Мушков, как установил священник, этого сделать не мог. В тот вечер они с Ермаком обсуждали необходимость усилить патрулирование. Нападения всадников Маметкуля стали более частыми и дерзкими: они нападали на обозы, которые Строгановы направляли через Уральские горы в обустроенные Ермаком станции. А ещё уничтожали новые церковные поселения на Сибирском тракте и подвешивали священников за бороды, пока у тех не ломались шеи.

Люпин обработал клеймо так же, как и на лошадях. Но клеймо воспалилось, и поэтому поп лежал на животе, намазанный вонючей мазью, и не предполагал, что его добродушный лекарь Люпин и есть тот самый злодей.

— Если бы не ты... — говорил он Люпину. — В конце концов, я сделаю тебя диаконом...

Пришла весна, лёд на Туре затрещал и начал ломаться, снег растаял, земля пропиталась влагой и стала настоящим болотом. Охотники рассказывали об армии, стоящей в готовности на Тоболе... И от Строгановых пришло известие, что они ожидают полное завоевание Мангазеи в этом году. Шёл 1582 год...

Казаки чинили струги, строили новые плоты, заготавливали солонину, получили от Строгановых мешки с овсом, наловили много рыбы и вялили её на солнце: вонь стояла на всю округу.

В мае прибыл посланник Успенского епископа и провёл в поле торжественное богослужение, назначил Люпина диаконом и окропил каждый струг святой водой.

Поход продолжился. Вниз по Туре, дальше по Тоболу до Иртыша и, наконец, по Оби в сердце Мангазеи, в неизведанный рай, где чернобурые лисицы кишат так, что их можно ловить руками.

Однако на Тоболе их ждал Маметкуль с десятью тысячами всадников.

На Иртыше стояла армия Кучума, состоящая из лучших татарских воинов. Кашлык, столица сибирского царя, окружена рвами и высокими валами. С просторов страны прибывали новые воины, вызванные гонцами Кучума. Не было ни одного князя, который бы не пришёл ему на помощь: татары из Барабинской степи, мурза Гулей, князья Янбиш, Бардан и Немча, Биней и Обак. Последним появился на Иртыше князь Умак.

Мурза Гулей, ногайский хан, пришёл с далёкого юга, чтобы отплатить Ермаку по старым счетам. С князем Ямбишем прибыли искусные лучники, а воины Умака стреляли огненными стрелами.

На тысячу пеших казаков собралась огромная армия. На берегах Туры иногда появлялись лазутчики: они некоторое время следовали за флотом из лодок и плотов, а затем исчезали. Несколько раз Ермак приказывал стрелкам приблизиться к берегу и сделать несколько залпов. Желтолицые всадники в панике уносились к Тоболу.

Хан Кучум вместе с верными князьями слушал доклады лазутчиков. Они звучали странно.

«По реке плывёт бесчисленная русская армия, — говорили они. — Воды не видно, только лодки и плоты. А впереди лодка с кроваво-красным парусом! На ней стоит огромный человек и дует в золотой рог! Воины стреляют из серебряных луков огненными стрелами, и когда стрела вылетает, всё окутывается густым дымом, с неба падает гром, от которого валятся люди и деревья. Что нам делать, великий хан?»

Кучум размышлял. Он верил сообщениям. Освобождённые пленные воины князя Епанчи из Чинга-Туры рассказывали то же самое. Русские умели вызывать гром, но к этому можно привыкнуть.

В середине мая, когда потеплело и за время плавания лесистые берега сменились зелёной степью, казаки достигли реки Тобол. Они смотрели на луга и с грустью вспоминали степи Дона и Волги...

Они добрались до Тобола с развевающимися хоругвями, в первом струге — хоругвь с благословляющим Христом, вышитым белошвейками Строгановых.

Растянувшись вдоль берега, струги сопровождала татарская кавалерия, привычное зрелище, которое никого больше не волновало.

Иногда, в основном по ночам, несколько лодок причаливали к берегу. Отряд казаков рассыпался по местности и приводил нескольких пленных. Их допрашивали, поэтому Ермак всегда был в курсе событий. Отпуская их, он говорил: «За нами идёт армия в сорок раз больше. Скажите Кучуму, что мы, русские, непобедимы!»

На Тоболе поход закончился. С берега на них полетел град стрел и копий, пороги препятствовали дальнейшему продвижению. Пришлось бы вытащить струги и плоты на берег, пронести мимо водопада, и опустить обратно в спокойные воды реки. Но это означало, что надо вступить в бой с татарским войском, с нетерпением поджидавшим казаков на берегу.

Это была только часть армии Маметкуля под командованием князя Таусана.

— Высаживаемся! — приказал Ермак после того, как флот весь день простоял на Тоболе на якоре.

Гетманы и сотники собрались на большом струге Ермака и получали указания. По плану высадка должна была проходить в несколько этапов. Первой группе будет сложнее всего, она понесёт самые большие потери.

— Это задание для настоящих храбрецов! — сказал Ермак, объявив план высадки. — Иван Матвеевич, ты поведёшь первую группу!

— Когда мы выйдем на берег, для других это станет простой прогулкой! — гордо воскликнул Мушков и покосился на Марину.

Она стояла за Ермаком и, плотно сжав губы, глядела на Мушкова большими голубыми глазами. В церковном струге с алтарём, стоявшем рядом, священник и его новый диакон Люпин запели в два колоса. Священник собирался присоединиться к первой группе. Уж что-что, но трусом он не был!

— Сегодня ночью четыре струга тихо причалят к берегу, и вы вытяните их на сушу, — приказал Ермак. — Постройте из них укрепление, а когда татары нападут на вас, мы высадимся на берег ниже по течению.

Отряд храбрецов должен был захватить плацдарм и отвлечь врага, чтобы уменьшить потери при высадке основных сил.

— Мы выстоим, — сказал священник Мушкову, когда с наступлением ночи они тихо гребли к берегу. — Бог дал мне знак, но об этом я скажу только тебе.

— Какой? — с недоверием спросил Машков.

— Клеймо на левой ягодице! — священник торжественно кивнул. — Люпин показал мне его с помощью зеркала. Можно ясно прочитать: на ягодице написано слово «мир»! Мы победим, братишка.

Четыре струга с восьмьюдесятью казаками и священником тихо подошли к берегу. Мушков подумал об оставшейся с Ермаком Марине и перекрестился.

Не встретив никакого сопротивления и не обнаружив татар, казаки вытащили струги на берег и соорудили из них защитный вал. Затем выставили караульных, факелом просигналили Ермаку и легли спать. Мушков закутался в накидку и порадовался, что Марины нет рядом.

Он уже был готов провалиться в сон, как вдруг очнулся. Кто-то шарил по его накидке, нашёл лазейку и залез к нему в тепло. Мушков был настолько ошеломлён, что даже не закричал. Он лишь сжал горло безумцу, но почувствовал мягкую, бархатистую кожу, женскую грудь и голую ногу, лежащую на нём.

— Мариночка... — пролепетал он. — Боже небесный, моё сердце сейчас остановится!

— Я хочу стать твоей женой... — тихо и как будто плача сказала она. — Потом, возможно, я не смогу этого сделать. Новый день для нас может не наступить.

В эту ночь между Мариной и Иваном расцвела любовь.

Они были абсолютно счастливы, но все же глубокая печаль сопровождала чувство блаженства. Их ждала жестокая битва с быстрыми и беспощадными всадниками Кучума, армией из десяти тысяч воинов, против которой тысяча казаков Ермака выглядела небольшой кучкой. Утром решится, наступит ли здесь, на Тоболе, конец покорению Сибири, а с ним и любви между Мариной и Иваном.

Они любили друг друга с такой нежностью, на которую, казалось, Мушков был не способен. То, о чем он мечтал почти два года, теперь стало реальностью. Они тесно прижимались друг к другу и желали умереть в объятиях, если придётся идти на смерть, ибо другого выбора, кроме сражения, не было.

Постоянное желание Люпина бежать назад через Урал и раствориться на огромном пространстве стало практически невыполнимым. Четыре струга, за которыми они лежали, были ненадёжным укрытием, когда быстрые желтолицые всадники волной нападут на них. Восемьдесят казаков и священник против, возможно, четырёх тысяч татар — об этом лучше не думать!

Поэтому они лежали, обнимая друг друга, став мужем и женой, и были счастливы.

За укреплением из стругов всю ночь несли службу караульные, чтобы поднять тревогу при нападении татар. Внутри укрепления все спали, в том числе и Марина с Мушковым. Священник положил голову на церковную хоругвь, и она покоилась рядом с вышитым образом Христа.

В эту ночь Ермак не спал. Он смотрел на степь и далёкие костры лагеря татар, и чем больше размышлял о плане сражения, тем тяжелее становилось на сердце, особенно когда думал о храбрецах Мушкова. «Что же делать? — спрашивал он себя снова и снова. — Пожертвовать восемью десятками казаков, чтобы спасти сотни жизней? Или же штурмовать широким фронтом по всему берегу и понести большие потери?»

Люпин находился на церковном струге, стоявшем на якоре рядом со стругом Ермака, перебрался на него и сел рядом с Ермаком. Вокруг на плотах и на стругах лежали казаки, некоторые спали, некоторые, как и Ермак, с беспокойством смотрели на берег. Казак не трус, но нельзя запретить ему думать. И у того, кто умел считать, сжималось сердце: десять тысяч всадников против тысячи пеших казаков! Благословения священников, утверждающих, что они здесь во имя христианства, бесполезны... Разве у Бога есть меч, чтобы разбить татар?

Отцы часто думают, что сделают всё возможное для своих детей. Так же думал и Люпин, как спросил, ничего не подозревая:

— Где Борис, Ермак?

— Не знаю, — мрачно ответил Ермак. — На совещании с гетманами он сидел у паруса. Сейчас его там нет!

— Наверное, уплыл на берег вместе с Мушковым... — с ужасом пробормотал Люпин. — Ермак Тимофеевич, он там...

— Не может быть! Я был на тех стругах и пожал руку каждому. Бориса там не было.

— Значит, он уплыл за ними!

— Больше ни одна лодка не отплывала.

Сердце Люпина бешено заколотилось.