Глава девятая

На следующий день Мушков появился в церкви с потухшим взглядом, со слипшимися от пота волосами и промямлил голосом, мало похожим на человеческий:

— Святой отец, Олег Васильевич! — прозвучало под сводами церкви. — Александр Григорьевич! Помогите! У Бориса жар! Он меня не узнаёт! Весь горит! Помогите!

Из-за иконостаса появился полуголый священник в одних штанах и дал женщине, вышедшей вслед за ним такую звонкую оплеуху, что та мгновенно исчезла за иконами. С другой стороны в церковь прибежал Люпин с взъерошенными после сна волосами.

— Борис умирает у меня на руках! — крикнул Мушков. — Он бредит!

— Молись! — категорично объявил священник. — Он слишком долго был на морозе! Без шубы, на спине у оленя! Он застудил лёгкие! Давайте помолимся о покойнике, братья!

— Он не должен умереть! — воскликнул Мушков. — Ермак позвал лекарей, но они ничего не могут сделать. Они умеют латать раны, но против лихорадки у них ничего нет! Александр Григорьевич, что дают лошадям от жара?

— Я принесу лекарство! — крикнул Люпин и побежал к себе. «Лихорадка, — подумал он, чувствуя, как от беспокойства еле держится на ногах. — Какая же свинья этот поп, но в одном он прав: если она застудила лёгкие, если началось воспаление, остаётся лишь беспомощно наблюдать, как Марина умирает на наших руках. Мариночка, нас похоронят вместе... Что мне делать в этом мире без тебя?»

В доме князя Епанчи Ермак, уставившись в пространство, с мрачным видом сидел рядом с кроватью Марины. У стены стояли два лекаря, на их беспомощность указывали шишки на лбу у каждого. Ермак отлупил их палкой, когда они сказали: «Мы ничем не можем помочь».

— Кто-нибудь его трогал? — выкрикнул Мушков, вбежав в комнату. Когда он побежал за Люпиным, то боялся, не расстегнут ли лекари рубаху, чтобы прослушать сердце, тогда стало бы ясно, что Борис девушка. Увидев, что Ермак сидит рядом с кроватью, а лекари стоят в сторонке, он понял, что тайна не раскрыта.

Мушков глубоко вздохнул и посмотрел на Марину, лежащую с широко открытыми глазами и что-то бормотавшую. Она дышала со свистом, словно в горле бушевала метель.

— Лёгкие... — тихо произнёс Люпин. — Боже мой, это и впрямь лёгкие! Помилуй нас Боже!

Он положил кожаную сумку с лекарствами для лошадей на пол, наклонился над дочерью и посмотрел на неё. Она его не узнала и неподвижным взглядом смотрела в другой мир.

— Вон! — хриплым голосом приказал Люпин. — Всем выйти!

— Почему? — удивился Мушков.

— Вон! — крикнул Люпин. — Я должен остаться один!

Ермак молча встал, схватил Мушкова за рукав и потащил к двери. Оба лекаря спешно последовали за ними. «Лёгкие, — подумали они. — Борис не доживёт до завтрашнего дня. Лихорадка разрушит ему сердце и лёгкие. При воспалении лёгких ничего нельзя сделать! Ермак Тимофеевич, ищите себе нового ординарца...»

Дверь закрылась. Люпин подвинул сумку и начал раздевать дочь. Он расстегнул казачью рубаху, обнажив грудь... Он был поражён красотой, которую породил, во что превратилась его кровь...

Приложив ухо к сердцу Марины, он услышал, как бешено оно бьётся. Тело было горячим, как будто горело в печке, а при частом и судорожном дыхании изнутри вырывались хрипы и свист.

В дверь постучали. Люпин вскочил и быстро накрыл Марину одеялом.

— Что ты с ним делаешь? — в отчаянии крикнул снаружи Мушков. — Я ничего не слышу...

— Я что, должен лечить болезнь так, чтобы все слышали, идиот? — закричал в ответ Люпин.

— Ты его осмотрел?

— Нет, я играю с ним в шахматы! — проворчал Люпин.

Мушков непристойно выругался и замолотил кулаками в дверь.

— Если он умрёт, я тебя убью!

— Не успеешь, — серьёзно произнёс Люпин.

Казалось, что голоса Мушкова и отца вернули Марину в сознание. Она повернула голову, безжизненность в её глазах растаяла, к ней вернулась память.

— Вы снова спорите... — еле слышно сказала она. Люпин вздрогнул, опустился на колени перед кроватью и обнял дочь. Какое-то время он не мог произнести ни слова. Молча прижимая к себе пылающее тело Марины, он хотел, чтобы её жар перешёл к нему.

— У тебя что-нибудь болит? — спросил он хрипло, удивляясь, что вообще может говорить.

— Нет... — она попыталась улыбнуться. — Я хочу пить, отец. Могла бы выпить озеро.

— Почему ты скакала без шубы? Мариночка, при таком холоде в одной рубахе...

— Иначе я бы не допрыгнула до оленя. Надо было быть лёгкой, чтобы допрыгнуть.

Он посмотрел на неё, открыл кожаную сумку и среди склянок и баночек с мазями поискал лекарство, которое дают лошадям от простуды. Но его не было. В этом случае лошадь ставили, оборачивали горячим покрывалом и ждали, умрёт она или организм справится с болезнью.

— Отец, мне холодно... — неожиданно сказала Марина. Она пылала, при этом дрожа всем телом. Люпин накрыл её одеялом, подумал о лошадях и покрывалах и подошёл к двери.

— Мне нужна горячая и холодная вода! — крикнул он за дверь. — И большие полотенца. Быстрее!

— Уже бегут! — донеслось до Люпина, и он услышал, как за дверью началась суматоха.

— Я войду! — крикнул Мушков.

— Нет! — ответил заботливый отец. — Лучше делай, что я сказал!

Как только воду вскипятили и принесли, Мушков постучал в дверь.

— Воду принесли! Александр Григорьевич, дай только взглянуть на малого...

— Прочь от двери! — Люпин отодвинул в сторону сундук, открыл дверь и занёс два кожаных ведра в комнату. В одном от воды шёл пар. Ермак принёс охапку платков и тканей, из которых татарки шили себе нижние юбки.

— Как у него дела? — тихо спросил Ермак. В отличие от обезумевшего Мушкова он вёл себя благоразумно и рассудительно.

Атаман понимал, что никто не может распоряжаться своей судьбой. Можно жить свободно, как орёл... Но однажды всё заканчивается, и этого не предугадать.

— Ничего нельзя сказать, — ответил Люпин, быстро закрывая дверь. — В этой борьбе мне никто не поможет.

Весь день и всю следующую ночь Люпин сидел у кровати Марины, заворачивал её в горячие ткани от живота до горла и в холодные — вокруг икр и ступней, чтобы сбить температуру.

Мушков и Ермак заботились о воде, а вечером Ермак казнил кучера-остяка, который вёз их навстречу татарам — патруль обнаружил его в землянке на берегу Туры.

Ермак приказал установить железные котлы для приготовления еды на большие костры и кипятить в них воду. Ночью появился Кулаков.

— Он уже умер? — спросил поп Мушкова, сидевшего на табуретке перед закрытой дверью в ожидании приказов Люпина. — Его уже можно отпевать?

— Я тебе башку оторву! — прорычал Мушков. — Иди спать, и хоть раз без бабы!

Священник поднял руку, перекрестил Мушкова и ударил кулаком по лбу.

— Учись почтению, сын мой! — сказал он, когда Мушков вскочил. — Мне нужен Александр Григорьевич.

— Он лечит Бориса.

— Он всё равно мне нужен! — Священник сжал кулаки. — Он церковный служка или нет? Он подчиняется мне или тебе? У Бориса болезнь лёгких, и лучше сразу его задушить!

То, что сделал Мушков не искупит ни тысяча молитв, ни десять тысяч лет чистилища: он ударил священника в нос, пинками выгнал из дома и гнал по снежному насту до самой церкви.

Ранним утром следующего дня Люпин, пошатываясь, вышел из комнаты. Он выглядел измотанным и ухватился за Мушкова. Его глаза покраснели и слезились от усталости и изнеможения.

— Жар спал... — пробормотал он, склонив голову к широкой груди Мушкова. — И в лёгких больше нет свиста. Пора помолиться...

— Иди к священнику один, отец, — подавленно сказал Мушков. — Он меня не послушает.

— Нет! Иди ты! Я останусь с Мариночкой. — Люпин подтолкнул Мушкова. — Возвращайся с благословением...

Со смешанными чувствами Мушков вошёл в церковь. Услышав шаги, Кулаков появился из-за иконостаса и уставился на Мушкова.

Тот опустился на колени и склонил голову.

— Мы его вылечим, святой отец! — начал он, еле ворочая языком. — Люпин сбил жар. Теперь нужна Божья помощь... Я пришёл за благословением.

— Христос Спаситель всегда с тобой, Мушков! — пробасил священник. Он подошёл ближе, встал перед стоящим на коленях Мушковым и широко расставил ноги. Мушков в ожидании смотрел на него.

Поп размахнулся и ударил. Мушков не сопротивлялся. Ему надо выдержать всё и получить благословение. Скатившись вниз на три ступеньки, он думал лишь одно: «Мариночка, я всё стерплю ради тебя! Марина, поправляйся! Я люблю тебя...»

После нескольких увесистых ударов Кулаков успокоился, дал своё благословение и даже помог Мушкову подняться, выпроводив из церкви. С подбитым глазом, распухшими губами и синяком Мушков появился в доме князя Епанчи и постучал в дверь.

— Я получил благословение, отец! — выговорил он с трудом.

— Заходи...

Пошатываясь, Мушков вошёл. Марина спала, по шею обёрнутая тряпками. «Теперь она не умрёт...» — с радостью подумал Иван.

Люпин с ужасом посмотрел на него, всё понял и решил отомстить священнику.

— Можно... можно я её поцелую? — пробормотал Мушков, опустившись на колени перед кроватью.

— Можно.

— Спасибо, отец.

Мушков наклонился и поцеловал Марину в закрытые глаза. Когда он выпрямился, ему показалось, что она улыбнулась во сне.

Свершилось чудо. Марина выжила и через полтора месяца встала на ноги. При поддержке Мушковым, а вернее, повиснув на нём, она сделала первые шаги. Ермак приказал приготовить праздничный обед. Все эти недели Люпин сидел у кровати дочери, чтобы ни у кого не было возможности узнать, кто молодой ординарец на самом деле.

Прежде чем Марине встала, Мушков обрезал ей волосы, и потому внешне она не изменилась, только похудела и стала ещё более изящной.

В эти дни произошло нечто интересное: священник три недели пролежал в кровати, страдая от болезни со странными симптомами. Правда же заключалась в том, что кто-то ночью, когда он отдыхал, напал на него и поставил на ягодицу клеймо, как корове. Поп ничего не видел, потому что был пьян. А когда почувствовал боль, было уже слишком поздно — злодей сбежал.