40

– В прошлом году, примерно в это же время, я принял приглашение председателя нашей партии произнести вступительную речь на съезде, который состоится через пару недель, – сказал Уильям Э. Коззано. – Вчера вечером и позвонил ему из своего дома в Тасколе и выразил сожаление, что не смогу принять участие в этом съезде ни в какой роли – ни как докладчик, ни как делегат, ни как номинант. И он великодушно принял мои извинения за это неожиданное изменение планов.

Коззано сделал паузу, достаточно продолжительную, чтобы позволить толпе взорваться – что было результатом полуторачасовых тренировок под управлением инструкторов Ки Огла. Когда он замолчал, чтобы набрать воздуха, свежепокрашенные скамьи, окружающие школьное футбольное поле, внезапно расцвели вымпелами, плакатами, баннерами, воздушными шариками, конфетти и прочими яркими атрибутами политической кампании.

– Нельзя сказать, что я в обиде на свою партию, потому что это не так. В сущности, я по-прежнему ношу в кармане членский билет и надеюсь его сохранить, если после сегодняшнего мне это позволят.

Эта фраза вызвала хохот, перешедший в ликующие вопли, завершившиеся еще одним крещендо с размахиванием флагами.

Выглядело это великолепно. Это выглядело великолепно и для Коззано, и для его ближайших друзей и родственников, сидящих вместе с ним на поле, и для трех дюжин съемочных групп, съехавшихся со всей страны, а так же из нескольких европейских и азиатских стран.

Еще примерно месяц назад это поле украшал всего один ряд низких скамей. Его вполне хватало для публики, которую в принципе могли собрать «Воины Тасколы». Затем семья Коззано сделала крупное пожертвование, пространство для зрителей было увеличено в четыре раза и новехонькие ряды протянулись по обеим сторонам поля. Систему освещения довели до такого уровня, что она озаряла половину города. Таскола теперь обладала лучшим футбольным полем среди всех городов такого же размера в Иллинойсе.

Для сегодняшнего празднования на пятидесятиярдовой линии был возведен огромный подиум шести футов высотой. На нем могла уместиться пара сотен раскладных стульев, звуковое оборудование и одна большая красно-бело-синяя трибуна, надежно сколоченная, но все-таки стонущая под весом сотни микрофонов. Как ни странно, но большую часть микрофонов установили на этапе сборки трибуны – они не были ни к чему не подключены и несли на себе логотипы воображаемых или почивших в бозе сетей и телекомпаний.

Мэри Кэтрин особенно заинтересовало то, что отец удостоился сопровождения Секретной службы. С полдюжины агентов маячили на подиуме или около него, и это означало, что еще больше их количество фланировало в толпе.

Огл расположил всех присутствующих концентрическими кругами. Внутренний круг состоял из ВИПов, друзей и родственников, расположившихся на раскладных стульях на подиуме – как и несколько избранных съемочных групп и фотографов. Подиум окружал следующий круг – самые истеричные фанаты Коззано, аккуратный срез американского общества, сдобренный несколькими десятками невыразимо прекрасных юных женщин, не только легко одетых, но и вооруженных плакатами и значками, которые они демонстрировали всякий раз, когда фотографы и операторы направляли на них свои камеры, то есть практически постоянно. Батареи мощных бело-голубых прожекторов, напоминающие стадионные, но размещенные всего лишь в паре ярдов от земли, окружали эту толпу по периметру и светили внутрь, окружая головы сторонников Коззано ярким сиянием. Сперва Мэри Кэтрин решила, что это ошибка и что техники скоро направят прожекторы на подиум. Но затем фанаты развернули белые лозунги «КОЗЗАНО В ПРЕЗИДЕНТЫ» и они засверкали в свете прожекторов, сияя, как снежинки в лучах фар.

За прожекторами лежала широкая полоса открытого пространства, на котором расположилось большинство журналистов, и несколько возвышенных платформ для съемочных групп, нацеливших свои камеры на трибуну, которую они снимали поверх неестественно яркого поля развевающихся флагов, колышущихся плакатов, взлетающих в воздух шляп, надувных шариков и вскинутых кулаков.

Внешний круг представлял собой огромную потную толпу, состоящую из всего населения Тасколы с добавками. Ее задачей было поднимать оглушительный шум всякий раз, когда Коззано произносил что-нибудь отдаленно интересное, и служить цветастым фоном для происходящего внутри. В сущности, геометрия скамей, трибуны и пространства для медиа была такова, что снять Коззано, не захватив в кадр несколько сотен беснующихся сторонников, было физически невозможно. Чтобы поддерживать энтузиазм на постоянном уровне, перед трибунами с одной стороны поля была развернута группа чирлидеров таскольской школы при полном параде, а противоположную сторону обрабатывала такая же группа из Рантула. Ки Огл пообещал, что группа, сумевшая выжать из своей половины самый громкий ор, будет награждена новым комплектом униформы. Духовой оркестр таскольской школы выстроился за подиумом, готовый разразиться маршем в любой подходящий момент. Все это, а также фейерверки, пускаемые осатаневшими сторонниками Коззано, гигантский вертикальный баннер Коззано, свисающий с вывески «Дикси Тракерс Хоум», кружащие в небе самолеты с вымпелами, зависшие над полем вертолеты, команда дельтапланеристов, пролетевшая над подиумом непосредственно перед представлением Коззано, испуская красно-бело-синий дым, а также появление самого Уильяма Э. Коззано на вертолете Национальной Гвардии, приземлившегося на поле, от которого ему пришлось бежать к подиуму упругой трусцой сквозь тоннель в толпе ликующих сторонников – все это составило шоу, подобного которому никогда не случалось в сельской местности штата Иллинойс, и которое Гильермо Коззано, приехавший сюда трудиться на угольных шахтах, не сумел бы и вообразить.

Мэри Кэтрин сидела ближе всех к трибуне. На ней былая совершенно новая одежда, приобретенная ее персональным ассистентом в «Маршал Филд». И персонального ассистента, и одежду оплатил Ки Огл. Ассистент была пятидесятипятилетней учительницей из воскресной школы и вкусы у нее были соответствующие. Поэтому нижнее белье Мэри Кэтрин выбирала сама, и оно могло навлечь на нее большие проблемы, попади она, скажем, в ДТП.

Ей стало уже совершенно очевидно, что в рамках кампании ей досталась роль своего рода суррогатной жены. Это было, мягко выражаясь, весьма неловкое положение, и пока она сидела здесь, обливаясь потом под июльским солнцем, то прикидывала, как составить разговор на эту тему с Ки Оглом. Впрочем, тот факт, что она была теперь секретным агентом Мела Мейера, делал ее положение несколько более приемлемым.

Джеймс, очень красивый в новом костюме, который явно выбирал его собственный ассистент, сидел рядом. В последнее время она почти не виделась с братом, что, наверное, было только лучшему. Его писательский проект, казалось, состарил его на несколько лет – в хорошем смысле слова. Почему-то он казался выше, стройнее, держал себя увереннее. Он выглядел взрослым мужчиной.

Остальные стулья в двух передних рядах полностью занимали родственники. Семья Коззано, многие представители первых двух поколений которой, пали жертвами войны и инфлюэнцы, в последние двадцать лет невероятно размножилась. Возрастное распределение, представленное на подиуме – несколько стариков, чуть больше пожилых и полмиллиона детей – наглядно иллюстрировало концепцию экспоненциального роста. Семья их с Джеймсом матери, процветающий клан голубоглазых инженеров со Среднего Запада, была представлена целой дивизией. Коззано по-прежнему имели глубокие корни в итальянском сообществе Чикаго. Многие члены этого сообщества также присутствовали здесь. Как и изрядное количество Мейеров.

Это была самая грандиозная семейная встреча в истории. По дороге к своему месту она перецеловалась с сотней человек. На каждой щеке у нее осталось, должно быть, по полдюйма пудры, собранной с лиц всех встречных пожилых леди. Около тысячи человек подошли к ней, чтобы сообщить, как она прелестна.

Мэри Кэтрин радовалась, что кампания еще не вошла в ту глянцевую, полностью контролируемую фазу, на которой со сцены полностью исчезают дети. На подиуме царил сущий бардак. Маленькая девочка ковыляла между сидящими Коззано в выглядывающем из под юбочки подгузнике. Мальчик-Доменичи и мальчик-Мейер, оба в костюмчиках на размер меньше, чем надо, прыгали между рядами стульев, обстреливая друг друга из водяных пистолетов, время от времени по ошибке поражая какую-нибудь старушку. Мамы с маленькими детьми сложили свои стулья, покидали их со сцены, расстелили одеяла и организовали на них импровизированные ясли. В своих широкополых шляпах и раскинувшихся по полу желтых и белых юбках они напоминали поле одуванчиков, по которому на манер пчел сновали ползунки. Под влиянием взбудораженной толпы вся эта расширенная семья тоже стала невероятно шумной. Фалангу корпулентных бывших «Медведей» разместили в тылу, чтобы их плечи не загораживали никому обзор; они рано пустили по рукам карманную фляжку и теперь оглашали подиум радостными воплями.

Это был фурор. Мэри Кэтрин получала массу удовольствия. Она не разобрала практически ни единого слова из папиной речи. Дети из всех ветвей ее расширенной семьи смотрели на нее как на богиню, ролевую модель и почетную старшую сестру. Она обладала особым статусом большой девочки, которая умеет водить машину, целоваться и не боится бросать и ловить футбольный мяч. В итоге к ней выстроилась очередь хорошо одетых маленьких детей, которые желали выразить ей свое почтение, восхититься платьем, продемонстрировать свои сокровища, вручить подарки, завязать шнурки, показать редкие бейсбольные карточки и спросить, где их мама.