— Ты будешь сопровождать Теора и Стратона в Лариссу, и по возвращении доложишься Собранию и лично мне.

— Лично?

— Именно так, — он решительно кивнул и продолжал, — Ты будешь получать по драхме в день в качестве компенсации — вся сумма будет выдана тебе, когда вернешься, а в случае несчастья тебе обеспечат похороны за общественный счет, и твои дети бесплатно получат первые доспехи из городских запасов.

— Очень мило с вашей стороны, — сказал я. — И когда мы отправляемся?

— Сперва я должен раскрыть тебе цель этой миссии и твою собственную, — сказал Мнесархид, нахмурившись.

— Это бы не помешало, — согласился я.

— Ты побеседуешь с царевичами Александром и Ясоном, — сказал Мнесархид, — и оценишь их готовность предоставить кавалерийскую поддержку, буде непредвиденные обстоятельства потребуют этого в следующем году. Ты уполномочен предложить им по пять оболов в день на человека, а сверх того — два таланта за всех.

— Пять оболов за голову? — переспросил я. — Не многовато ли за банду фессалийских конокрадов?

— Это максимальная сумма, на которую согласен Совет, — сказал Мнесархид извиняющимся тоном. — Естественно, мы надеемся, что ты сможешь достичь более выгодного соглашения.

— Стало быть, вы предвидите возникновение неких непредвиденных обстоятельств?

— Мы должны быть готовы к любому повороту событий, — сказал Мнесархид. — Вы отправлетесь через три дня из Пирея на судне «Саламиния». На нем вы доплывете до устья реки Темпе, где вас встретят царевичи, а оттуда верхами доберетесь до Лариссы.

— Сколько всадников нам нужно? — спросил я.

— Количество не оговаривай, — сказал он. — На данный момент конкретные числа неизвестны.

— Непредвидены?

— Именно.

— Но больше, чем, скажем, сотня?

— Более ста, определенно. Мы можем санкционировать найм пятисот всадников.

Последовало продолжительное молчание.

— Как твоя чечевица, Мнесархид? — спросил я.

— Лучше всех, — ответил он. — Удачи.

♦

Если помните, я познакомился с Теором на пиру у Аристофана, встречал его несколько раз позднее, и поскольку у него была репутация человека осведомленного, я спросил его, отчего для этой миссии выбрали именно меня.

— Это просто, — сказал он. Мы стояли на палубе «Саламинии», глядя, как Афины скрываются вдали за кормой. — Спроси чего потруднее. — Он зевнул с видом человека бывалого, для которого морские путешествия были не в новинку.

— Коли так, продолжай, — сказал я. — Тогда я смогу поскорее прилечь.

— Ну что ж, — сказал Теор. — Ты же ведь у нас поэт? Все эти фессалийцы, фракийцы, македонцы и прочие дикари одержимы театром. Не то чтобы они сами чем-то подобным занимались, конечно же, поскольку не умеют ни читать, ни писать; но все новейшие пьесы они знают наизусть — они приглашают афинян, чтобы те их декламировали; при разговоре они обязательно извергнут речь-другую, притом с чудовищными интонациями; особенно смешно тут то, что они не понимают ни слова из того, что говорят. Когда я был при дворе старика Ситакла, мы собрали в кучу весь поэтический хлам, который смогли припомнить, и поклялись, что это незаконченный шедевр Эсхила. Это дурачье до сих пор его декламирует, надо полагать. Для них это один из способов притворится греками, полагаю, — печально сказал Теор, — да только он не работает. То есть большинство из них выглядят как греки, и если очень постараться, то можно выучить и говорить их довольно похоже, но в целом они такие же животные, как и все прочие чужеземцы.

— Погоди, — сказал я. — Ты хочешь сказать, что я еду с вами потому, что поставил пьесу?

— Почему же еще? — сказал он. — И поскольку все хоть сколько-нибудь известные трагики или слишком или стары или... ну, ты понимаешь, не вполне в себе — а что касается комедиографов, то Фриних отказался ехать, Аминта захворал, Аристофан был занят следующим произведением, а у Платона разболелись зубы, то кроме тебя и послать было некого.

— Ты считаешь меня хоть сколько-нибудь известным?

— Искренне надеюсь на это. Мы отправили им пару копий той твоей вещицы, которая стала давеча третьей — и человека, который мог им ее прочесть, конечно — так что, наверное, все они знают ее теперь наизусть.

Я поблагодарил его и отправился блевать. Трудно было представить, что Клеоним-Стервятник, Теор и сосед Мнесархид составили против меня заговор, но я всегда находил морской воздух питательным для паранойи, так что к моменту прибытия в Фессалию чувствовал себя совершенно ужасно.

Из всех мест, в которых мне довелось побывать, долина Темпе — самое прекрасное. Сюда отправляются, чтобы собрать лавровые ветви, которыми увенчивают победителей Пифийских игр, и вне зависимости от того, где вы живете — здесь вы наверняка найдете пейзаж, трогающий за душу. Живописные скалистые горы, леса, о каких и не мечтают в Аттике, и содержащиеся в отменном порядке плодородные земли вдоль реки. По левую руку высится гора Осса, вздымаясь почти вертикально из плоской равнины. Справа - сама гора Олимп. Эта страна так очаровала меня, что я почти ожидал увидеть на склоне холма Зевса и Геру, приветливо машущих мне руками.

Вместо них нас встретил конный отряд, отправленный царевичами навстречу. Как и подобает хорошим торговцам, они выставили свой лучший товар лицом, и должен признать, я был весьма впечатлен. Фессалийцы оказались высокими мужчинами в широкополых кожаных шляпах и при двух копьях каждый, сидящими верхом так, что от мысли от кентавров невозможно было избавиться — не те гротескные чудовища с барельефов, но кентавры с расписных ваз, юные и стремительные, скорее сверх-, чем недочеловеки. Они говорили очень мало, а лица их выглядели странно, ибо многие из них были чисто выбриты, невзирая на возраст, длинноволосы и с ярко-синими глазами. Полагаю, Ахилл выглядел именно так, поскольку был родом из Фтии; и хотя я никогда не любил Ахилла, фессалийцы мне понравились.

Пока мы ехали в Лариссу, из них было слова не выдавить; театром они совершенно точно не интересовались — да и вообще ничем за исключением овец и внутрифессалийской политики. Которая, как я позже узнал, почти целиком сводится к убийствам членов правящих семей. Один из наших сопровождающих рассказал немного о текущей ситуации, но я сразу потерял нить, поскольку большинство фессалийских вождей — тезки, и услышав, что «после этого Пердикка, сын Скопадаса, убил Пердикку, сына Пердикки, и Скопадас, сын Феттала, мог рассчитывать только на милость Пердикки, сына Церсеблепта», окончательно сдался и принялся считать птиц. Но что-то в этой фессалийской неспособности к разговору было простое и надежное, и они дышали неторопливым достоинством, часто свойственным людям необразованным. Их ничуть не смущало, если ты молчал целых полчаса кряду — явление, в Аттике немыслимое.

Когда мы добрались до Лариссы, я сперва решил, что это деревня. У нее были стены, ворота, и занимала она довольно обширное пространство; по улицам ходили люди, в частности женщины, хорошо (хотя и причудливо) одетые. Но над всем этим витал дух маленького городка, который одним нравится, а другим не очень. Теор явно относился к последним — он один из тех людей, которые чувствуют себя неуютно, если нельзя раскинуть руки и коснуться обеими мрамора — а я, должен признаться, к первым; если мне доведется отправиться в изгнание, подумал я, то можно найти массу мест гораздо менее уютных, чем Ларисса. Стратон, третий член нашей делегации, буквально захлебывался слюной, но он впал в это состоянии, едва увидев всадников эскорта. Не думаю, впрочем, что ему удалось добиться с ними успеха.

Я ожидал, что наши хозяева-царевичи окажутся во всем подобными своим всадникам; оказалось — нет. Когда мы достигли дворца — большого прямоугольного строения, напоминающего сарай-переросток — они вышли нам навстречу, два очень толстых человека под тридцать. Я думал, что они старше, но припомнив рассказы попутчиков о фессалийской внутренней политике, понял, что мало кто из их вождей доживает до двадцати девяти.

Ничто так не заставляет задуматься о собственном народе, как встреча с чужеземецами. Александр и Ясон были одеты по последней моде, принятой, скажем, в кругу Алкивиада месяцев эдак восемь тому назад, если не считать того, что Алкивиад с друзьями никогда не носили столько тяжелых золотых украшений. Для начала, они не могли себе этого позволить, и даже если бы им удалось наскрести столько золота, скольку у Ясона висело под его подбородками, оно бы ушло не на ожерелье, а на подкуп присяжных. В разговоре Ясон использовал аттический греческий, не понимая, однако, когда нужно заменять Т на С, а выговор у него был совершенно не афинский. Теор содрогнулся, услышав эту речь, да и Стратон, думаю, не пришел в особый восторг. Александр был не сильно лучше; его аттический был почти безупречен, но он старательно шепелявил — опять-таки, думаю, в подражание Алкивиаду — и когда вдруг шепелявить забывал, это сильно сбивало с толку. Кроме того, Стратон был шепелявым от природы, и Александр, думаю, пытался таким образом проявить вежливость.

Царевичи, невзирая на свою крайнюю разговорчивость, не выказывали охоты обсуждать такие вещи, как кавалерию и деньги, хотя Теор, который надулся и в целом вел себя довольно грубо, все время пытался свернуть разговор на эту тему. Александр, однако, был намерен продлить языковую практику, и когда Теор прямо спросил его, когда мы перейдем к делу, взмахнул рукой и сказал, что завтра или послезавтра, может быть, и состоится некая предварительная дискуссия. У него для нас, сказал он, есть совершенно потрясающий сюрприз, и он не хочет испортить его разговорами о дурацких всадниках. Для Теора это послужило последней соломинкой. Он закинул ноги на кушетку и притворился спящим.