Я никогда не касалась кожи Кваскви, не видела его фрагмент, но ощущала, что широкая улыбка и беспокойная энергия были связаны с верным сердцем. Наивно? Наверное. Я даже погуглила его имя и не нашла ничего, кроме пары словарей Абенаки и Алгонкин. Похоже, «кваскви» означало «толкать вперед» или «бежать». Я проверила и оборотней-соек, и истории салишских племен, типа «Синяя сойка ищет жену», были ближе к Кваскви, чем перевод его прозвища. Я мало знала о нем.

Я понимала, что он не всегда будет на моей стороне, защищать меня, если ему придется рисковать собой, или если это будет идти против интересов Иных северо-запада Тихого океана. Зато Кваскви всегда говорил прямо. Он не скрывал, что видел меня как маленькое перо на его шляпе Сиваш Тийе — дополнение к Иным США.

Он не перечил Совету прямо, но там все же был антагонизм. Может, Кваскви и его народу надоело жить с правилами старых японцев. Я всю жизнь прожила в Америке, и несмотря на японское происхождение, для меня было важно, что Кваскви был на моей стороне.

— Почему ты не согласен с японским Советом?

Кваскви поднял голову, спагетти свисали из его рта. Он кашлянул, сделал глоток вишневой колы и смог заговорить:

— А ты?

«Потому что я ничего не знаю, и я пыталась довериться Кену».

— Я не думала, что перечила им.

— Ты ходила за лакеем Совета как фанатка Бибера с пропуском за сцену, а потом пошла с Зеркалом помогать Черной Жемчужине даже без ужина, — Кваскви уперся локтями в стол, сжал ладони и перебирал пальцами, как злодей из фильма. — Не знаешь, за кем тебе ходить?

— О, как-то так, — вздохнула я. — Я не могу решить, кого выбрать. Мурасэ? Кавано? Как мне решить, когда я не знаю историю? Нет учебника или Википедии Иных?

Кваскви указал палочкой на мой нос.

— Ты смешная. Потому я держу тебя рядом.

— Я думала, что дело в том, что я — баку и в долгу перед тобой.

Кваскви склонил голову, почти как синяя сойка, глядящая на вкусного червя. Он медленно выдохнул, прижал ладони к столу. Произошли мелкие перемены — мышцы расслабились, губы сжались, зрачки расширились, и он замер — и Кваскви посерьезнел.

— Хафу как Мидори или твоя сестра Марлин, в которых нет сил Иных, порой растут, не зная правды о своих родителях, но ты уникальна. Ты из сильного вида. Как древние: Улликеми, Шишин, Черная Жемчужина. Просто забыть, как много Акихито скрыл от тебя.

«Отлично. Снова эти высокопарные речи Иных», — серьезный Кваскви означал, что все было важнее, чем мне хватало сил думать.

— «Великая восточноазиатская сфера процветания» в Японии построена как зеркало политики Иных. Они хотели создать блок народов Азии и Океании, независимый от европейского влияния. Средне-Атлантические штаты в Америке автономны, не слушаются ни Европу, ни кого-то еще, но у Тихого океана штаты кланяются Совету.

«Еще один урок истории».

— Но коалиция победила. И у тебя есть Буревестник! Откуда у японского Совета столько власти над северо-западом США?

— Буревестник свободен, — резко сказал Кваскви, он звучал так только раз в Портлэнде, когда ругал меня за то, что я выдала его имя Мангасару Хайку. Было просто обмануться широкой улыбкой и его простотой в поведении и забыть, что Кваскви был боссом Иных Портлэнда. У него явно была своя темная история. — Я прощаю тебя за оскорбительный вопрос, потому что ты милая. И мало знаешь. Наши древние почитаются, их не держат как магические батарейки, чтобы власть получали те, кому она не была дана, — Кваскви оскалился. — Мы не держим в плену, не насилуем города.

Мне надоели речи Иных и обсуждение Второй мировой войны. Особенно, когда я оставила кардиган в музее, и батончик с кофейным вкусом был недосягаем.

А, я уже его съела в машине. Без шоколада мир терял смысл, был пустым. Я порылась в пакетах и спросила:

— У вас тоже с рождаемостью плохо, как говорил Кавано? По Портлэнду не носятся маленькие сойки или медвежата? — я опустила голову на скрещенные руки. Мне нужен был шоколад, мне нужно было в туалет, но усталость давила на плечи как старое одеяло. Я не собиралась идти в вонючую пристройку, не поспав до этого.

— Портлэнд другой, — сказал Кваскви. — У нас здоровое общество. Увидишь, когда вернемся.

«Если мы вернемся».

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Тьма. Абсолютная тьма. Мои глаза были открыты, но я ничего не видела. Мое сердце колотилось, странная настороженность покалывала кожу, словно я особенно сильно ощущала потоки воздуха.

Это мне снилось.

С каждым вдохом я ощущала насыщенный запах жареного кофе. Вкус окутал мой язык как при глотке только сваренного кофе. Я ощутила теплое одеяло спокойствия. Тьма не была страшной, а казалась живой, полной возможностей и меняющейся от незримых потоков энергии.

Кофе. Тьма. Это был фрагмент Эношимы.

Я резко проснулась, содрогнулась так, словно спрыгнула спиной вперед с утеса и ударилась о дно — все мышцы в теле напряглись на миг, полыхнули болью. Мой спутанный хвост прилип к потной шее, сердце гремело как барабан.

Где я? Я приподнялась на локте, безумно пытаясь отыскать смысл в тенях низкого потолка и затхлом запахе футона подо мной. Мочевой пузырь подавал сигнал тревоги. Половина потрепанной серой луны, что-то, похожее на мотыльков, мелькало в воздухе за низким окном. Хижина. Точно.

Я прижала кулак к сердцу и надавила, пытаясь замедлить грохот, приподнялась и сняла что-то, похожее на тряпку, с живота. Я помнила, как уснула за столом котацу.

Под окном справа от меня лежал на футоне полуобнаженный Кваскви с расправленными как крылья руками, его мускулистая грудь слабо сияла в свете луны.

— Кои.

Я испуганно вскрикнула. Кен сидел за столом и ел рисовый шарик, волосы были уложены идеальными шипами, он был в джинсах и серой рубашке с длинными рукавами без пятен крови. Он вскинул бровь и доел кусочек, слизнул рисовые зернышки с пальцев.

— Что? — смогла выдавить я.

— Выглядишь уставшей, — сказал он на английском со слабым акцентом.

— Ты сидишь?

Кен прижал палец к губам и мелодраматично посмотрел на Кваскви. Я послала ему убийственный взгляд Марлин. Мое тело приходило в себя после паники, и мне нужно было найти ту пристройку с туалетом, но Кен должен был серьезно объясниться.

— Идем наружу, — шепнул он и встал. Встал! Он жалел правую ногу, пока хромал на пути к генкану, и это выглядело больно. Я схватила телефон и пошла по нереальный лунный свет, татами был шершавым под моими босыми ногами. Я скользнула в кроссовки, раздавила пятками задники и последовала за Кеном за дверь. Было прохладно, и я пожалела, что не взяла кардиган. Кен явно хромал, и через миг поисков он сошел с тропы, склонился и поднял крепкую ветку. С такой тростью он пошел по тропе.

— У тебя сломаны обе ноги.

Кен замер, обернулся и посмотрел на меня, глаза не удавалось прочесть из-за теней в лунном свете.

— Туалет или музей? — сказал он.

— Музей, конечно. Не уходи от ответа.

— Иллюзия кицунэ.

Я схватила его за локоть. Его кожа была горячей, как обогреватель под котацу на полной мощности, под рукавом.

— Переломы были подделкой? Как такое возможно? Другие кицунэ не поняли этого?

Кен зашагал снова, потянул меня за собой как сломанную игрушку.

— Мидори не имеет доступа к своей стороне кицунэ, Пон-сума не знает ничего, а Юкико-сама все равно.

— Ты обманул и меня.

— Да, удивительно, — мрачно сказал он.

— Ты заставил Бен отдать тебе кровь!

— В этом я нуждался. Я потерял много крови.

Бетонные стены музея и неуместный белый шпиль церкви вдруг возникли перед нами. Снаружи над дверью горели лампы, и вокруг них гудели насекомые. Я надеялась, что это были не комары. Сверчки или саранча шумели в траве.

В здании было темно. Все спали. Но, к веселью Кена, мне все равно хотелось идти на носочках.

Я отпустила руку Кена и пошла по коридору к туалету. Света луны и зеленой лампочки «выход» хватало, чтобы не пришлось включать свет. Я радостно устремилась к туалету в западном стиле в конце ряда японских кабинок. Я расслабилась на подогреваемом унитазе, и остатки паники прошли.

Туалет смыл за мной автоматически, когда я встала, и я вздрогнула от громкого звука. Кен обманул нас всех, заставив думать, что он серьезно ранен. Но, что важнее, он обманул меня. Я отогнала мысли о значении того, что я даже не поняла, что мой любовный интерес сыграл переломы. Глупость на новом уровне.

А как же моменты, когда он был без сознания? Я вспомнила свой разговор с Кваскви, пока разглядывала себя в зеркало, щурясь. Сказала ли я то, что Кену не стоило слышать? Я сняла резинку с хвоста, с трудом отодрав ее от слипшихся от пота волос. Я причесалась пальцами, но в темноте толком ничего в зеркале не видела.

Когда я вернулась в коридор, Кен откуда-то взял стаканчики с латте в картонной коробке.

— Мир?

— Лучше бы этому не быть иллюзией, придурок.

— Я не хочу пока умирать, — сказал он. — А нам пора.

— Пора? Куда? Нет. Сначала расскажи, зачем ты изображал мучения. Меня из-за тебя терзала совесть.

Кен дал мне коробку, чтобы приобнять меня рукой. Как в первый раз, когда он коснулся меня у дома Марлин. Меня окутал жар, физическая связь вызывала радость. Я так долго не ощущала такие прикосновения.

— Доверься мне, Кои, — прошептал он, в дыхании не было его привычного запаха кинако, но знакомая горечь в нем заставила меня поджать пальцы ног. — Я объясню все в машине.

— В машине? — я замешкалась. Я не была дурой. Он знал, какой эффект на меня оказывали внезапные прикосновения. Должна ли я доверять ему? Происходило что-то подозрительное. Я не хотела верить, что меня хитростью втягивают во что-то. Но он мог заставить меня поверить во что угодно.

— Совет вернется через пару часов. Они заберут твоего отца в Токио, только чтобы он был подальше от Черной Жемчужины. Тебя тут тоже вряд ли оставят. Это наш единственный шанс.

— Шанс? — боже, я повторяла слова как дурочка, но все развивалось так быстро, что я не успевала это понять.