меня, скрестив руки на груди и насмешливо скривив губы. Удар был столь молниеносным, что я даже не заметил движения.

Из носа у меня капала кровь. Я схватился за него и помотал головой. Юрий протянул мне салфетки.

— Господи, Дакота, что на тебя нашло? — в голосе Юрия звучала безнадежность.

— Он спросил меня, что это за материал, и я ему продемонстрировала, — заявила она. — Меня уже достали арии этого господина Я-Знаю-Все-Доверьтесь-Мне! Я ему не доверяю, и он знает, почему!

— Черт возьми, Дакота…

— Скоро два месяца, как я жду эту долбаную карту, и вот он является, но только для того, чтобы взять образцы! И он думает, что я буду ему улыбаться?

Волна ярости ударила мне в голову.

Я поднялся и повернулся к ней лицом. Она была похожа на дикое животное, и я помню, как у меня отчетливо промелькнула мысль, что я укрощу этого зверька.

Но пока вид ее ослепительной красоты только усилил мою злость.

Мои вспышки гнева никогда не отличались ни эффектностью, ни длительностью. Здесь я проявляю себя скорее как жидкий азот, а не как бурлящая лава.

Сперва я хотел объявить ей количество нулей, в которое мне уже встала ее история, но она наверняка сочла бы это мелочностью. Я мог бы поведать ей об адовых ночах, когда я программировал карту Зиновского, прежде чем приняться за ее собственную карту, но я сомневался, что это произведет на нее хоть какое-то впечатление.

Я шмыгнул носом, втягивая кровавую каплю, уже добежавшую до моей верхней губы.

Идея пришла мне в голову внезапно. Это была даже не идея, а некий логический вывод, и мой мозг мгновенно принял его, как будто заранее был к нему готов.

В ее глазах отразилось изумление. Именно изумление, а не упрек.

Затрещина пришлась ей точно в челюсть. Я не стал деликатничать. Удар оглушил ее, она шатнулась в сторону, но тут же вновь выпрямилась, как резиновая трубка.

— Вам не следовало этого делать, — угрожающе бросила она мне.

Ну, держись, парень, сейчас ты огребешь по полной, мысленно сказал я себе.

— Именно так, можете не сомневаться, — прошипела она сквозь зубы.

— Сомневаться в чем? — спросил я.

— Что вы огребете по полной.

Между нами будто пролегла невидимая электрическая дуга.

Я ожидал хорошей трепки. Искусственную нейромускульную сеть вживляют не для того, чтобы ее обладатель пел колыбельные — в чем в чем, а в этом я был уверен. Под видом школы от ООН наверняка скрывается нелегальное агентство, работающее на Пентагон, в котором из подростков вроде нее делают элитных солдат…

Затем меня осенило.

Как она узнала, что я думал о том, что сейчас огре…

Наши глаза были прикованы друг к другу, как стыковочные модули двух станций. Ничто не могло бы рассоединить наши взгляды, даже, я уверен, взрыв атомной бомбы в соседнем городе.

То, что происходило со мной, напоминало нейрофрактальную петлю, когда оказываешься в ловушке многоуровневой вселенной. Как только истина стала открываться мне, я увидел, как вспыхнули в ответ ее глаза, и глядя в них, я понимал еще больше, и она знала, что я знаю, что она знает…

В горле у меня будто застрял каменный шар. Вселенная сузилась до размера этой пары глаз. Сердце бешено колотилось; по всему телу бежали струйки пота.

Я попытался успокоить сердцебиение, сконцентрировался, чтобы превратить мое сознание в чистую доску, и мысленно спросил: «Вы телепат?»