39

Доктор Мэри Кэтрин Коззано завершила ординатуру в последнюю неделю июня. Она провела пару дней в Чикаго, отмечая это событие с коллегами, но за последние четыре года они разучились веселиться как следует и погуляли как-то через силу. Затем он вернулась в свою старую спальню в Тасколе. После того, как ей исполнилось тридцать, она не особенно стремилась домой, но сейчас ей требовалось тихое местечко, чтобы подготовиться к экзаменам. У нее не было никаких договоренностей касательно будущей работы, и вряд ли они могли появиться по крайней мере до тех пор, пока все не уляжется – то есть до дня выборов.

Кроме того, дом был по-прежнему частично занят техническими сотрудниками Института Радхакришнана, повсюду стояли их компьютеры, и ей почти удалось убедить себя, что она живет в продвинутом неврологическом центре. Каждый день она тратила час-другой на изучение записей о процессе восстановления отца, разбираясь в терапевтических процедурах. После того, как отец завершил базовый этап реабилитации, то есть заново научился ходить и говорить, коллектив врачей сократился до нескольких человек, которые помогали ему с такими навыками, как письмо. Точно так же дом покинули техники со своим громоздким оборудованием, уступив место высокоскоростным сетевым устройствам, с помощью которых они могли контролировать работу биочипа с другого конца страны. Зельдо сообщил ей в начале июня, что он тоже скоро уедет, но пока что пребывал в Тасколе, ночуя на полу в бывшей спальней Джеймса, в которой старые вещи прежнего хозяина (вымпелы «Иллини» и постеры Майкла Джордана) соседствовали с дорогущими, мощными компьютерами. Когда Мэри Кэтрин спросила Зельдо, почему он все еще тут, он отвел глаза и пробормотал какой-то хакерский афоризм насчет последних багов, которые труднее всего поймать.

Она так и не приняла до конца тот факт, что отец стал теперь правшой.

В ночь речи «О положении страны» оторвавшийся тромб пронесло по дуге аорты – гигантскому суперхайвею, в который сердце выбрасывало свое содержимое практически целиком. По пути тромб разделился на два фрагмента. Каждый из них устремился по своей сонной артерии – левой и правой. Тот, который попал в правую, вызвал паралич левой стороны тела, а второй поразил речевые центры в левом полушарии, результатом чего стала афазия.

Затем, через пару месяцев, второй удар еще сильнее повредил левое полушарие, что привело к параличу правой стороны тела.

Разум отца мог по-прежнему принимать решения, а мозг – отдавать приказы ноге и руке, но эти приказы не достигали цели, ибо все связи были перерезаны инсультом. Доктор Радхакришнан имплантировал два чипа, по одному на каждое полушарие. Они должны были заместить эти разорванные связи, чтобы распоряжения мозга доходили до адресатов. Теперь, когда эти чипы научились передавать сигналы куда следует, паралич прошел.

Другое дело – афазия. Она не ограничивалась параличом мускулов языка. Ее причины лежали глубже. И в этом случае отработка технологии на бабуинах была невозможна. Было жутко, что она оказалась столь эффективна. Отец говорил как раньше, он произносил вещи, которые сказал бы отец, но иногда, слушая его, она ощущала дезориентацию, теряла нить разговора, задумавшись о том, откуда исходят эти слова, проходят ли они через биочип. Отец замечал, когда с Мэри Кэтрин впадала в такое состояние; он называл это «включить невролога» и бесился.

Она чувствовала себя не в форме после четырех лет ординатуры. Каждое утро она поднималась в пять и отправлялась на пробежку. Чуть припозднишься – и становится так жарко и душно, что уже не удается толком выложиться. Кроме того, в ординатуре она проделывала со своим режимом вещи и похуже, поэтому ничего не имела против ранних подъемов.

Обычный ее маршрут пролегал вниз по улице к парку, где она делала пару кругов вокруг софтбольного поля и выполняла гимнастические упражнения на его краю. Затем она покидала пределы города, пересекала федеральное шоссе 45 и центральное шоссе штата и бежала по одной из проселочных дорог, считая перекрестки, расположенные в миле друг от друга. Центральный Иллинойс в июле был объят влажной духотой, и часто она бежала сквозь туманную дымку. Лучи восходящего солнца сообщали окружающему пейзажу влажный металлический блеск.

Утром четвертого июля перед Мэри Кэтрин, бегущей по грунтовке, возник какой-то силуэт. Сперва она решила, что это машина, идущая по встречке, но тут же заметила, что силуэт неподвижен. Она решила, что кто-то сломался. Подбежав поближе, она смогла разглядеть темную фигуру рядом с машиной – выжидающую, неподвижную. Она расстегнула молнию на поясе и коснулась пальцами шокера.

Машина была небольшая, низко сидящая. Маленький спортивный «мерседес». К заднему его бамперу была прислонена картонка с большими печатными буквами.

Мэри КЭТРИН! НИ ЗВУКА!

Стоящий рядом с машиной человек оказался Мелом Мейером. Когда Мэри Кэтрин приблизилась, Мел выпрямился и повернулся к ней лицом, прижимая палец к губам.

Все это не слишком напоминало радостное воссоединение. Мел извлек маленькую черную коробочку из кармана плаща. Он подошел к Мэри Кэтрин, щелкнул переключателем, а затем принялся водить коробочкой вдоль ее тела, всматриваясь в светодиодный дисплейчик на верхней панели. Каждый раз, когда коробочка оказывалась в районе талии, график на дисплее выдавал острый пик. Мел принялся водить коробочкой по суживающейся орбите, пока не остановился на поясной сумке.

Она была по-прежнему расстегнута. Мел раскрыл ее и уставился внутрь, касаясь лысой головой груди Мэри Кэтрин. Он отодвинул шокер в сторонку и осторожно вытянул наружу цепочку с ключами. Самая большая в мире цепочка с ключами похудела на пару фунтов после того, как Мэри Кэтрин покинула клинику, но все еще производила впечатление. Мел покрутил ее в пальцах, поводил над ней своей коробочкой и наконец остановился на миниатюрном швейцарском ножике.

Отцепив ножик, он прижал его к коробочке. График на дисплее зашкалило.

Мел перешел через дорогу, размахнулся и запустил ножик в середину кукурузного поля. Вернувшись, он еще раз обвел Мэри Кэтрин своей коробочкой. На сей раз индикатор и не шелохнулся.

– Окей, – произнес наконец Мел. Он говорил тихо, но в абсолютной предрассветной тишине голос его прозвучал очень отчетливо. – Чисто.

– Что...

– Если кто-нибудь спросит, скажи, что, эээ... – Мел закрыл глаза и несколько секунд стоял без движения, – ... что ты заметила сбежавшую собаку, которая зацепилась ошейником за колючую проволоку. Тебе пришлось достать нож, чтобы разрезать ошейник. По ходу дела ты уронила нож и забыла подобрать его.

– Не очень-то правдоподобно.

– И не надо. Достаточно для того, чтобы никто не смог обвинить тебя во лжи, не рискуя вызвать гнев губернатора.

– Что было в ноже?

– Подслушивающее устройство.

– Какое-то уж очень маленькое.

Мел был разочарован.

– Смеешься? Не будь дурочкой. Их научились делать размером с блоху.

– О. Извини.

– Мэри Кэтрин, творится какое-то дерьмо, и нам надо поговорить. Когда обычно ты возвращаешься домой?

– Около шести.

– Окей, я подброшу тебя до парка, – сказал Мел. – Запрыгивай.

Пассажирская дверь «мерседеса» уже была распахнута. Мэри Кэтрин, слегка ошарашенная, забралась внутрь. Мел сел за руль, завел двигатель, проехал по дороге тридцать футов и свернул на гравийку – туннель в стене кукурузы. Где-то через четверть мили главная дорога растворилась в тумане.

– Куда мы едем?

– Отчасти мы просто уезжаем подальше от дороги, чтобы нас никто не увидел, – сказал Мел. – А кроме того, я хочу тебе кое-что показать. Мел остановил машину, поставил ее на ручник и распахнул дверь.

Неподалеку от них на поле росло дерево – один из тех величественных одиноких дубов, украшающих кукурузные поля каждые несколько миль и оставленных фермерами в живых просто за их красоту.

– Теперь я совершенно ничего не понимаю, – сказала Мэри Кэтрин, выбравшись наружу. Она посмотрела на Мела поверх капота. – Ты ведешь себя как параноик, Мел, если хочешь знать мнение профессионала.

– Я полностью это осознаю, – сказал Мел. – А теперь взгляни-ка. Ты будешь очень удивлена, но из-за частых поездок по этим местам я превратился в настоящего знатока природы.

– Природы? Я не знала, что здесь сохранилась какая-то природа.

– Ну, ее непросто найти, но она здесь есть. Смотри на дерево. Мел повернулся к дубу, сложил ладони рупором и вдруг сделал нечто совершенно не-меловское: испустил три диких высокочастотных вопля.

Дерево взлетело в небеса. По крайней мере так это выглядело в первое мгновение. Тысяча черных птиц одновременно покинули его ветви и взмыли над полем, сохраняя какое-то время форму дерева, затем собрались в плотное облако, которое принялось вращаться вокруг себя, выворачиваться наизнанку, менять направления и лидеров, но ни на секунду не рассыпаясь.

Мел ухмыльнулся.

– Ты не знала про птиц?

Мэри Кэтрин отрицательно покачала головой.

– Посмотри на них, – сказал Мел. – Я наблюдал за ними из машины. Смотри, как стая умеет исчезать.

Все птицы в стае до единой совершили один и тот же пируэт. В какой-то момент стая летела прямо на Мела и Мэри Кэтрин, сделалавшись почти невидимой. Затем Мел снова издал скрежещущий вопль и птицы отвернули в сторону; невидимая стая стала зримой, превратившись чуть ли не в сплошную стену.

– Тебе известно, Мэри Кэтрин, что всю жизнь я был составной частью военно-промышленного комплекса. Чтобы этот термин не означал. – Мел махнул рукой куда-то в туман, примерно на три часа. – Прямо там стоит нейлоновая фабрика Вилли, на которой делают парашюты для армии. В принципе, что-то более военно-промышленное найти трудно. Поэтому я всегда косо смотрел на тех, кто во всех мировых проблемах винил военно-промышленный комплекс. Но сейчас я не могу избавиться от мысли, что происходит что-то очень масштабное, и что в это вовлечен наш Вилли. Что-то, что требует невероятных денежных вливаний.