Карри добавил моему животу неприятный слой жира. Еще пара кусочков, и я опустила ложку на стол со стуком. Пока я сидела в позе сэйза, колени болели, и я подвинула бедра в сторону. Мидори сомкнула мои пальцы на стакане, и я послушно пила, не ощущая вкус муги-чая. Прошла вечность, и Пон-сума опустился возле меня на колени.

— Из Иватэ-Ханамаки в шесть утра рейс в аэропорт Ханеда. Мы сможем полететь утром в Портлэнд. Я покупаю три билета?

— Да, спасибо, — я попыталась улыбнуться, но уголки губ словно замерзли.

— Четыре билета, пожалуйста, — сказал Кен. Он молчал, словно хотел, чтобы я забыла, что он скрывался тут.

— Нет, — сказала я.

— Тебе нужен кицунэ, чтобы провести папу на самолет без разрешения врача.

— Томоэ сможет снова выглядеть как стюардесса, — сказала я.

— Гозэн-сан и Тоджо-сан уже отправились в Токио по делам Совета, — сказал Кавано.

— Мурасэ? Бен? — я многого просила, ведь им нужно было остаться тут и помочь Зеркалу и проблемам после освобождения Черной Жемчужины. Я была в отчаянии. На моей стороне было эго, а у Кена — наглость, и это строило по кирпичу стену между нами. Теперь она мешала мне доверять ему. От его присутствия я ощущала покалывание, словно в онемевшей после сна конечности.

Напряженная тишина.

— Появление Вестника в Портлэнде снова будет воспринято как агрессия Совета, — отметил Мурасэ.

— Я — не Вестник, — резко сказал Кен. — Эта жизнь закончилась.

— Да, — согласился Кавано, — ты освобожден от службы Совету.

— А Тоджо-сан? Он позволит это?

— Да, — быстро и твердо сказал Кавано. — Ему сейчас объясняют новую реальность Совета, — я не знала, было объяснение словами или кулаками. Кавано принял поражение без возражений, и это показывало, как он увял за века жизни и пережитую Вторую мировую войну, как его лишили сил старания сделать Совет международно значимым. Тоджо, как я подозревала, не мог перечить.

— Покупай четыре билета, Пон-сума, — сказал Кен.

— Портлэнд — мой дом. Ты дал ясно понять, что твои приоритеты — с твоей семьей тут. Нельзя просто прыгнуть в…

— Кои! Я не хочу оставаться в Японии, — сказал Кен на английском, эмоции сдавили его голос. — Причины быть Вестником пропали. Тут для меня ничего такого ценного как… — он шумно сглотнул. — Да, я во многом налажал. Прошу, не заставляй меня держаться подальше от Портлэнда. Кваскви и мой друг, может, это шанс, — Мидори хмыкнула. — Шанс изменить мою жизнь.

Мастер-манипулятор, опытный кицунэ, каким я представляла Кена с прибытия в Нариту, рассыпался на кусочки, и трещины пошли по стене между нами.

Эта мольба была от кого-то потерянного, не уверенного, как я. Того, чье место в мире было не ясным. Если Портлэнд мог дать мне пространство понять, как быть баку и человеком одновременно, то как я могла мешать Кену разобраться в себе? Он был разбит, да, но это делало его настоящим для меня.

Теперь мне стало ясно, что радостный бег по старинному зеленому лесу — честные эмоции — был сущностью Кена. Это не была иллюзия кицунэ. Мне нужно было доверять своим инстинктам. Даже Кои-параноик просила меня поверить его искренности, сдаться тому, что тянуло меня к нему с первой встрече на улице у дома Марлин. Я ощущала, что он был тем, кто видел меня, хотел меня видеть и не боялся баку внутри.

Кои-борец отметила, что его помощь в Портлэнде могла быть полезной для Марлин.

— Ладно, Пон-сума. Четыре билета.

Я ушла в себя, пока Мидори помогала мне доесть карри, нарезая котлету на кусочки. Другие говорили о поездке, Мурасэ и Кавано спорили, как Совету сообщить об освобождении Черной Жемчужины.

Мидори сменила бинты на моей шине на руке, затянула их слишком плотно и настояла, что расчешет мои спутанные волосы. Она собрала их в низкий хвост, ее прохладные сухие ладони на моем лице заставили подумать о маме, и как Марлин делала так с ней много раз в больнице, потому что я боялась случайно коснуться ее. Я выплакала всю влагу из глаз, сухость была и в горле, и в легких.

Мидори помогла мне встать. Она повела меня в угол комнаты, где подушки были собраны, напоминая матрас.

— Твой отец рядом, — сказала она. — Ничего не изменилось. Его пульс ровный, цвет кожи хороший, но он все еще без сознания.

Я нашла его руку осторожными пальцами. Папа лежал на боку. Я нащупала телефон, положила его между своей щекой и подушкой.

— Сири, напиши Марлин. Я иду. Я буду так быстро, как смогу. Отправить, — ритмичное дыхание папы помогло мне погрузиться в беспокойный сон.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Пон-сума разбудил меня ужасно рано утром. Все спешили собраться, раздраженно общались. Я все еще была слепой, и огонь во мне не загорался, там было холодно. А потом Пон-сума отвел меня и папу в фургон, который использовал для нашего похищения давным-давно. Пассажирская дверь впереди открылась и закрылась, Пон-сума заворчал.

— Я отвезу вас туда, — сказала Бен, когда двигатель загудел.

— Не пользуйся рукой, пока не сходишь к врачу в Портлэнде, — сказала Мидори. — Нужен гипс, — она стояла возле фургона, и я кивнула в ее сторону. — А ты, — сказала она следом, — постарайся не нагружать ногу хотя бы день.

— Да, мэм, — сказал Кен. Его голос вдруг зазвучал недалеко в фургоне, и я не знала, что он уже был там. Мое сердце колотилось. Отлично. Прекрасные отношения. Пробыть в фургоне часами с отцом без сознания и сломленным кицунэ. Не таким я представляла последний день в Японии. Я не побывала в Синдзюку, не прошла по гравию под кипарисами в храме Мейдзи, не зашла на рыбный рынок утром, чтобы поесть свежие морепродукты с рисом.

Вместо этого я съела зло и выпустила дракона. С суши не повезло. Место, где я строила дружбу и близость, было раздавлено. Грудь болела, словно ребра пытались соединиться над ослабевшим сердцем. Я сдавленно вдохнула, и меня испугало то, что выдох прозвучал с дрожью.

— Вот, — я протянула телефон в сторону голоса Кена. — Марлин ответила? — пусть думает, что я страдаю только из-за Марлин. Так ведь и было.

Дверцы фургона хлопнули, и Бен завела двигатель.

— Нет, — сказал Кен. — Прости. Сообщений нет. И на голосовой почте тоже. И я пытался звонить Кваскви три или четыре раза.

— Ладно, — сказала я.

— Я не скажу тебе, что все будет хорошо, — сказал Кен.

— Я бы не поверила, если бы ты так сказал.

— А теперь ты мне веришь? — Кен коснулся моего здорового запястья, нежно обхватил его, чтобы я не отпрянула. В моей ладони оказалась фарфоровая кружка, теплая на дне от горячей жидкости, окутавшей мое лицо запахом жженого сахара.

— О, боже, — сказала я и сделала глоток. Насыщенный кофе Эношимы. — Как ты это сделал?

— Магия кицунэ, — сказал Кен. Мы резко завернули за угол, и он придерживал кружку с кофе, обхватив мою ладонь своими.

У моего желудка пропало дно. Свежий запах папоротников, прохладный туман леса коснулись моего лица. Во мне слабо загорелся огонек, бледно-желтая жизнь. Я все еще была слепой, даже в этом фрагменте Кена. Но я оставалась баку. Значит, исцелюсь. И, может, Кен с этим поможет.

Ощущения быстро пропали.

— Наверное, нет, — сказала я. Он оставил ладони на моей руке. Я ждала, не шевелясь, но вкус и тепло жидкого золота топили клетку вокруг моего сердца.

Кен вздохнул и убрал руки.

— Не магия кицунэ?

— Я не верю всем твоим словам, — сказала я. — Но это не значит, что ты не можешь доказать свои намерения действиями.

— Ты дашь мне еще шанс? — я была на сто процентов уверена, что он криво улыбался, приподняв бровь.

— За такой хороший кофе ты можешь даже сесть рядом со мной в самолете.

Спереди донесся тихий смех Пон-сумы, и мы поехали на юг. К самолету, который отнесет меня в Портлэнд. Домой.