Давен скользнул вниз следом за ним, покрывая поцелуями плоскую грудь. Замер в паре дюймов от пупка, заглядывая в глаза любимому снизу вверх. Теперь уже обе руки его принялись распутывать завязки невольничьих штанов.
Те осели на землю, открывая взгляду Давена узкие бёдра и напряжённый член, сдавленный медным кольцом.
Давен поймал его губами и втянул глубоко в рот, заставляя Сильверина испустить протяжный всхлип.
— Вен… — прошептал он. Поймал плечи Давена руками и потянул вверх. — Мне будет больно. Не распаляй меня ещё сильней.
Давен послушно отстранился от него и лишь запечатлел на бедре последний поцелуй.
Он уложил Сильверина на плащ, расстеленный на мшистой земле, и принялся освобождать собственное тело от доспеха, в котором спал.
Сильверин внимательно смотрел на него, как будто силился запомнить каждый миг.
Наконец, избавившись от одежды, Давен опустился на колени и одной рукой проник Даору между ног. Развёл его колени в стороны. Прошёлся пальцами по внутренней стороне бедра и огладил пах.
— Хочу касаться тебя, — прошептал он, вплотную приближая пальцы к его члену, но не дотрагиваясь до него.
Сильверин поймал его запястье. Прижал к губам и, втянув два пальца в рот, нежно пососал, а затем направил ниже, вынуждая огладить вход.
Давен зачарованно следил за его действиями, а когда его влажные пальцы коснулись маленькой дырочки, наклонился и принялся целовать. Язык его вошёл в рот Сильверина, а пальцы в то же мгновение проникли в тело с другой стороны.
Сильверин изогнулся, плотнее прижимаясь к его губам и нанизываясь на пальцы сильней.
Давен медленно задвигал рукой внутри него, оглаживая бархатистые стенки. Иногда Даор вздрагивал, когда короткие ногти задевали его изнутри, но лишь тянулся к Давену сильней.
Наконец, Давен переместился так, чтобы оказаться между его широко разведённых ног. Навис низко над телом невольника и вошёл в него одним длинным мощным толчком.
Пальцы Давена впились в его плечи, царапая и сжимая до боли.
Давен медленно задвигался в нём, постепенно ускоряя темп. Толчки его набирали силу. Губы скользили по плечам Даора. Тот запрокидывал голову, подставляя шею поцелуям, которые становились всё злей.
— Почему?.. — шептал Давен. — Почему я не нашёл тебя раньше, Рин?..
— Не знаю… — выдохнул тот и выгнулся дугой, сотрясаемый сухим оргазмом. Давен задвигался ещё быстрей. Размякшее после оргазма тело Сильверина стало чувствительным, как никогда. Он слабо стонал и закусывал запястье, чтобы не закричать, пока Давен не толкнулся в него последний раз и не излился внутрь.
— Почему… — прошептал Давен в последний раз и склонился над ним, тяжело дыша.
Сильверин не отвечал. Только прижимался лбом к его щеке.
— Больше не бросай меня, — прошептал он, когда достаточно овладел собой. — Пожалуйста, Вен. Никогда.
Даору снился сон.
Вместо тусклого солнца, едва проникавшего сквозь пожухлую листву деревьев, он видел лучи двух священных древ, чья сила удерживала в небе Острова — Древо Разума и Древо Веры. От листьев первого по кронам скользили огненные и золотые блики, и свет его делал парк королевского дворца подобным пылающему фениксу в объятьях пламени.
Ветви другого мерцали серебром, и их извилистые силуэты отражались в струях водопада, сбегавших по белым камням в неглубокое озерцо.
«И пусть никогда вера и разум не будут разделены, потому что, лишённый половины красок, наш мир обрушится в бездну и погибнет», — так любила говорить Даору мать. Но там, во сне, Даор — или Сильверин, он сам точно не знал — предчувствовал, что скоро эти слова превратятся в пророчество.
Он, выбравший путь разума, не мог избавиться от мыслей, терзавших его сердце, — мыслей о грядущем зле. Потому так часто уединялся он в лесу, чтобы в одиночестве наблюдать за бликами золота и серебра и пытаться понять — может ли сдвинуться с места совершенный мир, в котором он привык жить?
Сильверину тогда не исполнилось и одиннадцати лет, и порядки дворца пока ещё не распространялись на него. Никто не обязывал его присутствовать на торжествах, никто не допускал к нему просителей, и приказывать ему тоже не мог никто, кроме учителей. А ещё Сильверин знал, что пробегают последние месяцы его одиночества, потому что, едва взойдёт звезда, под которой он был рождён, как отец объявит отбор, и двенадцать лучших из тех, кто с рождения готовился защищать его, станут его стражами до конца дней. А самый сильный — один — возглавит их. Он будет сопровождать принца всегда, даже во сне. Тогда уже больше не будет прогулок в одиночестве, да и времени станет куда меньше — он приступит к обязанностям, которые будут занимать, вместе с уроками магии, большую часть его дня.
Внизу, под кромками островов, начиналась осень. Но Глен-Дрэгон, паривший за линией облаков, не обращал внимания на то, как меняются времена года у людей. Здесь каждый сезон был наделён собственным великолепием и собственной красотой.
И Сильверин от души наслаждался последним теплом, следом за которым приближалось великолепие зимы.
В те осенние дни он и увидел молодого воина, упражнявшегося с мечом на берегу реки. Струи водопада отражались в его сверкающем клинке, солнечные зайчики так и норовили запрыгнуть Сильверину в глаза.
Принц стоял и смотрел, как движется безупречный, крепкий и гибкий, словно молодое дерево, силуэт. Как на сложных пируэтах взлетают в воздух огненные пряди волос.
Волосы Сильверина мерцали серебром. Его кожа была бледной и матовой, точно жемчуг, и, глядя в зеркало на своё отражение, он отчаянно понимал, как не хватает его облику тепла. Кажется, даже ресницы принца были белы.
Воин, танцевавший с клинком, сам был огнём, и Сильверина неудержимо тянуло к нему. Хотелось прикоснуться рукой, приблизиться, заговорить.
Однако Сильверин знал, что ему, принцу, запрещено говорить с людьми. Он лишь стоял и смотрел, как снова и снова взлетает вверх обнажённая мускулистая рука. Как следом за ней проносится и замирает клинок — а вместе с ним замирает и сердце юного чародея, который никогда не видел такой красоты.
Много позже, когда сбылось пророчество Звезды и два десятка посвящённых собрались в Сумрачном зале, чтобы взглянуть в глаза тому, кому будут служить — и принести присягу на крови, — только тогда Сильверин узнал имя воина, яркого, как огонь.
Во сне он уже знал его: «Вен».
Открыв веки, Даор не поверил своим глазам, когда увидел высоко в небе ту самую Звезду, что объединила их с Веном давным-давно. Казалось, свет её оставался одинаково ярким наяву и во сне.
С того самого мгновения, когда Давен рассказал ему о Сильверине, Даор не знал, верить его словам или нет.
Он всё ещё не помнил ничего о себе — только Вермандо и бесконечную череду мужских тел, которые ему предписывалось ублажать.
Никогда до сих пор Даор не ощущал, что происходящее с ним — неправильно. Он не знал другой жизни, кроме той, что окружала его. Теперь же мысль о том, что у него было прошлое, были воспоминания, в которых он был благородным юношей, чародеем, имел возможность решать за других, причиняла нестерпимую боль.
Несколько секунд Даор лежал неподвижно, сжимая кулаки. Он ждал, что видение пройдёт и необычайно яркая звезда, глядящая на него в прореху между туч, исчезнет, растает вместе со сном. Мгновения тянулись бесконечно долго, но этого так и не произошло.
Даор повернул голову. Давен лежал в паре шагов от него. Так, что даже протянув руку, Даор не смог бы коснуться его — и от этого сердце пронзил новый болезненный укол.
Наяву волосы Давена были белыми, как пепел, но Даор не сомневался — именно это лицо он видел во сне.
«Он никогда уже не посмотрит на меня так, как смотрел тогда», — подумал он и тут же устыдился собственных мыслей, собственной веры в едва оконченный сон. И всё же боль уходить не желала. Даор хотел перекатиться и прижаться к телу воина так, как делал это ещё утром. Когда Давен позволил ему обнимать себя и согревать.
Даор протянул руку, но свет Звезды не давал ему покоя. В груди пульсировало то само предощущение, которое он испытывал и во сне. И Даор подумал, что это важней, чем секундное желание ощутить тепло. Он должен был понять, существовали ли его видения наяву, или он попросту обманывал себя, поддавался на сладкую ложь.
Даор встал. Теперь он понял, что плащ Давена всё ещё укутывал его. Сильверин стиснул в пальцах завязки, черпая силу в прикосновениях к этой вещи. Ему казалось, что это Давен касается его плеч, обволакивает теплом.
Медленно, глядя перед собой, Даор двинулся вперёд — туда, где меж ветвей деревьев виднелась Звезда. Он не знал, что хочет там отыскать, но чувствовал, что должен идти вперёд — и только тогда найдёт ответ на занимавший его вопрос.
Шаг за шагом он всё дальше отходил от стоянки, пока в один момент Звезда не предала его. Тучи закрыли небо, и Даор обнаружил, что оказался в абсолютной темноте.
— Рин! — негромкий и мягкий, голос воина заставил его обернуться, и Даор обнаружил, что снова видит тот же волшебный свет — он отражался в зелёных глазах Давена.
Даор шагнул вперёд, вглядываясь в них.
— Вен? Это в самом деле ты?
Он плохо помнил, что делал потом, что говорил. Только ощущение горячих сильных рук, бережно обнимавших его. Холод остывшей травы под спиной и обжигающее пламя внутри.
Он помнил, как шептал, не соображая ничего:
— Вен… Вен… Вен…
Как просил его не оставлять.
Но, когда Даор открыл глаза в следующий раз, он так и не мог понять, где закончился сон и началась явь.
Холодное утро ударило влажным ветром в лицо.
Варна хлопотала над потухшим костром. Киган стоял на краю стоянки, вглядываясь вдаль. Джудас сидел на промокшем бревне и полировал нож. Изредка он поднимал взгляд и позыркивал на раба.
От этого взгляда леденела кровь. Осознание собственной слабости душило отчаяньем. Но Даор не столько видел, сколько ощущал кожей, что на него смотрят ещё одни глаза. Он до ужаса боялся обернуться и встретиться взглядом с тем, кто снился ему всю ночь.