— Хочешь поднять на меня оружие? — спросил он подозрительно тихо. — Ты, сукин сын, угрожаешь мне кинжалом?

— Ты когда-то назвал меня своим братом. — Марина посмотрела на Ермака холодным взглядом. — Я не знаю, как Ермак разговаривает со своими братьями. Надо быть ко всему готовым.

— Тогда сейчас узнаешь, скотина! — выругался Ермак. — Сейчас состоялся казачий суд, а суд — это я! Ты приговорён к смерти!

— Я понял. Можно спросить, за что? — Марина была совершенно спокойна.

«Он не боится, — подумал Ермак с изумлением. — Знает, что сейчас умрёт, а сидит, как будто ждёт кусок жареной баранины. Какое хладнокровие! Эх, парень, зачем ты связал себя греховной любовью с Мушковым? Из тебя мог бы получиться отличный казак!»

— Ты любишь Мушкова? — выдавил из себя Ермак. Произнести это было смерти подобно...

Марина ясно ответила:

— Да, я люблю его.

— И ты говоришь мне это в лицо? — крикнул Ермак. Он выхватил кинжал, но Марина схватила свой и выставила вперёд. — Я видел вас! Сегодня ночью! Вы лежали голыми под накидкой!

— Это правда, — без колебаний ответила Марина. — Тогда был первый раз, но теперь это будет постоянно...

— Это был последний раз! — воскликнул Ермак. — Я не позволю тебе сгубить Мушкова!

Он замахнулся кинжалом... Внезапно поднятую руку пронзила стрела, которая воткнулась в предплечье и впилась в тело как колючка. Кинжал выпал из руки Ермака; он повернулся, но стрелка не увидел... Вокруг лежали только раненые, думающие лишь о выживании, а не о стрельбе из лука.

— Это тебя не спасёт! — крикнул Ермак. Он попытался вырвать стрелу, но боль была невыносимой. Только лекарь мог бы её вырезать, а если наконечник отравлен...

— Я утоплю тебя в Тоболе на глазах у Мушкова!

— Только потому, что я люблю его?

— Свинья! — Ермак дрожал от злости. — Среди моих казаков никогда не будет любви между мужиками!

Марина медленно поднялась с мёртвой лошади. Посмотрев на стрелу в руке Ермака, она поняла, что где-то среди убитых татар и лошадей залёг отец, и с ней ничего не случится. Ни сейчас, а если у Ермака есть сердце, то и ни завтра, и никогда в жизни.

«Час настал, отец, — подумала она, озираясь. — Я ждала этого, но не сегодня... Я хотела сказать об этом Ермаку, когда мы завоюем Сибирь, и Мангазея будет лежать у наших ног».

— О какой любви между мужчинами ты говоришь, Ермак Тимофеевич! — громко произнесла она. — Ты считаешь, что Мушков способен на такое?

— Ты лежал с ним голым под накидкой! — крикнул Ермак.

Он хотел наклониться, чтобы левой рукой поднять с земли кинжал, но Марина ногой отшвырнула оружие в сторону.

— Но не как мужчина! — спокойно сказала она. — Смотри, Ермак! Разве я похожа на мужчину?

Она быстро расстегнула рубаху.

Люпин лежал за мёртвой лошадью и еле сдержал крик. «Что ты делаешь, доченька, — тихо простонал он. — Это не приведёт ни к чему хорошему...». Он вздохнул, взял новую стрелу и прицелился Ермаку в сердце.

Ермак широко открытыми глазами смотрел на ординарца. В последнем отблеске дня, в золотисто-красном свете заходящего солнца степь превратилась в пурпурный ковёр, такой же красивый, как и донская степь, прежде чем погрузиться в ночь, и сердце казака млело от любви к этой земле. В этом отблеске перед Ермаком обнажились полные груди, белая, бархатистая кожа, а между грудью висел медальон с крестом из перламутра.

— Кто ты? — спросил Ермак, еле шевеля языком. Стрела жгла ему руку, но вид тела девушки заглушал эту боль.

— Марина, дочь старосты из Новой Опочки. — Она застегнула рубаху и заправила её обратно в штаны. — Когда мы завоюем Сибирь, я стану Мушковой. — Она повернулась, взяла кинжал и, положив на обе ладони, протянула его Ермаку.

— А теперь убей меня, если так надо.

Как можно убить такую красоту? У кого поднимется рука, чтобы воткнуть кинжал в такую грудь? Кто сможет выстрелить в это тело? У Ермака не нашлось сил наказать Марину за то, что она девушка, а не парень, хотя все знали о его беспощадности к тем, кто не исполняет приказы.

— Идём в лагерь, — хриплым голосом сказал он, придерживая здоровой рукой раненую.

— Что будет с Мушковым? — спросила Марина.

Она заткнула кинжал обратно за пояс, взяла с мёртвой лошади красную папаху и надела её.

Недалеко от них, прижавшись к земле, за тушей убитой лошади лежал Люпин. Стоны раненых постепенно затихали. Они умирали, и никто не заботился о них. Те, кто мог ещё двигаться, ползли к реке или к своему лагерю, где казаки резали баранов, и огонь костров освещал ночь.

Священники из Успенского монастыря воздвигли большой алтарь, чтобы на следующее утро отпраздновать победу. Они отгородили для этого часть территории в виде большого четырёхугольника, воткнув в землю церковные хоругви.

Единственный человек, который отсутствовал во время строительства полевой церкви был, конечно же, священник Кулаков. Он праздновал победу по-своему... Семнадцать монгольских девиц! Он был поражён их чужестранной нежностью и опьяняющим искусством по-новому демонстрировать гибкие тела.

— Что за мужик, этот князь Таусан! — произнёс священник. — С таким-то гаремом у него ещё оставались силы держаться в седле! Потрясающе!

Ермак не ответил на вопрос Марины. Он опирался на её плечо; боль отдавалась уже в ноги.

— Надо найти Люпина! — сказал он, сделав нескольких неуверенных шагов. — Он лучше всех удалит стрелу!

— Что будет с Мушковым? — повторила вопрос Марина.

— Я подумаю об этом, посоветуюсь...

— Это не ответ, Ермак.

— Что ты хочешь услышать?

— Он твой друг и останется им!

— Он нарушил казачий закон и взял в поход женщину!

— Я стала его добычей, когда вы сожгли Новую Опочку!

— Он ничего не сказал. Лгал мне два года!

Ермак тяжело дышал, шаги замедлились и ноги еле тащились по траве. «Если стрела была отравлена, — подумал он, — я не дойду до лагеря. И даже Люпин бессилен против яда. Что будет с моими казаками? Сумеет ли Мушков повести их дальше в Мангазею? Он сильный, храбрый, но сможет ли возглавить войско? Для завоевания Сибири нужна не только сила, но и ум...»

— Он лгал, чтобы спасти меня! — сказала Марина. Она сняла руку Ермака с плеча и сделала два шага назад. Без поддержки Ермак зашатался и чуть не упал на колени. — Это преступление?

— Казак...

— Казак! Казак! Есть только Бог и казаки, а всё остальное в мире можно уничтожать? Что ты за человек, Ермак Тимофеевич?

— Подойди и помоги мне... — сказал Ермак, стиснув зубы.

— Нет!

Он уставился на неё, как будто не понимая, что ему сказали «нет». Марина стояла перед ним, широко расставив ноги и упёршись руками в бедра — настоящий казак, каким всегда был Борис.

— Тогда я пойду без тебя, чёрт побери! — воскликнул Ермак. Он стиснул зубы, попробовал сделать шаг и понял, что сможет пройти лишь несколько шагов, а затем силы оставят его. Костры лагеря показались ему далёкими, голоса казаков доносились, как будто издали. Лёгкий вечерний ветерок, принеся с собой запах жареной баранины, налетел на него как буря и чуть не свалил с ног.

«Если это из-за яда, то я погиб, — подумал Ермак. — И погибнут мои казаки, священники, охотники, толмачи и чиновники Строгановых. Сибирь будет для царя потеряна навсегда — кто ещё сумеет её завоевать?»

Он остановился.

— Оставь меня, Борис, — хрипло сказал он. — Уходи! Оставь своего атамана умирать...

— Один раз я уже спасла тебе жизнь, — сказала, не двигаясь, Марина. — Во второй раз я требую плату!

— Уходи! — пробормотал Ермак.

Со стороны реки приближался небольшой отряд казаков. Они скакали на захваченных у татар лошадях и чувствовали себя на их спинах так прекрасно, что громко пели и дико завывали — так они обычно нагоняли страх на врагов. Впереди скакал Мушков. Он с радостью сидел в седле находя, что это даже лучше, чем лежать в вечном блаженстве на небесном облаке, как обещают священники.

— Вон Мушков! — спокойно сказала Марина.

Люпин прятался за убитой лошадью, притворяясь мёртвым, которые лежали вокруг. В глубоких сумерках его никто не замечал.

Ермак собрал все силы, чтобы устоять. Он медленно повернулся и посмотрел на казаков. Мушкова можно было узнать сразу, по громкому голосу и крепкой фигуре.

— Я останусь Борисом... — громко сказала Марина, — а Мушков останется твоим другом и заместителем. Ничего не изменится, пока мы не покорим Сибирь, и не станем мужем и женой перед священником.

— Я не принимаю приказы от женщины! — злобно проговорил Ермак.

— Это просьба, Ермак Тимофеевич. Я умоляю тебя... И упала бы на колени, если бы не носила казачью форму! Подумай о Сибири... Ты выполняешь самое важное задание, которое только может получить человек!

Может быть, именно эти слова проникли Ермаку глубоко в душу? Он повернулся к Марине и протянул руку.

— Поддержи меня! — тихо попросил он.

— Я остаюсь Борисом?

— Да.

— А Мушков?

— Я попробую забыть.

Она подошла к Ермаку, положила его руку себе на плечо и потащила по степи. Она поверила Ермаку и не обратила внимания на его слова, что он «попробует забыть». Попробует... Это была открытая дверь, через которую можно выйти в любое время.

В быстро сгущающихся сумерках Мушков проскакал мимо и не заметил их. Он дышал полной грудью, позволяя лошади скакать вволю, и был настолько счастлив, что ничто вокруг его не интересовало.

Люпин издалека следил за дочерью и Ермаком. Когда они подошли к лагерю, казаки, яростно жестикулируя, окружили их, потом подняли Ермака на плечи и понесли, Люпин свернул в сторону и вернулся в лагерь с другой стороны. Он вбежал в роскошную юрту гарема и поднял Кулакова с шёлковой лежанки.

— Ермака, кажется, ранили! — крикнул Люпин и как талантливый актёр взъерошил волосы. — Его несут в лагерь, я только что видел! Вставай, батюшка, одевайся и дай ему благословение!

Священник, усталый и хрюкающий как боров, лежал на спине. Не очень изысканно выругавшись, он прогнал щебечущих монголок, поднялся с лежанки и стал одеваться. Он успел надеть фелонь, рясу священника в виде длинной и широкой накидки без рукавов, когда шесть казаков принесли атамана. Прекрасные монголки испуганно забились в угол юрты.