Спустя очень долгое время нам удалось сбежать, отговорившись необходимостью переодеться, и нас повели по длинному коридору внутри городской стены. Марш, длившийся, как нам показалось, весь день, привел нас в комнату размером с целый дом, забитую резной мебелью и серебряной посудой. Я надел лучшие тунику и плащ, погляделся в большой бронзовый кратер (зачем он там стоял, я объяснить не в силах) и постучал в дверь Стратона, чтобы узнать, что будет дальше.

— Что это за сюрприз, как по-твоему? — спросил я.

— Какая-нибудь дикость, — ответил он. — Танец живота, человеческие жертвоприношения, поединки, чтение стихов — с этими людьми никогда не угадаешь. Иногда это невероятно скучный пир, а иногда одно из приключений Одиссея. Как бы там ни было, держи лицо и побольше улыбайся.

Главный зал дворца выглядел так, как я себе всегда представлял главные залы дворцов — длинные столы и скамьи, как у Гомера, и очаг от стены до стены. Потолок был высоким и закопченным, на вертелах жарились кабаны и олень; за всю предыдущую жизнь я не видел столько мяса сразу. Скамьи заполняли огромные, свирепого вида мужчины в грубой шерстяной одежде, увешанные невероятным количеством золотых украшений; они оглушительно шумели. Большинство выглядело как греки, но на них были штаны, как у персов, фригийские войлочные шляпы и тиары, а некоторые по причинам, известным только им самим, носили нагрудники. На мой взгляд все это выглядело очень странно и интригующе, но двое моих спутников нашли зрелище безвкусным и принялись бормотать, что существуют более простые способы заработать себе на жизнь, чем дипломатия — скажем, добыча угля.

Нас, как почетных гостей, посадили с принцами и очень скоро перекормили. Цвет фессалийского общества, похоже, считал, что если что-то шевелится, оно съедобно, а если нет, то нет, поскольку единственным замеченным мной овощем был латук, уваренный до состояния пюре, которое плюхали на тарелки из огромного серебряного котла. Мы пили вино — прекрасное вино с Родоса и Хиоса, подаваемое в бычьих рогах — но сами фессалийцы предпочитали некую липкую черную субстанцию, получаемую, по всей видимости, из забродившего меда. Нам, к великому облегчению, ее не предложили. Если это и есть обещанный сюрприз, думал я, налегая на третью порцию жареной оленины, то могло быть и хуже. Однако все это казалось ужасной тратой хорошего мяса, и я все пытался придумать способ припрятать его под туникой и отвезти назад в Афины.

Через некоторое время обглоданные кости унесли и начались развлечения. Сдается мне, благородных фессалийцев, сидящих под нами, они ужасали не меньше нашего — в Фессалии, мне рассказывали, больше всего любят кидаться костями в самого мелкого из присутствующих, привязав его предварительно к колонне. Так или иначе, царевич Ясон призвал к тишине, ударив по столу кубком, и рев голосов постепенно иссяк, как проколотый мех с водой.

— Мужи Фессалии, — заорал Ясон своим настоящим голосом, — сегодня мы приветствуем трех почетных гостей из Афин, что в Аттике. — Оглушительные приветствия и грохот ударов. — Они прибыли просить у нас помощи в войне со Спартой, что в Лаконике. Они, неуязвимые на море и славящиеся превыше всех своей тяжелой пехотой, просят нас, как друзей, отправить с ними нашу конницу. Что вы на это скажете?

Снова радостные крики, грохот, машущие руки, летящие кости. Пока все это длилось, я наклонился к Теору и спросил, что имеет в виду Ясон, говоря о нашей войне со Спартой. Разве они не слышали о мире?

— Не будь идиотом, — прошептал он в ответ. — Царевичи все прекрасно знаю, но, ясное дело, остальным ничего не говорят. Я не думаю, что большинство вообще понимает, что означает это слово, а тем, кто понимает, оно вряд ли нравится.

— Благодарю вас, мужи Фессалии, — сказал Ясон. — Стало быть, чтобы отпраздновать присутствие среди нас этих трех благородных гостей, я приказываю вам собраться завтра на Зевсовом поле через три часа после восхода солнца. На этом все.

Он уселся; приглушенное бормотание, никто не лупит по столам.

— Дикари, — пробормотал Ясон себе под нос и ухватил жареного кролика, доселе никем не замеченного. — Вы не можете и вообразить, дорогие мои, — произнес он с набитым кроликом ртом, — какая мука жить среди этих варваров. Как я мечтаю снова увидеть Афины — агору, Некрополь...

Александр хихикнул.

— Ты хотел сказать Акрополь, дурень.

— Просто пошутил, — раздраженно ответил Ясон. — Это ты дурень, раз шутки не понял. И конечно же, — продолжал он, повернувшись и устремив взор прямо на меня, — Театр! Вы не представляете, как мне не хватает Театра.

Стратон пнул меня под столом в щиколотку.

— Ты, стало быть, интересуешься пьесами? — спросил я.

— Я живу Драмой, — ответил Ясон, и чтобы подчеркнуть свою искренность, перестал на мгновение жевать. — И именно поэтому сегодня — счастливейший день моей жизни. Приветствовать под своей крышей великого Эвполида, величайшего поэта нашего века... да что там, я почти желал бы умереть сегодня ночью.

Судя по виду Александра, он охотно помог бы брату. Я сделал большой глоток вина и поблагодарил Ясона за добрые слова. Ясон встал, поклонился, снова сел и принялся забрасывать меня вопросами — действительно ли Эврипид не верит в богов, на самом ли деле Мосх настолько великолепен, как о том говорят, что собирается делать Феогнид, следует ли ожидать чего-нибудь от Софокла, каков на самом деле Агафон, собирается ли Фриних (которого Ясон определенно путал с его тезкой, покойным трагиком) одарить нас, наконец, «Эдипом»? Я отвечал со всей добросовестностью, большей частью от балды — Теор и Стратон знали всех упомянутых персон и можно было не сомневаться, что мои слова дойдут до них сразу по возвращении.

— А теперь, — вмешался Александр, когда Ясон, поперхнувшись жареной свининой, на мгновение умолк, — расскажи нам о комедии, каковая интересует нас более всего. Трагедия, конечно, очень хороша, однако...

И мне пришлось пройтись тем же макаром по Амипсию, Платону, Кратину, Аристомену и Аристофану — Фриниха я не упомянул, чтобы не смущать Ясона — голос мой охрип, а голова кружилась. К тому моменту, как царевичи упились и их унесли прочь, я наговорился о театре на всю жизнь. Они, однако, продержались достаточно, чтобы выудить из меня наброски сюжета моей следующей пьесы, и тут мне пришлось импровизировать.

Той ночью я спал хорошо, хотя мне снилось, будто я заперт в сокровищнице храма, а наутро чувствовал себя отдохнувшим и бодрым.

Фессалийцы почти не едят в течение дня, но насчет афинян они были не вполне уверены — не умрем ли бы с голоду, едва продрав глаза? — и потому решили накормить жареной олениной и вареной говядиной, прежде чем отвести на Зевсово поле. Теору удалось изловить одну их изможденных собак, которыми Фессалия буквально кишит, и мы скормили ей большую часть угощения, но даже она не смогла съесть его целиком.

Зевсово поле лежало примерно в часе езды к северу от Лариссы, и с него открывался прекрасный вид на Олимп. Путь к нему пролегал по типично фессалийскому ландшафту, если верить эскорту — скалистая, неприглядная местность, населенная голодными людьми, которые являлись, в сущности, рабами правящих семей. Точно так же, как я нигде больше не видел богатства, подобного ларисскому, я не видел бедности, равной той, в которой пребывали пенесты; они относились к тому же народу, что и их хозяева, и теоретически являлись гражданами. Они подбегали к нам, умоляя о пище (не думаю, что они вообще имели представление о деньгах), а верховые отгоняли их ударами сабель плашмя. Всадник, с которым мы ехали рядом, объяснил, что это своего рода искусство, и предложил пару уроков на тот случай, если мы еще раз столкнемся с пенестами, но я отказался, сославшись на растянутое плечо.

Первым, что мы увидели по прибытии, были земляные работы. Чем бы это сооружение не являлось, оно было не вполне закончено, поскольку одни люди сновали туда-сюда с корзинами земли, а другие люди, сидя верхом, орали на первых и хлестали их ветвями олив. Тут появились Александр и Ясон на огромных жеребцах, и пригласили нас в Театр.

Я чуть с коня не упал.

— В следующем году, — сказал Ясон, — мы облицуем его камнем, и он станет во всем подобен Театру Диониса.

Я в этом усомнился, но в интересах Афин сомнения свои не озвучил.

— В самом деле, — сказал я, — я хотел бы поставить здесь свою пьесу. Здесь так... — не зная, как продолжить эту фразу, я помахал руками.

Ясон хихикнул, издав звук, который можно услышать, когда один из Девяти Источников забивается палой листовой, и меня охватили самые ужасные предчувствия.

— Твое желание вот-вот исполнятся, — сказал Ясон. — Если вам будет угодно присесть, мы посмотрим, что можно сделать.

Я медленно слез с лошади и последовал за ним по изрытому склону — называть этот котлован театром не поворачивался язык. Александр уже уселся на приготовленный для него резной дубовый трон. Он определенно ярился из-за недоделанности Театра, а на коленях перед ним стоял человек, которого я счел начальником работ.

— Этот жалкий пес, — прорычал Александр своим фессалийским голосом, — обманул наше доверие. Он поклялся головой Посейдона, что все будет готово, и нарушил клятву. Что ж, прекрасно, его кровь...

— Не стоит, — произнес Теор вкрадчиво. — Это принесет ужасное несчастье, видишь ли. Ведь так, Эвполид?

— Ужаснейшее, — сказал я.

Александр пожал плечами и превратился обратно в афинянина.

— Но какое это свинство с его стороны, — заныл он. — Он же прекрасно знал, что мы ожидаем почетных гостей, и вы только посмотрите кругом!

— Театр великолепен, — сказал я. — Не меняйте здесь ничего.

— Что ж, если ты считаешь, что он в порядке, значит, он порядке, — сказал Ясон. — И давайте уже присядем и пусть начнется праздник.