— Она говорила с тобой? Ты общалась с Юкико-сама?

— Можно и так сказать.

Мурасэ подошел и опустился в сэйза в стиле Юкико.

— Ты это чувствуешь, да? Черная Жемчужина потемнела. Отчаялась.

Юкико холодно смотрела на Мурасэ, но кивнула.

— А Тоджо и Кавано-сан?

Юкико лениво моргнула, и хоть на ее лице не дрогнул ни один мускул, когда ее глаза открылись, она явно выражала презрение.

— Не думаю, что она боится Совета, — сказал Кваскви из-за стола, подперев голову кулаком.

— Откуда такая уверенность? — спросил у меня Мурасэ. — Может, ты не так поняла.

— Вкус был правдивым, — сказала я. — Думаю, это был сон-воспоминание. Я еще не сталкивалась с ложным сном-воспоминанием.

— Такая помощь многое меняет, — сказал Мурасэ. Мидори снова попыталась дать мне чай, и я помахала рукой под носом в жесте «нет, спасибо».

— Разве не пора ужинать? — сказал Кваскви. Он задумчиво стучал пальцами по своей татуировке.

Ужин? Конечно, мой живот казался пустым. Обед мы пропустили. Я села, обрадовалась, когда комната не закружилась, а энергия от сна Юкико пробежала по моему телу, а не вызвала мигрень.

Кваскви медленно улыбнулся.

— Пон-сума должен свозить меня в город, и мы возьмем еды на всех. А у вас будет время посовещаться.

Пон-сума не был рад этой идее, но Мидори и Мурасэ быстро рассказали, где был ближайший магазин, где продавали бенто, и дали ему стопку розовых и голубых йен, где виднелись лысые мужчины.

Они ушли, и Мидори ушла за Бен, оставив меня с Мурасэ, Юкико и моими мужчинами без сознания на полу.

— Хераи-сан должен вернуться в Токио с Советом, — сказал Мурасэ. — Кавано-сан и Тоджо-сан на меньшее не согласятся. И я, признаюсь, не понимал масштаб спада Хераи-сана. В Токио есть места, где о нем позаботятся лучше.

Юкико слабо кивнула.

— Но если бы удалось оставить тут Кои-чан… — Мурасэ замолчал.

Юкико кивнула на Кена.

— Вестник — проблема. Может, удастся оставить его тут как глаза и уши Совета?

В этот раз она приподняла бровь.

— Нет, он слишком слаб, да? Тоджо этого не позволит.

Это было самое странное совещание. Односторонний разговор не был странным для Юкико и Мурасэ, но я была нервной. И уставшей. И голодной.

— Слушайте, я — хафу, но это не означает, что я автоматически на вашей стороне. Вы подорвали доверие, похитив меня и заставив коснуться Черной Жемчужины.

Мурасэ напрягся.

— Ты же видишь, почему это было необходимо? Мы не ладим с Советом, древнюю заставляют быть в плену ради их слепых целей. Для них важно только, что сила Черной Жемчужины у Японии.

— А для меня важен только папа! — и Марлин. И, может, Кен. Но Мурасэ и Юкико не нужно было знать обо мне такое. — И вы только что сказали, что Совет лучше о нем позаботится!

— Ты одна из нас, что бы ты ни чувствовала. Ты — человек и Иная. Ты росла с этим, так что тоже понимаешь красоту разнообразия мира, и как он переменчив, как хафу здесь.

Нет, я не была такой же.

Кен подталкивал меня прибыть в Японию и принять баку в себе. Якобы я могла сразу же стать частью группы, семьи, которой мне не хватало. Те, Иные. Но я понимала, как наивна во многом была. Чем больше трещин в политике Иных выявлялось, тем сильнее мне казалось, что я не подходила ни Зеркалу, ни Совету. Я росла, веря, что я — человек. Понимание, о котором говорил Мурасэ, точно не включало «Я просто человек с психическим расстройством», которое я пережила.

— Я не говорю, что не попытаюсь помочь, но я не знаю насчет всего. Вы не можете просто отправить папу в Токио с Советом. Я не собираюсь с ним расставаться.

— Ты должна остаться здесь, — Мурасэ раздражался. Юкико ледяно посмотрела на него. Она поджала губы, намекая ему остыть.

Я не успела и попробовать объяснить клубок своих чувств, как в комнату прошел Кваскви с двумя пакетами с квадратными коробками. Я ни разу не видела, чтобы он так дулся.

— Кои, давай-ка разобьем этот холодильник с эскимо.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

— Что тебе так потрепало перья? — спросила я.

Пон-сума прошел в комнату, спокойный, как всегда, но решительно не смотрел на Кваскви. Тот бросил пакеты на столе. Я ощутила райский аромат чего-то жареного и маринованного.

— Мне надоела их пародия на гостеприимство, — рявкнул Кваскви. — Белый Клык дал мне ключи от гостевого домика. Давай поедим там, где все не пропитано долгом, честью и политикой.

Пон-сума покраснел? Нет. Кваскви попытался подкатить к нему, и его отшили? Другого повода я не видела. Но я не собиралась заглядывать синей сойке в клюв.

— Я не оставлю папу и Кена страдать.

Кваскви издал недовольный звук и вскинул руки, как делала мама из-за упрямого молчания папы в споре. Он обошел плавно стол, широко обогнул Юкико, а потом склонился и подхватил Кена под спину и ноги, поднял так легко, словно его высокое тело весило не больше плюшевого мишки.

— Осторожно!

— Он без сознания и не ощущает боли. Не переживай.

— Я не могу нести папу сама.

Юкико подняла руку. Мурасэ вздрогнул, но она опустила руку на мое плечо. Даже с барьером из хлопка холод распространился от моего плеча в грудь, на долгий миг замедлил биение моего сердца. Мурасэ кашлянул, разрушая чары.

— Юкико проследит, чтобы Хераи-сан отдыхал до того, как ты и Совет вернетесь утром.

Я склонилась над столом, и Юкико опустила руку. Я пробовала ее сон. Она защитит папу, потому что он мог помочь Черной Жемчужине. Мне нужно было убедиться в намерениях Мурасэ.

— Папу не беспокойте. Если хотите, чтобы я была на вашей стороне.

Мурасэ мрачно кивнул. Я опустилась возле папы, поправила полотенце на нем и проверила, что его подушка взбита.

Кваскви нетерпеливо цокнул языком и пошел к двери. Боясь, что он заденет ногами Кена дверную раму, я вскочила и вклинилась между рамой и парнями.

— А как же ужин? — сказала я на английском, и звуки казались резкими в моем рту после долгих разговоров на японском.

— Все уже в гостевой хижине.

— Мне стоит бояться, раз ты зовешь это хижиной?

Кваскви широко улыбнулся, показывая больше зубов, чем обычно. Я вышла за ним из главных дверей на дорожку, огибающую музей и ведущую в чащу высокой криптомерии, хвоя зловеще торчала в собирающихся сумерках. Японские буки дрожали и шуршали.

Гостевая хижина Зеркала была перекошенной. Это была традиционная коробка с балками из кедра и стенами из земли, крыша была покрыта мхом, и внутри явно были мыши и пауки.

— Серьезно?

— О, не все так плохо, — сказал Кваскви с широкой улыбкой.

Я поспешила к двери, помогла Кваскви пронести кицунэ внутрь. Мы оказались в генкане с шкафчиком для обуви и большой ступенькой, ведущей к большой комнате, пол был устлан татами. Кваскви стал укладывать Кена.

— Погоди, не там, — я сбросила обувь, запрыгнула на татами и поспешила к раздвижным дверям в дальнем конце, где явно скрывался шкаф. Бинго. Футоны с синим узором и мягкие одеяла были чистыми, приятно пахли и аккуратно лежали на полке. Я вытащила футон и расстелила его возле угольной печки в полу в центре комнаты.

— Прошу, скажи, что это не кухня, — сказала я.

Кваскви принес Кена туда. Кен тихо охнул, когда его уложили на футон, но спокойно лежать не стал. Он дышал неровно, его ладони дергались. Препараты Мидори выветривались.

— Ладно, я не буду говорить, что нагреть воду можно только на горелке. Или про туалет в японском стиле в пристройке.

— Ты умеешь обрадовать девушку, — сказала я, сев, скрестив ноги, у низкого котатсу, где стояли пакеты из супермаркета. Обогреватель под столом, к сожалению, не был включен. Я стала рыться в пакетах: паста карбонара из магазина в пластиковой коробке, котлета тонкацу на кусочках хлеба без корочки, рисовые шарики с маринованной умэ. Я не хотела греть печку ради пасты, так что схватила бутерброды. Солено-сладкий соус отлично сочетался со свининой, и котлета была невероятно мягкой. Первый кусочек пробудил мой желудок. Я была ужасно голодной.

Кваскви смотрел, как я проглатываю бутерброды. Когда я потянулась к шарику со сливой, он накрыл коробку с пастой руками.

— Мое, — сказал он, — он это, — он протянул руку, скрывая что-то рукавом, — может скрасить нехватку нормального туалета. Потом поблагодаришь, — он перевернул ладонь.

Мой телефон!

— Как ты…?

— Пон-сума отдал мне, — он умело взмахнул палочками и стал тянуть в рот холодную пасту карбонара из коробки.

Ох. Там было тридцать сообщений от Марлин, десять от Эда, который искал мне задания в Портлэнде, два от Кена. Ощущая себя предающей Марлин, я открыла сообщение Кена.

«Прости. Кои, держись. Я иду. Поверь мне».

Слеза, обжигая, покатилась по правой щеке, добавило соли моему онигири. Я шмыгнула носом.

— Не такую благодарность я ждал, — сказал Кваскви. Я вытерла нос рукавом и сжала его руку поверх ткани.

— Это… ты даже не… я тебя поцеловать готова.

— Полегче, юная леди, — сказал Кваскви вдруг с акцентом Джона Вейна. — Хотя мне приходила раньше в голову такая мысль, но сейчас меня интересует некая рыбка похолоднее, — Кваскви похлопал меня по руке и убрал мою ладонь со своей руки. Кен застонал на полу рядом с нами.

«О, глупый, что же ты делаешь?» — почему он так изменился в Японии? Это было постоянной болью в груди. Он казался не просто оружием Совета, он был щедрым и сильным, помог мне справиться с убийцей и драконом в Портлэнде, не влияя на мои решения баку. Я полистала злые сообщения Марлин, написала ей длинный ответ, что мы с папой в порядке. Но мысли возвращались к Кену.

Он пришел за мной. И теперь лежал там, разбитый. Он не впервые рисковал из-за меня. Когда я была под контролем Хайка в Портлэнде, я знала Кена несколько дней, и он тоже меня спас. Слезы сильнее щекотали мой нос. Рисовый шарик пропал, и чая оолонг не осталось в бутылке, которую Кваскви дал мне, когда кончились бутерброды.

Еда уже не могла отвлечь. Я должна была решить, кому доверять. Зеркалу? Кену? Совету? Странно, что мужчина, сидящий напротив меня и потягивающий спагетти так, словно от этого зависела его жизнь, был уже среди тех, кому я доверяла.