Я потянулась к папе. Он сжался, мышцы напряглись. И вдруг песня кита вырвалась из пространства сна баку, и дрожь стала слышным воем. Тоджо подбежал, склонился так близко, что запах сигарет и виски от него портил воздух возле меня. Он грубо сжал мою шею.

— Останови это.

Кто-то вонючее и мокрое присоединилось к нему. Кавано. Где Кен?

— Я знаю, ты меня слышишь, Хераи Акихито. Остановись, или Тоджо задушит твою дочь.

— Угрожаете жизни юной Иной? — Мурасэ был где-то слева.

— Тоджо всегда был Вестником, — сказал Кваскви. — Теперь он официально займет свободное место.

— Кавано, — прохрипела я. — Держи, — я толкнула кулак в сторону его голоса, хотела в себе силу баку, но ладонь попала по его груди с вялым стуком. Я выгорела, пытаясь освободить Черную Жемчужину.

— Ты остановишь отца от совершения ужасной ошибки.

Я издала смешок со всхлипом. Приоткрытый глаз принес только размытую яркость слепоты. Я все еще не видела. Новые слои сил баку, японская связь с отцом, романтическая сторона с Кеном пропали.

Была просто я, Кои, у которой осталось только остроумие.

— Заставьте.

— Ты будешь слушаться Совета!

Я так злилась, что могла кричать только на английском:

— Вы не понимаете? Нет, не буду!

Папа закричал. Я направила вес вниз, расслабив ноги, но трюк из фильмов не сработал — тот, кто держал меня, сдавил мой живот стальными оковами.

— Папа!

Песнь вдруг прекратилась, словно выключили колонку. Участники нашего конфликта замерли — тяжелое затишье перед ураганом. Стальные оковы на моем животе стали резиной. Я склонилась, и моя ладонь задела щетину на ослабшей щеке папы.

— Пап? — но ничего не было. Ни вулкана голода баку, ни серой комнаты пустого царства сна.

Я потянулась к своему огню Кои и отпрянула от холодной пустоты внутри.

Что-то вспыхнуло. Ветер с запахом конбу и носков ударил меня по лицу, отбросил мои спутанные волосы. Радость в нем была такой сильной, что мои пальцы ног поджались.

А потом ветер и радость поднялись над моей головой и улетели.

Все. Он это сделал. Мы это сделали. Не взрывом, а вздохом.

«Прощай».

Мы это сделали. Папа, я и жертва Юкико. Черная Жемчужина умерла. Я это ощущала. Может, еще тело еще лежало на траве, но песнь жила, улетала с ветром. Сильное ощущение ее отсутствия вызывало боль, словно на месте вырванного зуба.

Мужчины спорили резкими головами, руки оттащили меня от папы. Я посмотрела в их сторону, не видя. Все было кончено, а они могли лишь вопить как злые обезьяны.

— Ее уже нет, придурки. Вы ничего не можете сделать.

Ладонь ударила меня, и я отшатнулась. Жар вспыхнул в моей щеке. Кваскви и Мурасэ возмущались. Я коснулась осторожно щеки пальцами, попыталась не смеяться. Боль была пустяком по сравнению с агонией при освобождении Черной Жемчужины.

— Перестань, — рявкнул Кавано.

— Она научится слушаться Совета, — сказал Тоджо.

— Черная Жемчужина мертва, — сухо сказал Мурасэ. — Всем нам нужно сделать выводы.

— Хераи-сан, ты обрекла нас на медленное вымирание, — сказал Кавано. — Теперь мы будем знать лишь потери.

Тоджо зарычал.

— Заточить их в пещере Черной Жемчужины. Пусть баку займет ее место. Это покажет всем, что Совет остается сильным.

— Это не случится, — заявил Кваскви.

— Простите, — сказал Мурасэ, — но сначала Хераи-сан займется Мидори. А потом вы всех нас отпустите.

— Как вы смеете! — возмутился Тоджо.

Кавано резко прикрикнул. Повисла неловкая тишина. Я различала злое дыхание Тоджо и Кавано рядом с собой.

— Тоджо-сан еще не понимает, что могут принести эти изменения, — голос Кавано звучал сдержанно. От него сводило зубы.

Вдруг нежная ладонь коснулась моего локтя.

— Вот, Хераи-сан, — сказала Мидори. Она опустила мою ладонь на грудь в мокрой рубашке. — Ты что-нибудь ощущаешь?

Я покачала головой.

— Только биение сердце. Он в порядке?

— Его глаза закрыты, и он выглядит бледно. Но дышит.

Тоджо, Кавано и Мурасэ спорили за нами. Я не слушала, пыталась набраться смелости для следующего вопроса.

— Где Кен? Бен?

Мидори зашипела.

— Кавано-сан опустил их в пруд.

Мое сердце замерло. Желудок словно стал свинцовым. Я прикусила губу до боли, но это не помогало сдержать агонию невообразимой потери. Нет, нет, нет, нет.

Я ощутила холодную ткань на своей горящей щеке.

— О, прости. Они живы, Кои-чан. Это уловка каппы. Они под водой, но дышат.

Мое сердце медленно и с болью забилось. Гнев поднялся на волне боли. Я встала.

— Хватит. Хватит!

Тишина.

— Черная Жемчужина мертва. Юкико мертва. Я не знаю, когда проснется папа, — я слепо потянулась в воздухе туда, где вроде бы стоял Кавано, сжимая пальцы как когти. — Но я тут. И я — баку. Похоже, сила на моей стороне. На стороне Восьмерного зеркала, — я решила рискнуть. — Да, Томоэ?

Хор тихих «хай» сказал мне, что Томоэ и Мурасэ поддержали мою браваду.

Кваскви кашлянул.

— С нами на связи Шишин. Что будет с вами, ослабленными без Черной Жемчужины и Юкико-сама, если Сиваш Тийе из Портлэнда и самые сильные Иные увидят, что вы так напали на Хераи-сана? На его драгоценную дочь?

Я не знала, кем был Шишин. Звучало как китайское имя. Не важно. Тоджо и Кавано злились, и это показывало, как тяжело придется Совету без Черной Жемчужины. Если они не хотели, чтобы другие Иные Тихого океана стали вырываться из-под контроля, они не могли терять лицо еще сильнее.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

В конце моей первой встречи с драконом в Портлэнде я отключилась. В этот раз так не повезло.

После схватки с драконами было плохо. Все было в хаосе, все казалось бессмысленным, и никто не принес мне латте или шоколад.

Мидори с помощью Кваскви и черного костюма отнесла папу в лимузин, где она устроила меня рядом с ним, убедив, что он был в довольно неплохой форме и отдыхал. А потом она описала, как Кавано освободил Бен и Кена, дрожащих и бледных, из темницы в воде, а Тоджо забрал остальных своих прихвостней.

— Бен и Кен втиснулись в машину Мурасэ с Пон-сумой, — сказала Мидори.

Я выпрямилась. Она все описывала.

— Вы знаете, что я ослепла.

— Да.

— Я думала, что скрывала это.

— Плохо скрывала. Это временно? Твое зрение вернется?

— В прошлый раз вернулось, — я потерла кулаком глаза и подняла перевязанную руку. — Сколько это будет заживать?

— Са-а-а… — меня раздражали протяжные гласные японцев. Она вложила мне в ладонь две таблетки и поднесла бутылку к моим губам. Я послушно сделала глоток. Вода остудила мое раздраженное горло. Я считала, что гордость моя в тот момент рухнула.

— Кен хоть проверил, в порядке ли я?

Запах дезодоранта «Axe» подсказал, что Кваскви близко. Он прижал палец к моей груди над сердцем.

— Что ты делаешь? — сказала Мидори.

— Клянусь, я буду верить в тебя, маленький карп, — сказал неожиданно серьезный Кваскви. — Но я должен уйти.

— Что? Почему ты уходишь? — я в панике потянулась в его сторону здоровой рукой. Он был моей последней связью с Портлэндом, домом.

Он глубоко вдохнул носом.

— Кто-то напал на Иных в Портлэнде. Они осмелели, пока я был в Токио. Элиза написала мне, что на Дзунукву напали.

Я представила ледяную старуху с ее хиппи-юбкой и зубами, блестящими на солнце как зеркала. Она пыталась навредить мне, но она была из народа Кваскви. Он защищал своих. Решимость в его голосе показывала, что тут был сильный защитник, которого я видела только в Портлэнде, где он был готов на жестокость ради своего народа. Кваскви постучал меня по груди.

— Насчет твоего долга. Ты должна вернуться в Портлэнд в течение двух недель.

— Не стоит такое обещать. Еще многое нужно сделать, — сказала Мидори.

— Обещаю, — просто сказала я. Пауза. Я, наверное, упустила его жест. Я ощутила, как Кваскви отодвинулся. — Мы, американцы, должны держаться вместе. Мы убедимся, что Иные Портлэнда в безопасности, — громко сказала я.

— Помни, кто ты, маленький карп. Помни, с кем ты связана, — ответил он.

Кваскви считал меня одной из его народа Портлэнда. И я поняла, что так и было. В моей груди появилось тепло.

Кваскви заговорил издалека:

— Ты тоже придешь? — его голос дрожал, и это было не похоже на моего друга. Я напряглась. То, что случилось с Дзунуквой, сильно ранило Кваскви.

— С кем он говорит?

— С Пон-сумой, — прошептала Мидори.

Долгая пауза, Мидори охнула.

— Что? — сказала я. — Что он делает?

Приглушенный стон, и двое неровно дышали.

— Ах, — сказала Мидори.

— Они… целуются?

— Хм-м, — сказала Мидори. — Вполне.

— Да, — вдруг четко сказал Пон-сума.

— Кваскви пропал за крестом. А теперь синяя сойка летит в небо, направляется к океану на востоке, — сказала Мидори.

Кваскви улетел. Мои глаза пылали, но я, похоже, все выплакала — слез не осталось.

Мидори фыркнула.

— Кавано-сан настаивает, что поедет с твоим отцом.

«Кавано, видимо, все еще считает себя королем».

— Нет уж. Этот лимузин только для баку. Скажите, что меня укачивает и вот-вот стошнит. И что я истеричка. Плевать. Он сюда не сядет.

Дверца лимузина закрылась. Мидори тихо говорила с Кавано снаружи. А потом открылась и закрылась дверца водителя. Я легонько задела руку папы. Приятная тишина. Наедине с папой. Я отклонилась на спинку сидения.

Лимузин поехал. Через пару мгновений с гудением опустился барьер между водителем и пассажирами. Кто был за рулем? Не тот же водитель, который был с Томоэ. Я даже не помнила его внешность. Может, его раздавила Черная Жемчужина. Я решила, что мне все равно. Я устала за всеми следить.

Пока мы ехали к музею по кочкам, я снова и снова пыталась понять, что случилось с Черной Жемчужиной, пустая голова плохо слушалась. Я считала поражения: Юкико мертва, папа в коме из-за отдачи, Кен травмировал ногу, разорванные отношения с Кеном, появление заклятого врага в виде мучителя из Нанкина.

Зато Черная Жемчужина была свободна, ее дух плыл по потокам к Хэйлунцзян и домой. Это ощущалось правильно, маленькое тепло в холодной пустоте во мне.

Я робко коснулась головы папы, погладила его короткие волосы. Он не стонал, лихорадки не было. Он дышал. За это я тоже была благодарна.