— Вот, — сказал он, вручая мне свой пистолет, и в этот момент все подозрения, которые у меня были относительно его намерений — растаяли.

— Если это не сработает, и кто-то ещё откроет эту крышку… стреляй и продолжай стрелять, слышишь?

Я кивнула.

— Ты умеешь пользоваться пистолетом?

Я кивнула, слёзы покатились по щекам. Мой отец, вплоть до нескольких недель назад, был президентом наиболее известного и нагоняющего страх МК в Соединенных Штатах. Конечно, я знаю, как пользоваться пистолетом.

— Я собираюсь вытащить тебя отсюда, ребёнок. Обещаю.

И он это сделал.

Шестью годами позже Эллиот — больше не полицейский. Фактически, он ушел из их рядов практически сразу же после того, как перевёз меня в безопасный дом в Небраске к своей бабушке. Сообщалось, что Джульетта Портленд умерла в больнице от внутреннего кровотечения в ночь, когда он вывез меня, и хотя мы думаем, что Дорнан купился на историю, вполне возможно, что он всё ещё ищет меня.

Я стою снаружи здания с вывеской на фасаде «Татуировки затерянного города», моя пошлая одежда поменялась на белое летнее платье на бретельках до колен, которое представляет в выгодном свете мой завидный загар. Я только что потратила последний час, вычищая каждый свой дюйм в душе гостиничного номера. Я вообще-то не остановилась в грязном хостеле. У меня номер в «Бель Эйр». Я полагаю, что могу насладиться своими последними часами свободы перед переездом в клуб сегодня вечером.

Я толкаю дверь, открывая, и меня немедленно поражает поток холодного воздуха. Прохладный воздух — счастье для моей покрасневшей кожи, которая стала немного сухой всего лишь после нескольких мгновений снаружи. Внутри намного холоднее, и я думаю, что могу никогда отсюда не уходить.

Я ожидаю услышать жужжание машинки для татуировки, но всё тихо. Я осматриваю комнату, но никого не вижу.

— Есть кто-нибудь? — зову я, ожидая ответ.

— Привет, — произносит голос позади меня, ошеломляя. Я кручусь вокруг, чтобы увидеть Эллиота — по-прежнему выглядит он великолепно, такой же, как я видела в последний раз, только сейчас взрослее и с татуировками, покрывающими каждый видимый дюйм его кожи. На нем белая футболка и тёмно-серые шорты, и пара ярких синих кроссовок на ногах. Его лицо — это единственная вещь, которая заверяет меня, что это именно он.

Я изучают его лицо, и задаюсь вопросом: знает ли он кто я, но затем решаю, что скорей всего нет.

— Не узнаешь меня?

Он немедленно становится подозрительным.

— Нет. А должен?

Я качаю головой, мой фальшивый южный акцент сильно тянет слова.

— Это не важно. Я пришла сюда, потому что мне нужна татуировка. Все говорят, что ты лучший.

Он улыбается, облизывая свои губы, и я вижу вспышку, которую принимаю за пирсинг языка.

— Тогда проходи, — говорит он, ведя меня к одному из твердых кожаных кресел. — За татуировкой какого типа ты пришла?

— Такой, что скроет шрам, — говорю я, прикусываю губу.

Он кивает, похлопывая по креслу. Я сажусь, пристально изучая его лицо. Он лучший человек, которого я когда-либо встречала, думаю про себя. Он по-настоящему рисковал своей жизнью, чтобы спасти мою.

— О’кей, — говорит он с улыбкой. — Где твой шрам?

Я сильно сглатываю, собирая платье в кулаке, и приподнимаю его так, чтобы он смог увидеть.  Его лицо искажается, как будто его подвергли пыткам. Он смотрит на меня, затем на шрамы, затем опять на меня.

— Джулс? — шепчет он. Он рассматривает мои волосы, кожу, синие глаза, новый нос. И отстраняется, как будто в ужасе.

— Теперь Саманта, — говорю я, и акцент пропадает, моё дыхание застревает в горле. — И мне нужна твоя помощь.

Он молчит. Не двигается. Вдруг меня начинает тошнить, как будто я сделала неправильно, заговорив с ним.

— Прости, — произношу, поправляя платье и слезая с кресла. — Я не должна была приходить сюда.

Пытаюсь уйти, но он хватает меня за локоть, поворачивая к себе.

— Подожди, — говорит. — Пожалуйста. Я не хочу, чтобы ты уходила. Я просто немного... шокирован. Я не видел тебя три года. Я просто-напросто стою там, чувствуя себя ничтожеством.

— Джульетта, — мрачно проговаривает он. — Что ты здесь делаешь?

— Осматриваю достопримечательности, — невозмутимо отвечаю.

Он отпускает мой локоть и идет ко входу в салон. Переворачивает вывеску, висящую на двери, на «закрыто», и поворачивает ключ, опуская жалюзи, чтобы никто не мог посмотреть внутрь.

— Моя квартира наверху, — говорит, глядя на меня так, будто мое присутствие причиняет ему физическую боль. — Думаю, нам нужно поговорить.

— А потом ты сделаешь мне татуировку? — с надеждой спрашиваю я.

Выглядит так, словно он ведет внутреннюю борьбу.

— Если расскажешь мне, зачем тебе закрывать эти шрамы, то конечно, я сделаю тебе лучшую гребаную татуировку, которую ты когда-либо видела.

— Я расскажу тебе зачем, если ты пообещаешь, что не будешь пытаться отговорить меня от этого.

Внезапно он выглядит усталым.

— Давай просто поднимемся наверх, — произносит. — Прежде чем кто-нибудь еще увидит тебя здесь.

Я оглядываюсь вокруг заброшенного помещения, не понимая, кто именно может разглядеть меня в салоне, который сейчас заперт, но все равно иду за ним наверх.  Приятно удивляюсь, когда вхожу в квартиру. Она выкрашена не в такой белый цвет, как в салоне, и кажется на удивление просторной. Декорирована в ретро-стиле, все черное и красное, с акцентами канареечно-желтого цвета. Стены покрывают различные плакаты. Бегло осмотрев их, узнаю «Рамоунз», «Роллинг Стоунз» и «Ред Хот Чили Пеперс». Под моими ногами паркет из полированного дуба. Два черных кожаных дивана стоят друг напротив друга, между ними находится стеклянный журнальный столик, а в боковой части комнаты расположена черная глянцевая кухня. Эллиот заходит за стойку и несколько минут спустя возвращается с двумя открытыми бутылками «Будвайзера» (марка пива, — прим. пер.).

— Хорошая идея, — говорю я, когда протягивает мне одну.

Он сидит напротив меня. Ничего не могу поделать и вспоминаю, как впервые увидела его после смерти отца, когда вернулся в Небраску.

Меня тошнило. Сначала бабушка списала это на желудочный вирус и неделю держала меня в постели. Но одна неделя медленно переросла в две, потом в три, а я все еще болела и лежала в кровати целый день. Врач, в конце концов, подтвердил то, чего она тайно боялась, и то, о чем я никогда не думала. Услышала, как поздно ночью бабушка разговаривала по телефону с внуком, когда не могла уснуть.

— Ты должен приехать сюда, — попросила она. — Все плохо, милый. Все очень плохо.

Она знала все. Бабушка знала, что они сделали со мной. И теперь она в курсе, что я носила в себе непреклонное напоминание об их предательстве.  Эллиот приехал на следующий день, сидел рядом, пока меня рвало в старую железную миску. Он держал мои светлые волосы и прижимал холодную фланель к моей шее. Заботился обо мне так, как я отчаянно в этом нуждалась.

— Что ты собираешься делать? — спросил меня. Даже тогда, когда мне было всего пятнадцать, а ему всего лишь двадцать три, он относился ко мне, словно к самому важному человеку в мире.

— Я просто хочу, чтобы это исчезло, — сказала я. — Ты можешь сделать так, чтобы оно исчезло?

Он сдавил мою руку. Мы оба пойманы в кошмаре, который никогда не закончится.

— Да. — Его сжатая челюсть и злость в голосе предназначались им, а не мне. — Я могу сделать так, чтобы это исчезло.

Мы ехали в клинику молча. Он заполнил за меня документы, использовал поддельное удостоверение личности, чтобы никто не знал моего настоящего имени.

Весь этот период он держал меня за руку: во время консультации, как готовили к операции и когда остатки лицемерия Дорнана болезненно выскребали из моего пульсирующего чрева.

Эллиот сидел у подножия моей кровати, пока я истекала кровью и плакала. Он гладил по моим волосам и обещал убить Дорнана Росса и его сыновей за то, что они сделали со мной. Заставить их заплатить. За все.

Я выбрасываю эти ужасные воспоминания из памяти и сосредотачиваюсь на здесь и сейчас.

— Ты будешь смотреть на меня весь день? — мягко интересуюсь я, пытаясь получить от него улыбку.

Он с грохотом ставит пиво на стеклянный кофейный столик, и пена разливается на деревянный пол.

— Долбаный призрак только что вошел в мой салон и попросил татуировку, — серьезно говорит. — Прости, что мне нужна минутка, чтобы прийти в себя.

Я опускаю взгляд в пол.

— Призрак — это тот, кто умер. Я не умирала.

— Нет, — говорит он, покачивая головой. — Но все в этом городе думают иначе.

Я делаю глоток пива, изучая замысловатую сеть татуировок Эллиота, которые отходят от каждого запястья до плеч, прежде чем исчезнуть под рубашкой.

— Зачем ты вернулась, Джулс? — спрашивает он, пристально глядя на меня. Мое сердце падает, когда я вижу, как дрожат его руки.

— Эй, — произношу, ставлю пиво и кладу руки поверх его. Так что теперь мы вдвоем держим его бутылку. — Прости. Я не хотела тебя напугать.

— Бл*дь, — с горечью выплевывает он. — Последний раз, когда я видел тебя...

— Успокойся, — перебиваю. — Никто не знает, что я здесь, клянусь.

Забираю бутылку у него из рук, оставляю возле своей и сажусь рядом с ним.

— Помнишь последнее, о чем мы говорили? — шепчу и беру его ладони в свои. Прошло столько лет, но кажется, что это было пять минут назад, когда он так же держал меня за руки и обещал месть.

Мотает головой.

— Нет.

— Да, ты помнишь, — уверенно проговариваю. — Ты пообещал мне заставить их расплатиться.

Его глаза становятся огромными, и он, наконец, понимает, зачем я здесь.

— Джулс, нет...

— Эллиот, да, — едва слышно говорю. — Пришло время. Пришло время заставить их заплатить за свои грехи.

Он отстраняется от меня и встает, подойдя к окну. В комнате блаженно прохладно и тускло по сравнению с палящим зноем на улице. Я смотрю на свой айфон, зная, что должна быть в клубе через четыре часа. И мне нужна татуировка, сделать которую займет не меньше пяти часов. Тем не менее, терпеливо жду, боясь подтолкнуть Эллиота, иначе он откажет в помощи вообще. На самом деле, я могу пойти к любому татуировщику и попросить закрыть мои шрамы.