В итоге она понятия не имела, что вообще происходит, пока вдруг все вокруг – фанаты, обитатели подиума, просто все – внезапно не вскочили на ноги и не разразились дикими восторженными криками. Десять тысяч надутых гелием шариков взлетели над полем и направились к Марсу. Оглушительная канонада фейерверков накрыла стадион, наполнив воздух едким дымом. Клаксоны визжали так, будто все чайки мира выбрали этот момент, чтобы умереть, подиум содрогался от звуков басовых барабанов духового оркестра, и откуда-то – может быть, с вертолета? – ливень конфетти обрушился на сцену, такой густой, что несколько мгновений она не могла разглядеть собственных рук. Мэри Кэтрин инстинктивно посмотрела на отца – сияющий силуэт, едва видимый сквозь конфетти, залитый светом прожекторов, размытый в этом красно-бело-синем урагане.

Казалось, что он в тысяче миль от нее. Не человеческое существо, а электронная фикция, сотворенная компьютерами в медиалаборатории. Рональд Рейган был актером. Уильям Э. Коззано временами казался спецэффектом.

Затем воздух немного очистился, а он остался стоять, пропуская звуковые волны над головой, потом повернулся к ней – его глаза метались от лица к лицу, в дыму, между фальшфейеров и шариков, пока не нашли ее, поймали ее взгляд – и улыбнулся ей и только ей одной.

Она улыбнулась в ответ. Она знала, чтоб оба они сейчас думают о маме.

Она понятия не имела, что ей сейчас следовало делать и что, собственно, происходит. Однако ей хотелось быть рядом с отцом, и потому прошла по подиуму и поднялась по лесенке на трибуну. Он обнял ее за талию, едва она ступила на верхнюю ступеньку, и прижал к себе. Уровень шума вырос еще на несколько децибел, если это было вообще возможно, и она сделала то, что полагалось: стала смотреть не на отца, а на толпу, прямо в батарею объективов, и махать рукой. Она чувствовала ужас и одиночество, но присутствие отца давало надежду, что она сумеет все это пережить. Как же хорошо, что он вернулся.

Огромный баннер развернули над верхним рядом трибун: «КОЗЗАНО В ПРЕЗИДЕНТЫ». Эти слова Мэри Кэтрин встречала не раз и не два, но увидев их напечатанными десятифутовым буквами здесь, над трибунами школьного стадиона, она поняла, что все взаправду. И еще она сообразила наконец, отчего весь этот бедлам: отец сделал это. Он возвестил о своем выдвижении. Он вступил в президентскую кампанию.

Остаток дня она была совершенно не властна над собой. Это было все равно, что угодить в самый эпицентр бунта – совершенно безвредного бунта. Это было как самая большая, шумная, пьяная свадьба всех времен, возведенная в десятую степень; и вместо одного фотографа, отдающего указания, что кому делать, тут их была целая армия. Мэри Кэтрин столько раз ослепили вспышкой, что она начала видеть вещи, которых на самом деле не было – как будто фотовспышка была воротами в тайное измерение. Политическое действо превратилась в потный фестиваль обнимашек, поцелуев и рукопожатий на открытом воздухе, постепенно перемещающийся через город в парк Тасколы, в котором половина свиней Среднего Запада вращалась на вертелах в гигантских коптящих мобильных жаровнях. Туалеты из зеленого пластика выстроились вдоль границы парка, как церемониальная стража на коронации. Столы для пикника общей длиной в милю были покрыты красно-бело-синими скатертями и уставлены лимонадом, ледяным чаем, пуншем, водой, кофе и пивом.

Мэри Кэтрин шаг за шагом прокладывала путь сквозь все это столпотворение, останавливаясь примерно через каждый ярд, чтобы кого-нибудь поприветствовать. После первой тысячи приветствий она совершенно лишилась способности запоминать лица. Некоторое время она беседовала с приятной женщиной; Мэри Кэтрин считала эту женщину своей старой учительницей из воскресной школы, пока не сообразила, что болтает с женой судьи Верховного суда. Она поприветствовала Алтею Кувер, внучку Дуэйна Кувера и свою соученицу по колледжу. Она постоянно сталкивалась с людьми, которых узнавала, но при этом, как ни странно, встречала впервые в жизни. Это были кинозвезды, профессиональные спортсмены, сенаторы и музыканты. Она знала их в лицо так же хорошо, как собственных дядюшек и тетушек, и поэтому ей не казалось странным, что все они разгуливают тут по ее Тасколе.

В какой-то момент она наткнулась на Ки Огла, и ей хватило присутствия духа сообщить ему, что им следует поговорить, как только представится возможность. Прямо сейчас возможность явно отсутствовала, ибо произносил речь перед двумя группами чирлидеров – из Тасколы и Рантула, которые успели принять душ и навести марафет. Он признал свою полную неспособность выбрать лучшую группу и пообещал обеспечить униформой обе. В итоге только час спустя он разыскал Мэри Кэтрин на периферии празднества.

Она стояла на домашней плите софтбольного ромба, повесив блейзер на гвоздь, торчащий из деревянной отбойной стенки. В руках у нее была алюминиевая бита, которой он отбивала мячи полудюжины подростков, разместившихся на внешнем и внутреннем поле – игра называлась «Пять сотен». В знак почтения к ее высокому рождению, ловкости и снайперской меткости они титуловали ее «Бэттером всех времен и народов». Она отбивала мячи. Они ловили их, считая свои очки, и снова швыряли в нее. Контролируя траекторию каждого, она ухитрялась поддерживать очень плотный счет. Через некоторое время рядом возникла японская съемочная группа, которая принялась снимать происходящее. Она не возражала.

– Замечаю некоторую предвзятость, – протянул кто-то, когда она отбила низкий мяч в сторону малыша, только что вступившего в игру.

Она повернулась кругом. Это был Огл, глядящий на ее через щель в стенке.

– Как давно вы здесь? – спросила она.

– Пару минут. Я хотел подойти сразу, но это испортило бы визуальный ряд, – сказал он, кивая на японцев. Она не смогла разобрать, говорит он серьезно или насмехается над собой.

– Свой визуальный ряд они уже получили, – сказала она. – Может, вам стоит подойти, пока я не пропустила мяч и не испортила этот ряд.

– Ладно, ребята! – крикнул Огл, появляясь из-за стенки. – Теперь у вас есть еще и кэтчер всех времен и народов! Первый, кто засандалит мне по голове, получит двести очков!

С поля взлетел мяч, нацеленный точнехонько ему в голову.

Огл притворился, что не замечает его, а затем вскинул руки и поймал его в паре дюймов от лица.

– Ух ты! – воскликнул он с испуганным видом и пораженно затряс головой. Дети возопили.

Огл мягко перебросил мяч Мэри Кэтрин. Она поймала его одной рукой и повернулась лицом к полю. Дети прыгали и хлопали перчатками. Маленький Питер Доменичи как раз пересекал поле, поэтому она подбросила мяч в воздух и легким ударом отправила его в сторону малыша. Ему не надо было и напрягаться, чтобы поймать мяч, но он все равно его упустил.

– Нам надо обсудить пару вещей, – сказала она.

– Я весь внимание, – сказал Огл, насмешливо оттопыривая уши.

Уши у него действительно были весьма обширные. Мяч, с силой пущенный Питером, летел ему прямо в правый висок; в последнее мгновение он отпустил ухо и извлек мяч из воздуха. Поле издало стон разочарования.

– Все, что происходит, настолько масштабно, что я не знаю, откуда начать, – сказала она. – У меня столько вопросов.

– Вы ни при каких условиях не сможете понять все, – сказал Огл, перебрасывая ей мяч. – Это моя работа. Поэтому просто расскажите о главных своих сомнениях.

Мэри Кэтрин отбила сложный низкий мяч в сторону одного из своих таскольских кузенов.

– Чьей идеей была пробежка от вертолета к подиуму?

Огл прищурился на нее, раздумывая.

– Мне уже трудно вспомнить, кто первый ее предложил. Но ваш отец с радостью ее подхватил. И я не пытался его отговорить.

– Вы думаете, это было разумно, учитывая его состояние?

– Ну, он ведь пробегает три мили в день.

– Да, но в костюме, под давлением стресса, перед всеми этими камерами – что, если бы возникли проблемы? Даже у здоровых людей вроде Буша и Картера бывали проблемы во время пробежек.

– Именно, – сказал Огл. – Именно поэтому оно и сработало.

– Что вы имеете в виду?

– Вы знаете, я знаю, и ваш отец знает, что он без всяких затруднений пробегает короткие дистанции. Мой бог, да этот человек – все равно что паровоз. Но большинству про это ничего не известно. Все знают, Коззано вроде как болен. Его образ в массовом сознании – дряхлый, немощный инвалид. Когда они видят его бегущим по футбольному полю, их глазам предстает зримое свидетельство того, что этот образ ложен, а присутствующий элемент риску заставляет их смотреть особенно внимательно.

– Не могли бы вы повторить последнее утверждение? – сказала Мэри Кэтрин.

Они с Оглом уже сработались, ловя и отбивая мячи в сторону мальчишек.

– Дельтапланеристы. Три дельтапланериста пролетели над самым подиумом и приземлились на траву. Так вот, за каким дьяволом мы это устроили? – сказал Огл таинственным тоном.

– Я не знаю. Зачем вы это устроили?

– Потому что все знают, что дельтапланеристы постоянно ломают ноги. Тут хочешь, не хочешь, а будешь смотреть. То же самое с этими идиотами с фейерверками.

– Они работают на вас?

– Естественно, они работают на меня. О, эти фейерверки – просто дамские пальчики. Их прямо на ладони можно поджигать. Но выглядят они куда как опасно. И люди смотрят. В общем, на фоне всего этого пробежка вашего отца по полю сложилась в великолепный визуальный ряд.

Мэри Кэтрин вздохнула.

– Не знаю, как ко всему этому относиться.

Огл пожал плечами.

– У всех свои вкусы.

– И кстати о безопасности в целом, – сказала она. – С каких это пор отца сопровождает Секретная служба? Я ничего об этом не слышала.

– А она его и не сопровождает, – сказал Огл. – Это всего лишь актеры.

Она опустила биту и уставилась на него.