-Я нарисую на тебе другие узоры наслаждения, - прошелестел Катана, словно игнорируя ее возражения. На самом деле, он слышал и запоминал каждое возражение, чтобы напомнить его потом, смешанное со сладострастной болью. - Не желаешь?

Водил он по узору больного крыла языком и пальцами, медленно, вкрадчиво и незаметно расширяя линию узора блаженства. Дурман от оголенных нервов опьянял. Это был странный болезненный дурман. Он накатывал волнами, подминая боль, но не стирая ее.

-Не делай этого. Не делай этого.

Принцесса молила, чувствуя, как тело требует от разума покориться. Оплетая возражения густой пеленой дурмана. Оставляя ее понимать происходящее насилие, предрекая большую боль после, но сейчас ведь будет так приятно не чувствовать ужас, а чувствовать удовольствие. - Нет. Нет... нет...

Все тише нашептывала Ито, пряча лицо в черноте своих волос, словно могла встретиться с собой взглядом и не выдержать укора, потому что сдается, потому что идет легким путем покорности.

Катана резко вышел, вытащив ошметки и сгустки золотистой плоти Ито, обволок принцессу тьмой, словно смял всю в объятиях и вошел в надломленное крыло. Мужчина собрал волосы принцессы, намотал на руку, развернул ее лицом к себе, чтобы видеть. Устраиваясь удобнее, наступил на выпавшие внутренности, натягивая их сильнее.

-Мне не нравится твое непонимание, соображай быстрее, - прошелестел Катана, разрывая членом линию узора, заставляя перья выпадать. Свободной рукой он сжимал другое крыло Ито, сминая и выламывая перья.

Дурман от проникновения завоевателя в крыло был настолько сильным, что Ито задохнулась от открывшегося ей восторга. Он был подобен сильнейшему удару, когда ты теряешься в пространстве. И она потерялась, не осознавая своих действий, когда нескладно потянулась к источнику удовольствия, пробивая твердой плотью собственное крыло. Чувствуя боль во всем теле, она отвергала ее, ради большего по яркости чувства, утопая в дурмане, потеряв свое сопротивляющееся “я” где-то в районе влагалища, когда боль там стала нестерпима до тьмы в глазах и хриплого крика, потерявшегося среди призывного стона. И хоть глаза ее были открыты и смотрели на завоевателя, она не видела его, дурман с болью отняли возможность видеть что угодно, кроме тьмы.

-Твое пространство - мое, понимаешь? - шелестел Катана. - Не смей закрываться, не смей отвлекаться.

“Да!” - крикнуло желание, заполняя ответом Ито.

-Да, - тихо прошептала дева, подтверждая согласие действием, устремляя крыло вперед, чтобы завоеватель проник глубже. Пересиливая боль и дурман, чтобы разогнать свою тьму перед глазами, чтобы видеть того, кому отдается. Поглощать его действия. Ужас и стыд накрывали ее, но с губ, от желания, сорвалось еще одно «да».

Катана довольно дернул уголком губ, по черным глазам пробежал алмазный блик.

Мужчина притянул за волосы Ито к себе, до боли выгибая ее позвоночник и поцеловал, небрежно отпустил, почти отбросил, уперся ладонью о ее лицо, прижимая его к полу, пальцы пауком накрыли лицо принцессы, заламывая ресницы и оттягивая веко, давя на уголок рта, словно пытаясь его порвать, опасно упираясь в нос и глаз. Завоеватель тягуче растягивал рану в крыле, все также намереваясь распространить линию интимного узора на большую площадь крыла, словно размазывая границу рисунка.

-Теперь желаешь? - шелестел Катана.

Было больно, было до боли стыдно от жгучего желания продолжать быть под тем, кто насилует. Понимать, что происходит, знать каким ужасом и отчаянием накроет, когда спадет наркотический дурман от развороченных нервов в крыле, и продолжать желать получать этот дурман, погружаться в это невероятное чувство полета. Только на этот раз не сама она выбрала там летать, а ее словно пинком запустили в этот космос. Ито тихо, как могла через мешающую говорить ладонь, прошептала: “Да”, - в жутком осмыслении того, что сама помогает рвать собственное крыло, получая от этого порцию приятного дурмана, когда голых чувствительных нервов касается мужская твердая плоть.

- Умница, - похвалил Катана, склоняясь и целуя тело Ито, как-то случайно, где дотягивался, тьма заполнила узор на обоих крыльях, не складывая их, продолжая медленно-медленно растягивать края рисунка, так и пытаясь распространить орнаментнаслаждения на пространство обоих крыльев.
Ито тихо застонала, волшебство голоса обласканных благостью Феникса, осталось в деве даже несмотря на то, что она не могла больше петь. И она распространяла свой флер так же, как завоеватель свою тьму. Золото сплеталось с чернотой. Золотая кровь, вытекая из ран принцессы, размазывалась по ее мерно двигающемуся под завоевателем телу, она калечила саму себя, что-то натягивая, что-то разрывая. Она погружалась в черный дерганный дурман, это не было так красиво и так маняще, как под тем, кому отдаешься добровольно, но дурман наслаждения оставался дурманом, а Ито от него - ненасытным наркоманом, даже если это дается некрасиво, жестоко и жестко, она потребляла его и жаждала.

Катана отошел на пару шагов, встал над лежащей, содрогающейся от сладких спазмов принцессой, сложил руки на груди и устремил черный ледяной взгляд на нее. Тьма внутри принцессы разбухала, взрывая светлую кожу и вырываясь наружу, тут же пробивала себе вход обратно и снова раздвигала органы внутри, разрывала их, рассыпаясь и оседая черной пылью, так, чтобы Ито чувствовала каждую пылинку, каждая дергала внимание к себе, каждая вынуждала отвечать на прикосновение.

Периодически Катана выдыхал тихий стон, то ли удовольствия, то ли восхищения.

-Не сопротивляйся, никогда не сопротивляйся, - шелестел Катана, - понимаешь?

Ито дрожала, без возможности остановить эту дрожь. И двигаясь уже под тьмой, отираясь чувствительной кожей о черный камень. Стараясь отреагировать на каждую черную пылинку, взорвать в себе этот маленький заряд внимания.

-Не сопротивляться, - прошептала она между стонами-хрипами, на самом деле не очень понимая, что говорит, но отвечая на тьму голоса, требующего внимания и его тоже надо было взорвать в себе, освободить место хоть для одной чистой мысли без тьмы. И в то же время расстаться с тьмой, которая дарила удовольствие, было невозможно. Только пусть она будет нежнее, пусть боль будет нежнее, пусть желание будет нежнее, пусть жесткость отпустит хоть на одно дыхание. Вздохнуть и снова погрузиться в разрывающую, дарящую сладость ощущений тьму.

-Да, умница, - похвалил Катана. - А если ты ошибешься или забудешь вдруг, что ты моя, что будет?

Ито нахмурилась, но совсем ненадолго, приятная истома потянула внимание на себя.

-Не твоя.

Катана ударил Ито в зубы, не успела она договорить. Хлестнул по лицу, еще и еще. Звуки ударов заглушили вскрики принцессы.

-Выброси эту мысль из головы и никогда ее не вспоминай. - прошелестел завоеватель. Жгут из тьмы тягуче надавил на весь узор, и Катана прошелестел “моя”. Дождался, пока Ито доест сладость дурмана.

-Моя? - спокойно спросил он.

Ито распахнула свои голубые очи, без золота, которое должно от благости Феникса плескаться в них, полные ужаса. У нее не было иного ответа на этот вопрос, словно или их все выжгли, или одно слово заменило все остальные. Она ничего иного не только выговорить, даже помыслить не могла. Дева всхлипнула, не заплакав.

-Твоя.

Ответ был один, ответ был неизбежным.

-Умница, - Катана стал осыпать поцелуями разбитое личико принцессы. Хищно-нежно потерся виском о ее щеку. Так же вкрадчиво-хищно сжал Ито в объятиях, проводя ладонью по спине, от шеи до ягодиц, и другой рукой за шею насадил ее промежностью себе на руку, там, где не было входа, разрывая золотистую плоть.

-Вот и умница, - продолжал так же хищно-нежно шелестеть он при этом, лаская губами и щекой лицо Ито, пачкаясь в ее золотой крови, а рука завоевателя резко и жестко формировала очередное влагалище внутри Ито. - Не нужно сопротивляться, смотри, как хорошо слушаться.

Деву обуревали противоречивые эмоции. С одной стороны, она была согласна, слушаться было хорошо, дурмана было больше и он заполнял ее всю, путаясь в тьме и проникая в сознание. С другой, от ее послушания менялась лишь подача боли, которую она воспринимала, но пока не ощущала из-за большого влияния наркотического дурмана. Ее били за отказы и рвали за согласие. Разница была лишь в том, что рвать, казалось, завоевателю приятнее, чем бить. Отзываться на его приятное желание было радостнее, словно сверху дурмана, как вишенку бросали еще пригоршню темного наркотического порошка. Золото в глаза Ито, купающейся в темноте тирана, не возвращалось, если уж она его, то никого между ними и быть не могло, а благость принадлежала все же иному существу.

Ито фиксировала боль, страшную, рвущую, где-то на периферии сознания, а на переднем плане было удовольствие от шепота одобрения. Ужас от того, что она жаждет его одобрения легко царапнул ее, словно ставя зарубку, чтобы о себе напомнить, когда спадет дурман и быстро пропал, подавленный еще горящим в Ито словом “моя” и ее добровольным подтверждением “твоя”.

-Моя ласковая, - прошелестел Катана и растворил Ито в черном сверкающем наслаждении, тяжелом, словно утопил в своем чувстве, в своем ощущении. Ито согласно утонула, заполняя собой доступное пространство, и обмазывая себя сверкающим наслаждением, царапаясь о него, теряя ощущения тела, переставая иметь его, погружаясь в ощущения приятной бестелесности под железной властью.

Мир перестал кружиться не сразу. Не сразу стало понятно и пространство вокруг. Казалось, что все оно, весь идущий с неизвестных сторон ночной свет - это пульсирующая боль. Ито не могла определить границы собственного тела. Не могла понять, один ли источник боли или их много. Мало-помалу стало понятно, что следует в теле успокоить прежде всего. И лишь когда боль стала переносимой, когда вернулась возможность думать, а не скулить, стало приходить понимание того, что произошло, со всеми зафиксированными сознанием подробностями. Ито посмотрела в самую глубину себя и, увидев горящий тандем “моя-твоя”, кинулась прочь, решая больше так глубоко в себя не заглядывать. Каким-то способом игнорировать этот союз, навечно выжженный в ней. Иного ответа на то, чья она, у нее уже не было, но с какой-то девчачьей глупостью жила надежда, что все можно исправить, что это сотрется, сгорит, превратится в пепел, перебьется тем, кто будет ею действительно любим. Слез не было, были боль, ужас и стыд, что ей нравилось быть под дурманом того, кто был для нее самым ужасным из живущих, тем, кто имеет сердце цвета завоеванного замка и такое же холодное. Кто желает покорять, ломать, менять под себя, калечить. Его мир никогда не станет ее, она никогда не станет частью его мира.