— Неужели Сибирь никогда не будет завоёвана только потому, что мы убьём друг друга, Мушков? — спросил, наконец, Ермак. — Разве девушка может помешать русскому государству стать самой богатой страной в мире?

— Почему ты спрашиваешь? Причём здесь Марина?

— А кто хочет присвоить её себе, зная, что лучшая добыча принадлежит атаману?

— Она уже давно не добыча! — крикнул Мушков.

— Она была добычей, но ты это от меня скрыл!

Было ясно, что они не смогут договориться. Лучшим решением было бы вынуть сабли и сразиться друг с другом. Кто сильнее, тот всегда прав — роковая, но вечная мудрость.

Но Ермак и Мушков не стали этого делать. Они слишком хорошо знали друг друга, знали обо всех приёмах, применяемых в драке, и могли заранее их предвидеть.

— Десять тысяч рублей! — сказал через некоторое время Ермак.

Мушков вздрогнул.

— Ты обезумел, Ермак Тимофеевич!

— Десять тысяч рублей! Они лежат у Строгановых в Орле!

— Богатства всего мира не стоят Марины, — твёрдо сказал Мушков.

— Вдобавок ещё тысяча соболиных шкур и две тысячи шкур чернобурых лисиц.

— Ты можешь предложить мне всю Мангазею, звёздное небо и солнце... Я не продаю Марину!

— И тысяча голубых песцов! Пятьсот бобров!

— Даже если бы Бог обещал мне вечное блаженство на небесах, я отверг бы это за короткую жизнь с Мариной в землянке!

— Короткую жизнь! В землянке! — Ермак посмотрел на Мушкова, склонив голову.

«Взгляд холодный, как у гадюки», — подумал Мушков.

— Ты можешь получить и то, и другое, Иван Матвеевич. Подумай об этом...

Ермак наклонился, поднял кубики, положил в карман и пошёл к реке.

Казачий священник подсказал Мушкову правильное решение. Во многих отношениях Кулаков был малоприятным человеком, настоящей свиньёй, постоянным оскорблением Бога, но он дорожил дружбой. А Мушков был его другом, хотя они часто дрались. Одно не исключало другого...

Кроме того, поп и сам внутренне изменился. После чуда со словом «мир» на ягодице, на которое он иногда смотрел с помощью зеркала, он стал более задумчивым. Хотя любоваться на свой зад было не сильно приятно, но происхождение клейма оставалось невыясненным, и все размышления на этот счёт ничего не давали. Поэтому у Кулакова зрело убеждение, что действительно свершилось чудо.

И это потрясло его. Почему именно он? В России тысячи священников, но выбор пал именно на него, именно у него неведомая сила выжгла слово «мир» на ягодице! А если предположить, что этот знак, возможно, предвестник святости, то дыхание Кулакова останавливалось от благоговения перед самим собой!

Принимая у казаков исповеди, чаще всего это были гнусные сплетни, о которых все знали, он позволял себе иногда вставлять слова о том, что Сибирь когда-нибудь будет ассоциироваться с именем «святого Олега».

Но во время одной из таких исповедей, накануне выступления казаков в поход против армии Маметкуля, два казака спросили священника, не может ли он отпустить им грехи заранее, потому что они должны убить одного человека.

Кулаков внимательно их выслушал и церемонно сказал:

— Расскажите подробнее, дорогие братья. Предъявите правду Богу, он всё стерпит!

— Это верно, — сказал один казак. — Ермак приказал нам, чтобы мы убили кое-кого.

— Каким способом? — спросил священник.

— Мы можем выбрать способ сами. Но он должен умереть!

— Это война... — многозначительно произнёс Кулаков, глядя в потолок.

— Но он казак, как и мы... — пробормотал второй исповедник.

— Ого! — священник наклонился к стоявшим на коленях казакам. Его борода скользнула по их головам. Прикосновение вызвало у казаков благочестивую дрожь. — Ермак приказал вам тайно убить товарища?

— Да.

— Кого?

Теперь оба казака замолчали. Священник угрожал им всякого рода адскими муками, шумел, пинал и бил по плечам, хватал за волосы, но они лишь твердили:

— Батюшка, отпусти нам грех заранее!

— Никогда! — взревел он. — Пошли вон...

— Мы получим от Ермака две тысячи рублей...

Священник вдруг успокоился и указал на землю. Оба исповедника снова упали на колени.

— Это правда? — спросил он уже доброжелательнее.

— Разве мы можем тебе лгать, батюшка? За отпущение грехов мы дадим пятьсот рублей.

— Вы что, на базаре? Баранину покупаете? — Олег Васильевич молитвенно сложил огромные ручищи. — Шестьсот рублей.

— Ты очень добр, батюшка.

— Когда это должно произойти?

— Сегодня ночью.

— И Ермак действительно заплатит?

Это был резонный вопрос. Кулаков знал Ермака достаточно хорошо, поэтому задумался. Не похоже на Ермака, чтобы он отдал себя в руки сообщников. Убийство только тогда проходит успешно, когда делается в одиночку. В будущем посредник всегда может стать врагом.

— Приходите, когда у вас будет шестьсот рублей, — наконец сказал он после размышлений. — До тех пор я про вас забуду.

Позже он поговорил об этом с Люпином, поскольку мысли об этом известии не давали ему покоя.

— Ермак хочет кого-то убить, — сказал он, — и заплатит за это две тысячи рублей. Ты что-нибудь понимаешь, Александр Григорьевич? Я — нет! Две тысячи рублей за казака! За такие деньги можно князя убить!

— У Ермака есть свои причины, — ответил Люпин. Его сердце внезапно сжалось от дурного предчувствия. — Иногда человек — пылинка, а иногда стоит целого мира! Что такое две тысячи рублей?

Он сказал, что должен пойти к церковному стругу, поймал лошадь и галопом помчался к Тоболу.

Мушкова он нашёл у реки. Марина сидела рядом, сняв сапоги и опустив босые ноги в струящуюся воду.

— Пора! — произнёс Люпин и спрыгнул с лошади, прежде чем она остановилась. — Нечего на меня так таращиться, быстро собирайте всё необходимое, выберите лучших лошадей и бегите за Урал!

— Ты говоришь это каждый раз, когда думаешь о татарах, — спокойно сказал Мушков. — Отец, мы одолеем Маметкуля...

— Маметкуль! Не будь идиотом, Мушков. Не об этом речь! — Люпин обнял Марину и прижал к груди её голову. — Он хочет тебя убить, Мушков.

Мушков ничего не понял и уставился на старика, а когда понял, то коротко бросил Марине:

— Ермак...

— Он заплатит две тысячи рублей за твою смерть, Иван! Уже этой ночью!

— Мой друг Ермак Тимофеевич? — пробормотал Мушков. — Я был рядом с ним столько лет...

— Твои убийцы исповедовались в этом Кулакову... — в отчаянии закричал Люпин. — Спешите! Вам надо выбрать лучших лошадей, быстрее!

— Я верил ему, — тихо сказал Мушков. — Он был для меня и братом, и отцом. Он был моим миром, в котором я был счастлив... — У Мушкова на глазах вдруг выступили слёзы. — У меня был только он... Я не знал своего отца, никогда не видел мать. Говорят, я лежал в борозде, и крестьянин нашёл меня и вырастил. Потом пришёл Ермак и взял меня к казакам... Он не может так со мной поступить...

— Скачите всю ночь! — встревоженно сказал Люпин. Он поцеловал Марину в закрытые глаза. — Я последую за вами, чтобы прикрыть с тыла! Не беспокойся обо мне! Я вас найду! Отец всегда найдёт свою дочку... Давайте, поторопитесь! Не возвращайтесь в лагерь. О Боже, Боже мой, защити их...

— Спасибо, отец, — сказал Мушков. Это прозвучало как молитва. — Клянусь, я буду беречь Мариночку!

С наступлением вечерних сумерек они переплыли через реку с четырьмя лошадьми, ниже того места, где находились струги, на мелководье. Уже на другом берегу Мушков посмотрел на струги, на огни и юрты, на лошадей и флаги.

Зазвонил колокол, началось вечернее богослужение.

Мушков перекрестился, повернул лошадь и ускакал с Мариной в тёмную степь.

До окончания богослужения Ермак не заметил отсутствия ординарца. Не было ничего удивительного и в том, что Мушков не принимал участия в молитве — его заботой была подготовка стругов к отплытию и погрузка большое количества еды: стадо князя Таусана зарезали до последней овцы, поджарили и распределили среди казаков в качестве провианта.

Чтобы не вызывать подозрений, Люпин остался в лагере, помогал священнику собирать вещи, готовил церковный струг, но не знал, что посоветовать Кулакову, который хотел взять с собой несколько весёленьких монголок из гарема Таусана. Священник ходил с мрачным лицом, хотел спрятать девушек в ящики для церковной утвари, но там они могли задохнуться, и в этом не было смысла.

— Отказ от них, пожалуй, приличествует набожному человеку! — сказал, наконец, опечаленный священник. — Ничего другого не остаётся...

— В Кашлыке у Кучума гарем в сто раз больше, батюшка, — сказал Люпин. — У него самые красивые девушки из всех областей его царства!

— Но сначала мы должны победить Кучума.

— Ты в этом сомневаешься? Со святыми на знамёнах?

— Хорошо сказал! — Священник обнял Люпина, поцеловал в лоб, и подумал о том, что этой ночью двое убийц, которые исповедались и собирались принести шестьсот рублей, должны найти свою жертву. — Пойдём на богослужение!

Зазвонил привезённый из Успенского монастыря колокол, казачий хор запел благочестивые песни, священники пошли по кругу, размахивая кадилами или окропляя святой водой опущенные головы верующих. Завтра на рассвете они поплывут навстречу армии Маметкуля...

Большая надежда была на то, что Таусан и его воины рассказали всем, что невозможно устоять против казаков Ермака. И особенно против железных труб, из которых раздавался ужасный гром, поднимался туман, а железные, с голову человека шары ломали даже деревья, и против этого не было другого средства, кроме бегства или покорности.

В первом ряду молящихся стоял на коленях Ермак Тимофеевич. Он опустил голову, словно погрузился в Слово Божие, но думал на самом деле о другом...

«Удастся ли убить Мушкова? Его трудно перехитрить. И не оставить свидетелей!» Об этом знали только три человека, и двое из них — убийцы, которые замолчат. Не из-за двух тысяч рублей... Ермак и не думал об этом. Убийцы умрут, когда доложат ему о выполнении приказа.

Пока хор пел, Ермак думал о Марине. «Некоторое время она будет скорбеть, но я засыплю её подарками, каких даже царица не получает от царя. Конечно, за счёт Строгановых... И если она не склонится перед дарами, то возьму её силой. Все женщины, которых я когда-то любил, не могли меня забыть! Марина не станет исключением. Она женщина, а каждая женщина восхищается мужчиной, умеющим ласкать и обнимать сильными руками. Они как зверьки, позволяющие овладевать собой...»